Васемафа стала доброй мачехой для всех детей Оливемы, особенно для девочки Ити, которая стоила жизни своей родной матери. Васемафа потеряла так много младенцев обоего пола, что даже не могла их всех сосчитать. В живых у нее остались только двое: сын Рагуил и дочь Тавея - мы были с ней приблизительно одного роста. Мы с Тавеей шли рядом, но молчали, не осмеливаясь нарушить торжественную тишину, воцарившуюся вдруг в нашей процессии.

Было уже поздно, когда мы добрались до шатров. Вперед отправили посланника с распоряжением служанкам готовить на всех вечернюю трапезу, и нас встретили запахи свежего хлеба и жарившегося мяса. Однако предстояло еще немало хлопот, если мы хотели устроить достойный праздник в честь воссоединения и примирения сынов Исаака. Женщины немедленно взялись за работу, а нас с Тавеей отправили собирать дикий лук возле самой реки. Мы послушно кивнули, но, едва оказавшись на расстоянии от взрослых, весело рассмеялись. Наконец-то мое желание исполнилось: можно было побыть наедине с двоюродной сестрой.

Мы с Тавеей решительно направились к месту, где рос лук (я присмотрела его еще в первый день нашего пребывания на берегах реки Яббок), и без труда заполнили целую корзину.

После чего решили, что нашим матерям не обязательно знать, как быстро их дочери справились с поручением: можно, воспользовавшись свободой, опустить ноги в воду и вволю поболтать.

Когда я выразила восхищение медными браслетами на запястье Тавеи, она рассказала в ответ историю жизни ее матери. Исав был поражен красотой юной Васемафы, впервые увидев ее на рынке около Мамре, где жила наша бабушка Ревекка. В качестве платы за невесту он предложил отцу девушки не только овец и коз, как то было повсеместно принято, но еще и не менее сорока медных браслетов, чтобы, по его выражению, «запястья и лодыжки громко заявляли о ее красоте». Исав любил Васемафу, но та страдала от жестокости старшей жены, Адат, которая ей завидовала. Даже смерть младенцев Васемафы не смягчила сердце Адат. Когда я спросила, как же им удается праздновать новолуние, если в доме царит такой раздор, Тавея ответила, что женщины ее семьи не собираются все вместе, чтобы отметить смерть и возрождение луны.

- Беда еще в том, что бабушка ненавидит всех жен отца, - вздохнула Тавея.

- Ты знаешь нашу бабушку? - спросила я. - Ты знаешь Ревекку?

- Да, - кивнула двоюродная сестра. - Я видела ее дважды, на Празднике ячменя. Бабушка улыбается мне, хотя не разговаривает ни с моей матерью, ни с Адат, да и Оливему, пока та была жива, она тоже не замечала. Бабушка говорит дурные вещи о моей матери, и это неправильно. - Глаза Тавеи наполнились слезами. - Ноя люблю бывать в бабушкином шатре. Там так красиво, и, хотя она самая старая женщина, которую я когда-либо видела, ее красота не угасла. - Моя собеседница хихикнула и добавила: - Ревекка говорит мне, что я похожа на нее, хотя всякому ясно, что я пошла в мать.

Тавея и впрямь была копией Васемафы: те же блестящие темные волосы, тонкий нос и изящные запястья и лодыжки. Однако, встретив впоследствии Ревекку, я вспомнила слова двоюродной сестры и поняла, что имела в виду наша бабушка. Глаза Тавеи едва ли отличались от прекрасных очей Ревекки: они были такими же черными и разящими наповал, словно стрелы, тогда как глаза ее матери Васемафы были светло-карими и печальными.

Я рассказала Тавее о Красном шатре, о том, как мои матери с пирогами, песнями и задушевными разговорами отмечали новолуние, оставляя за порогом всё темное и злое. И о том, как я, единственная дочь в семье, на протяжении всего моего детства находилась вместе с ними внутри Красного шатра, хотя это и противоречило обычаям: туда запрещалось входить девочкам, которых уже отлучили от груди, но которые еще не начали кровоточить. Потом мы с Тавеей захотели сравнить, насколько выросли наши груди, и скинули туники. Мне показалось, что я в большей мере достигла женственности. Моя новая подруга вздохнула, а я лишь пожала плечами, и мы смеялись, пока наши глаза не наполнились слезами, и от этого мы смеялись еще больше, буквально катаясь по земле.

Когда мы наконец перевели дыхание, то заговорили о наших братьях. Тавея сказала, что не очень хорошо знает Елифаза, но вот Рагуил добр к ней. Из младших она ненавидела Иеуса, который то и дело норовил дернуть ее за волосы или лягнуть в голень, когда его отправляли, чтобы помочь сестре в саду. Я рассказала, как Симон и Левий заставили Иосифа и других младших братьев отказаться от игр со мной, пожаловалась, что они относились ко мне, словно я была служанкой, единственная обязанность которой заключалась в том, чтобы наполнять их чаши вином. Я даже призналась, что, улучив момент, тайком плюю в их чаши. Я говорила о доброте Рувима и о красоте Иуды, о том, что нас с Иосифом выкормили вместе.

Я была потрясена, когда Тавея заявила, что не хочет рожать детей.

- Я слишком часто видела, как моя мать производит на свет мертвых младенцев, - сказала она. - И еще я слышала крики Оливемы на протяжении трех дней, прежде чем она отдала свою жизнь ради рождения Ити. Я не желаю так страдать.

Тавея объяснила, что не собирается выходить замуж, а предпочитает, сменив свое имя на Дебора, служить в Мамре, в священной роще. Или же петь у алтаря великого храма, подобного тому, что есть в Сихеме.

- Там я стану одной из посвященных, которые прядут и изготовляют ткани для богов, я всегда буду носить чистые одежды. И еще я смогу спать в одиночестве, если только сама не пожелаю выбрать себе спутника на Празднике ячменя.

Ну и ну! У меня просто в голове не укладывалось, как можно желать такое. Честно говоря, я даже не вполне поняла слова Тавеи, поскольку ничего не знала ни о храмах, ни о посвященных, которые там служат. И в ответ поделилась с двоюродной сестрой своими собственными планами: я сказала, что надеюсь родить десятерых крепких и здоровых детей, как моя мать, и что мне бы очень хотелось, чтобы половина из них оказались девочками. Я впервые произнесла это вслух и, возможно, даже впервые подумала об этом так ясно. Но говорила я от всего сердца.

- Ты не боишься родов? - удивилась Тавея. - А как же боль? А что, если ребенок умрет?

Я покачала головой.

- Повитухи не боятся жизни, - сказала я, внезапно осознав, что вижу себя ученицей Рахили и Инны.

Мы с Тавеей молча уставились на воду, ибо слова иссякли. Мы размышляли о том, какие мы с ней разные, и задавались вопросом, суждено ли исполниться нашим надеждам. Интересно, узнает ли каждая из нас, что случится с подругой, после того как отцы отправят нас во взрослую жизнь? Мои мысли метались, как челнок на большом ткацком станке, и я вернулась к действительности, лишь услышав мое имя, произнесенное матерью. В голосе Лии звучал гнев: мы задержались слишком долго. Мы с Тавеей мигом вскочили и рука об руку поспешили с корзиной лука назад, к шатрам.

После этого мы обе делали всё возможное, чтобы остаться вместе, наблюдая, как жены Иакова и Исава с плохо прикрытым любопытством присматриваются друг к другу.

Они изучали одежду и делились рецептами блюд, вежливо просили повторить непривычные имена, уточняя, как те правильно звучат. Я видела, как моя мать косится на женщин Ханаана, как напрягается Адат, когда Билха добавляет горсть свежего лука к рагу из сушеной козлятины. Однако внешне вся эта настороженность была замаскирована за фальшивыми улыбками и неизбежными хлопотами.

Пока женщины готовили еду, Исав и Иаков скрылись в шатре моего отца. Тем временем сыновья Исава расположились на ночлег, а затем собрались у входа в шатер Иакова, где стояли мои братья. Рувим и Елифаз любезно рассказали друг другу о стадах своих отцов, сравнив количество животных, обсудив их здоровье и обменявшись секретами выбора пастбищ и обращения с пастушьими собаками. Елифаз, казалось, удивился, узнав, что ни сам Рувим, ни его братья до сих пор еще не женились и не обзавелись детьми, однако Рувим явно не хотел углубляться в эту тему. В разговоре двоюродных братьев то и дело повисали паузы, молодые люди рассеянно пинали ногами комья земли, сжимая и разжимая кулаки.