Иосиф описал мне чудесную рощу терпентинных деревьев в Мамре, где наша прабабушка каждый вечер обращалась к своим богам и куда наш отец когда-нибудь приведет нас, чтобы совершить возлияние в память о Саре. Все это Иаков рассказывал сыновьям на пастбищах. Я думала, что предания женщин гораздо красивее, однако Иосиф предпочитал истории отца.
Но обычно наши разговоры не были посвящены столь высоким материям. Мы делились друг с другом тем, что знали о секретах плотской любви и деторождения, и смущенно хихикали, потрясенные мыслью, что наши родители совокупляются, как собаки в пыли. Мы бесконечно сплетничали о братьях, внимательно наблюдая за соперничеством Симона и Левия, постоянно выливавшимся в драки, которые вспыхивали из-за малейших пустяков. Иуда и Зевулон, самые дюжие среди братьев, настоящие быки, тоже постоянно спорили, кто из них сильнее. Однако эти здоровяки были добродушными юношами, и их состязания - кто сможет поднять самый тяжелый камень или перетащить как можно дальше овец - носили мирный характер.
Мы с Иосифом видели, что сыновья Зелфы больше тянутся к Лии - чудаковатость родной матери порой немало смущала Гада и Асира. Ее неспособность испечь приличный хлеб заставляла их снова и снова идти в шатер Лии. Близнецы не понимали и не ценили мастерство Зелфы за ткацким станком, и, конечно же, у них не было возможности узнать ее талант рассказчицы. Поэтому они приносили скромные дары - цветы, яркие камни, остатки птичьих гнезд - к ногам моей матери, а не своей.
Именно Лия расчесывала им волосы и вкусно кормила быстро подраставших мальчиков.
Как ни странно, но другие близнецы, рожденные самой Лией, не очень ее любили. Тали и Исса ненавидели свое сходство и обвиняли в этом мать. Братья делали все возможное, чтобы хоть как-то отличаться друг от друга, и почти никогда не проводили время вместе. Исса тянулся к Рахили, которая, казалось, была очарована его вниманием. Тали подружился с Даном, сыном Билхи, они часто засыпали бок о бок в шатре Билхи, болтая о старшем брате Рувиме, которого тоже тянуло к миру и тишине, что царили рядом с моей маленькой тетей.
Лия пыталась подкупить Иссу и Тали сладостями и совала им дополнительные порции хлеба, но вечно занятая заботами о семействе Иакова, она просто не имела времени и возможности сосредоточить внимание лишь на двоих из своих многочисленных сыновей. Но Лия не была ревнивой. Как-то вечером я заметила, что мама наблюдает, как один из ее близнецов подошел к шатру тети. Я настороженно потянула ее за руку - и она взглянула на меня, поцеловала в щеку, затем в другую, а потом в кончик носа. Я облегченно засмеялась, и Лия ответила теплой улыбкой. Я всегда знала, что могу заставить ее улыбнуться. Мой мир был наполнен матерями и братьями, работой и играми, новыми лунами и хорошей едой. Он представлялся мне чашей со всевозможными прекрасными вещами, а границей этого мира служили горы, видневшиеся вдалеке.
Я была совсем еще ребенком, когда отец увел нас из земли, лежавшей между двух рек, на юг, в страну, где он сам родился. Однако, несмотря на юный возраст, я прекрасно понимала, что послужило причиной нашего отъезда. Я буквально чувствовала стену жаркого гнева, стоявшую между отцом и дедом в тех редких случаях, когда они сидели рядом. Лавану не по душе были успехи зятя - и то, как искусно он обращался со стадами, и то, что у него родилось множество сыновей, и то, что все они были гораздо более смышлеными и умелыми, чем его собственные два мальчика.
Лаван не бедствовал, но понимал, что обязан своим процветанием мужу своих дочерей, и ненавидел его за это. Рот старика кривился, как от кислых ягод, когда упоминалось имя Иакова.
Что до моего отца, то он по-прежнему считался всего лишь «человеком Лавана», хотя лишь благодаря Иакову стада наши приумножились, а границы поселения расширились; именно он покупал рабов, нанимал новых работников и привлекал торговцев. Взамен же он получал лишь жалкую долю доходов, но, будучи человеком бережливым и толковым, неизменно продавал и обменивал все с огромной выгодой. Особенно Иаков дорожил своим маленьким личным стадом, состоявшим их пестрых коз и серых овец. Наш отец ненавидел Лавана за лень и от души презирал старика и его донельзя избалованных сыновей-неумех, которые бездумно растрачивали то, что доставалось им за счет труда Иакова. Помню, как отец скрипел зубами от ярости, когда Кемуэль, старший сын Лавана, оставил весной пастбище и лучшие козлы насмерть забодали друг друга. А уж как он сердился, когда младший, Беор, выпил слишком много вина и уснул, позволив ястребу унести белоснежного новорожденного ягненка, которого Иаков собирался принести в жертву своему единому богу.
Но еще хуже было, когда Иаков по милости Лавана лишился двух лучших своих собак - самого умного пса и самого преданного, которого особенно любил. Старик отправился тогда на три дня по торговым делам в Кархемыш и, не спросив зятя, взял собак, чтобы следить за стадом столь малым, что и ребенок легко с ним управился бы. В городе Лаван продал обоих псов за гроши, которые тут же спустил в азартной игре. Узнав об этом, наш отец пришел в настоящую ярость. Лаван вернулся ночью, и я прекрасно помню, как услышала их крики и проклятия, которые разбудили и переполошили весь лагерь. На следующий день хмурое лицо Иакова было непроницаемым. Он сжимал кулаки, но молчал, пока не разыскал Лию и не выплеснул перед нею обиду и гнев, получив поддержку и утешение.
Моя мать и ее сестры могли только посочувствовать Иакову. Они никогда не были привязаны к Лавану, а с годами отвращение к отцу лишь накапливалось, и причин тому было немало: лень, лживость, высокомерие его туповатых сыновей, безобразное обращение с Рути.
Через несколько дней после той памятной ссоры из-за собак Рути пришла к Лии и бросилась на землю.
- Я пропала! - рыдала она, распластавшись в пыли.
Волосы ее были растрепаны и посыпаны пеплом, словно она только что похоронила родную мать. Оказалось, что во время той азартной игры в Кархемыше Лаван потерял не только деньги и собак Иакова. Он проиграл Рути, и теперь прибыл торговец, который заявил свои права на нее как на рабыню. Лаван засел в своем шатре, наотрез отказываясь выйти и признать, как он поступил с матерью своих сыновей. Но торговец продемонстрировал посох, который старик оставил в залог; кроме того, он утверждал, что сделка была заключена при свидетелях. И вот сейчас несчастная Рути уткнулась лбом в землю и молила Лию о помощи.
Та выслушала ее, а затем произнесла:
- Задница осла и то достойнее Лавана. Мой отец - змея. Нет, он - змеиное дерьмо. - И она презрительно плюнула.
Лия поставила кувшин молока, который собиралась превратить в творог, и твердыми шагами пошла туда, где наш отец всё еще горевал о любимых собаках. Лия была так погружена в свои мысли, что, похоже, даже не заметила, что я увязалась за нею.
Я с интересом наблюдала за мамой. Лицо ее раскраснелось, брови были сурово сдвинуты. А потом она сделала нечто необыкновенное. Лия опустилась на колени и, взяв Иакова за руку, поцеловала его пальцы. Это зрелище было столь же странным, как если бы я увидела, что овца охотится на шакала или мужчина нянчит младенца.
Моя мать, которая сроду не страдала неумением подобрать слова, на этот раз едва ли не заикалась, когда заговорила с супругом.
- Муж мой, отец моих детей, любимый друг, - сказала она. - Я пришла, чтобы просить тебя о том, что не имеет никакого смысла, кроме чистой жалости. Муж мой, Иаков, - продолжила Лия, - ты знаешь, что вся моя жизнь принадлежит тебе и единственная моя цель - твое благо, а имя моего отца для меня - мерзость. Тем не менее, я пришла просить тебя выкупить женщину Лавана из рабства, в которое он ее продал. Там пришел человек из Кархемыша, чтобы забрать Рути. Мой отец проиграл ее, как если бы она была животным из стада или незнакомкой среди нас, а не матерью его сыновей. Прошу тебя, отнесись к бедняжке лучше, чем ее собственный муж. О, Иаков, я умоляю тебя поступить, как настоящего главу нашей семьи.
