Хорошо также то, что Модель не аристократ, не юнкер. Гитлер вовсе не был монархистом, хотя не мешал Гиммлеру вербовать престижа ради в СС сынков баронов, графов и даже принцев королевской крови. Но теперь это пройденный этап.
Он, Адольф Гитлер, вел германский народ к власти над миром, а германский народ оказался слабым, нерешительным, не способным к подлинному величию. Враги будут говорить о трагедии Германии — обломке боевого меча в руках Гитлера. А кто расскажет миру о трагедии Гитлера, которому провидение вложило в руки ненадежный меч! Разве кто-либо другой из великих полководцев мировой истории может сравниться с Гитлером! За второй мировой войной, войной, какой не знала история, стоял прежде всего он, Гитлер. Это он разжег невиданную войну за Великую Германию, он развязал неслыханно могучие силы войны во всем мире. Это его мрачный гений наложил свою печать на судьбы всех его современников и грядущих поколений, бросил дальше всех свою тень в будущее человечества, затмив Аттилу и Чингисхана, Александра Македонского и Наполеона! Никому так не поклонялись люди, как ему, никого так не ненавидели и не проклинали, как его!..
Что ему, Гитлеру, Наполеон! Наполеон учил идти в наступление, только на семьдесят пять процентов веря в успех, а он, Гитлер, дерзал наступать, когда не было и двадцати пяти шансов из ста на победу, и все-таки побеждал!
Планируя арденнский удар, Гитлер в еще большей степени, чем обычно, стремился не подчинить свой план реальным условиям, а подогнать реальные условия под свой план. «Наступление — лучший вид обороны, — уговаривал он себя. — Если я чересчур слаб, чтобы обороняться, я наступаю!»
В прежние времена Гитлер любил смотреть на себя в зеркало — искал и не находил у себя общих с Наполеоном черт. Подражал ему в костюме. Один орден — Айзенкройц, — и никакого золотого или серебряного фазанства, никаких галунов и позументов. Он не желал, чтобы о нем говорили, что он сам себя награждает, не хотел, чтобы его награждали те, кто стоял ниже его. Не раз заявлял в своем кругу, что только так, по-наполеоновски, может выделяться среди золотых и серебряных «фазанов». Каждому свое. Герингу — ордена. Ему, фюреру, — величие. Он не первый среди равных. Он над всеми. Как господь бог.
«Сумерки богов». Ему всегда был близок Вагнер. Он верил в рок и считал себя орудием рока. В тот вечер, включив почти на полную громкость мощную радиолу, в каменном склепе «Орлиного гнезда» над Рейном слушал он Вагнера. Но из головы верховного главнокомандующего не выходила радиограмма фельдмаршала Моделя…
По данным радиоперехвата, президент Рузвельт заявил на пресс-конференции в Вашингтоне, говоря о германском наступлении в Арденнах, что «конца не видно». Почему же Модель, его любимый фельдмаршал, при первых трудностях каркает о поражении германского оружия в Арденнах?! Нет, нет больше у него верных людей!..
Пусть фельдмаршал делает свое дело, а он, Гитлер, будет делать свое. Нужно выиграть время. Германии нужна передышка. С американцами и англичанами надо договориться. Если провидение захочет, то ученые Германии успеют дать вермахту атомную бомбу!
Может быть, развлечься какой-нибудь веселенькой кинокартиной? Но все знают, что он дал обет, из сочувствия к страданиям фронтовиков, не смотреть кино до победы. А в прежние времена любил смотреть с Евой Браун кинобоевики… Фильмы — по два в день — привозил Геббельс из Бабельсберга, берлинского предместья, где находилась киностудия УФА и где всесильный рейхсминистр пропаганды, увиваясь за кинозвездами, заслужил себе прозвище «Бабельсбергский бычок», о чем фюреру поспешил сообщить всезнающий Борман. Геббельс устраивал для Гитлера частные премьеры с любимыми артистками фюрера: Зарой Леандер, Ольгой Чеховой, Полой Негри, Женни Юго. Потом в застольной беседе, на которой присутствовали только свои, Гитлер высказывался об актрисах, а Ева, сидя слева от фюрера, — об актерах. Гитлер ненавидел Чаплина, не терпел Бастера Китона, Гарри Ллойда, Пата и Паташона и вообще комедии, особенно после чаплинского «Великого диктатора», в котором этот еврей Чаплин посмел осмеять фюрера и дуче. Не терпел он и «тяжелые», трагические фильмы, называя их «натуралистическими». Зато любил картины на сюжеты германской мифологии — о Вотане, Зигфриде и Брунгильде, а также кинооперетты, мюзиклы, ревю. Но с конца лета 1944 года любимейшим его фильмом стал хроникальный фильм о зверской казни тех, кто пытался убить его 20 июля…
Мысли его перешли на Еву Браун. Жаль, что Ева осталась в Берлине. Она так рвалась к нему на рождество и на Новый год, но ставка — не место для нее. Ева всегда знала свое место. Скромная, застенчивая, недалекая, она молча страдала от двусмысленности своего положения — положения наложницы. У нее было великолепное тело, подлинно арийское во всем экстерьере, нордическое во всех своих статях, и любила она как истинная германка, отдаваясь беззаветно. Порой ему казалось, что для него, кумира, вознесенного на недосягаемую высоту собственным гением и поклонением толпы, остался один живой контакт с человечеством — через Еву.
Еву Браун Гитлер нередко называл «глупой коровой». Она же называла его «господинчиком».
Как-то в кругу приближенных держал он такую речь в присутствии Евы:
— Высокоинтеллигентный человек должен иметь дело с примитивной и глупой женщиной. Представьте меня в моем положении с женщиной, которая лезла бы в мои дела! В свободное время мне нужен только покой… Я никогда не смогу жениться. Подумайте о тех проблемах, которые навалились бы на меня, имей я детей! В конце концов, все захотели бы видеть моего сына моим преемником. Кроме того, у меня мало было бы шансов породить способного сына. Так почти всегда бывает. Возьмите сына Гёте — совершенно никчемная личность… Многих женщин влечет ко мне, потому что я не женат. Это особенно было заметно в дни нашей борьбы. У киноактеров тоже так: женившись, они теряют свою притягательность в глазах обожающих их женщин.
Женщины в последнее время его все меньше интересовали. А когда-то — в конце двадцатых годов — он любил выбирать из толпы какую-нибудь смазливую, бедрастенькую девицу, разъезжая летом в открытой машине, стоя в ней со стеком в руке. Синие глаза его пылали магнетическим огнем, который — так ему нравилось думать — обжигал не одну красотку, проходившую по Людвигштрассе в Мюнхене. Он любил испытывать свои гипнотические чары на женщинах, доводя их до обмороков. Винифред Вагнер (одно время он подумывал жениться на невестке композитора), Хелена Бехштейн, фрау фон Зейдлиц, балерина Инга Лей, режиссер Лени Рифеншталь, снимавшая Берлинскую Олимпиаду, — все они были от него без ума. А Гели Раубаль, незабвенная Гели, его племянница, даже пустила себе пулю в висок из-за него. Сузи Липтауэр повесилась из-за него еще в 21-м году…
Было много женщин, были друзья и соратники, а теперь он остался один, самый одинокий человек на всем белом свете. Ему стало до слез жалко себя…
…Где-то за Мальмеди мчалась по шоссе в Спа санитарная машина — в госпиталь везли бывшего командира бывшей 106-й дивизии генерала Алана Джонса. Как только генерал Риджуэй заявил Джонсу, что он отстраняется от командования, Джонс свалился с инфарктом.
Американские летчики, приняв Мальмеди за город Ламмерзум, разбомбили в пух и прах свои войска и мирных жителей. Ошиблись всего на сорок миль. Так отличились летчики 9-го воздушного флота. Каждый самолет сбросил по тринадцать 250фунтовых бомб. С легкой руки какого-то остряка солдаты стали называть американские ВВС «американскими Люфтваффе». Пехота уверяла, будто авиаторы завели специальный «Журнал бомбометания по своим войскам» сразу после убийства первых джи-ай в ходе высадки под Шербургом.
СС-оберштурмбаннфюрер Иохен Пайпер, на которого уповал Зепп Дитрих, радировал: «Почти весь Герман вышел. У нас не осталось Отто. Полное наше уничтожение — вопрос времени. Можем ли мы прорываться обратно?»
«Герман» — это кодовое название боеприпасов, «Отто» — горючее. Зепп почти рвал на себе волосы. А что там у плюгавого Мантейфеля? Бог с ним, Моделем, но что скажет на все это Гитлер? В конце концов, старый Зепп никого не боялся, кроме Гитлера.
