Но Советская республика разгромила поход Антанты. Красная Армия, красные партизаны изгнали интервентов и белогвардейцев. Вспомнилась мне вычитанная где-то озорная партизанская частушка того времени. И вполголоса пропел я ее на палубе американского крейсера:
Лезут к нам они с войною,
Но мы скажем им: «Гуд бай!»
Мериканцам, англичанам Зад крапивой надирай!
Да, на мурманском рейде американский орел столь же основательно сел в лужу, как и в кубинском Заливе свиней!
За бортом «Олимпии» темнела мутная вода реки Делавер.
Филадельфия уже не та, что была когда-то. По-новому, другими глазами, взглянул я на нее с палубы крейсера «Олимпия».
Часто в этом городе на меня находило странное чувство, будто я уже однажды, давным-давно, в другой жизни бывал в этом городе. И я вспоминал рассказы о Филадельфии Эрика Худа. В гостинице я напрасно искал номер его телефона в толстом справочнике. Были разные Худы, но не было среди них ни Эрика, ни его жены Пег. Не было и их сына — Эрика Худа-третьего. Безрезультатно звонил я незнакомым Худам. Нет, они ничего не знали о первом лейтенанте Эрике Худе…
7 МАЯ 1961 ГОДА
Это неожиданное событие в конце исторической Честнат-стрит повело к новым открытиям. Я подолгу рылся в читальнях и букинистических магазинах Филадельфии и убедился, что филадельфийский учитель не говорил с кондачка, не нес отсебятину. Оказывается, официальная Америка просто-напросто скрывает от народа, от учащейся молодежи факт американской интервенции против Советской России. Только из книги «Мы еще можем быть друзьями» Карла Марзани — я потом познакомился с ним на приеме в Нью-Йорке — узнал я об удивительном американском сенаторе Уильяме Бора и не менее удивительном американском генерале Уильяме Грейвзе.
Сенатор Уильям Бора заявил в сенате 5 сентября 1919 года, протестуя против американской интервенции в России: «Господин президент, мы не находимся в состоянии войны с Россией: конгресс не объявил войны ни русскому правительству, ни русскому народу. Американский народ не желает воевать с Россией… И все же… мы воюем с русским народом. Мы держим в России армию; мы снабжаем находящиеся в этой стране вооруженные силы других государств материалами и продовольствием… У нас нет ни юридического, ни морального права убивать этих людей. Мы нарушаем непреложный принцип свободы выбора формы правления».
Да, сенатор Бора был прав: в те годы официальная и вооруженная Америка изменяла родине, готова была отлить из «Колокола Свободы» пушки против русской революции. Потому и треснул он, «Колокол Свободы»…
Ну а кто знает об удивительном американском генерале Уильяме Грейвзе? А должны знать! Мечтаю написать повесть о нем, командире 8-й американской дивизии, которая высадилась на нашей земле с приказом потопить в крови нашу революцию. Генерал Уильям Грейвз в 1918 году вторгся в пределы нашей Родины на советском Дальнем Востоке, попал в самую гущу гражданской войны и увидел то, что не могли никак увидеть не только его офицеры и английские коллеги, расстрелявшие бакинских комиссаров, но и многие наши соотечественники-белогвардейцы. Он понял, кто прав и кто виноват. И вот этот генерал-интервент, о котором надо писать книги, как пишем мы книги о Джоне Риде, пошел против своего правительства и своего командования, стал тайно помогать красным. Вернувшись в США, он написал книгу о своем «крестовом походе» — честную, мужественную книгу, которую в Америке похоронили так же, как правду об «Олимпии», как книгу Карла Марзани. Генерал Грейвз умер в годы второй мировой войны, оставшись верным своим идеалам. Он был счастлив, что его Америка воюет плечом к плечу с Советским Союзом за правое дело.
Сенатор Бора, генерал Грейвз и, конечно, мой незабвенный Эрик Худ… Да, с такой Америкой мы можем жить мирно и навсегда покончить с «холодной войной».
Порой меня подмывало бросить все дела и съемки и хоть на несколько часов махнуть в Бедфорд, штат Пенсильвания. Ведь это недалеко от Филадельфии. Я представлял себе, как подъеду на такси к небольшой вилле и увижу табличку с именем ее владельца на двери: «Эрик Худ-младший».
Я позвоню — или нет, постучу нашим условным стуком «ти-ти-ти-та», и на крыльцо выйдет он, Эрик, в гражданском костюме, еще совсем не седой, но погрузневший, солидный. Ведь мы одногодки. Провести бы вместе хотя бы вечерок, вспомнить былое…
«Ти-ти-ти-та» — буква «V» по азбуке Морзе, символ победы. А завтра, Эрик, Америка будет отмечать День Победы в Европе, день великой виктории.
Но и в Бедфорд я тоже звонил. Нет там Эрика Худа.
С новыми молодыми филадельфийцами мы встретились после концерта ансамбля Моисеева, выступавшего в городе. Какой это был триумф! Большая группа филадельфийской молодежи, белые и черные, тесной толпой окружили наши автобусы и запели, улыбаясь и радостно блестя глазами, нашу «Катюшу». Танцоры открыли окна, подхватили песню. Высоченный негр, похожий на молодого Робсона, крикнул по-русски: «Мир! Дружба!» И вдруг все запели «Песню Международного союза студентов». Оказывается, многие из них ездили на Международный фестиваль молодежи в Вену. Нам очень хотелось поговорить, но было уже поздно, автобусы тронулись. Моисеевцы долго махали нам и им из окон. Да, есть у нас друзья в Америке! Молодая Америка, которой принадлежит будущее. Не та Америка, о которой поется в задорной итальянской песенке: «Хочешь быть американцем? Это очень просто: танцуй рок-н-ролл, играй в бейсбол и пей хайбол!»
На всех концертах я во все глаза смотрел на публику в тщетной надежде увидеть Эрика Худа. Не может того быть, чтобы я его не узнал через пятнадцать лет! Но надежда все гасла и гасла. По наведенным мной в адресном столе справкам, ни в Филадельфии, ни в Бедфорде он не проживал. Не было сведений и о его семье.
Нет, я так и не встретился с Эриком и его семьей. Обстановка в стране после кубинской авантюры была все еще накаленной…
Никто не ответил на мой запрос, посланный в министерство обороны. В Пентагоне не хотели вспоминать о нашей общей войне против Гитлера. Ведь там сидел как представитель бундесвера гитлеровский генерал Хойзингер, один из авторов плана «Барбаросса».
Наша встреча с Эриком не состоялась. Я уезжал из Филадельфии с горьким сожалением и твердой решимостью довести свой поиск до конца.
Я найду тебя, Эрик Худ, мы обязательно встретимся. Ты вспомнишь, Эрик, как я перешел через линию фронта в Арденнах и ты, глядя на мою форму поручика власовской армии, не верил тому, что я говорил тебе, предупреждая о немецком наступлении, вспомнишь все, что было потом. (Заполняя в 1948 году анкету Союза журналистов, Виктор Кремлев, разумеется, умолчал о том, что свои первые шаги в журналистике делал в газете «Доброволец» — органе власовской «РОА» — «Русской освободительной армии». Правда, отвечая на вопрос, был ли он на оккупированной территории, с гордостью написал: «Выполнял спецзадания командования в Подмосковье, на Брянщине и Смоленщине, а также во Франции, Германии и Бельгии в 1941–1945 годах». Кадровика это привело в смятение. «Это не для вас вопрос! — в некоторой растерянности сказал он Виктору, предлагая свежий листок анкеты. — Прошу указать, что на оккупированной территории вы никогда не были». Виктор пожал плечами и переписал анкету. Вот какой грех носил он на душе.)
Как обычно, в тот вечер первый лейтенант Эрик Фишер Худ после ужина обошел вместе с командиром дивизиона свое подразделение — 1-ю батарею 589-го дивизиона полевой артиллерии 106-й пехотной дивизии 1-й американской армии. Все четыре 150-миллиметровые гаубицы батареи стояли за деревенькой Шлаузенбах, занятой солдатами 422-го пехотного полка той же дивизии 1-й американской армии, на опушке соснового леса.
Командир батареи капитан Алоиз Дж. Менке, веселый, покладистый сибарит из города Фейетвилла, штат Северная Каролина, был недоволен своим начальником штаба.
— Глупости все это, лейтенант, — ворчал он. — Ерунду порешь. Я и сам прекрасно вижу, что ни одно из наших орудий не перекрывает дорогу, да кому это нужно! Неужели ты думаешь, что крауты поднимут хвост после той трепки, что мы им задали! Война кончена. Гитлер в нокдауне, только не понимает, что матч проигран. Ну что же! До последнего раунда остались считанные недели, а может, и деньки!
