Ты не отвечаешь на мои письма. Что ты слышала об Эдди? А о Монро? Он тоже обещал писать, но я не получила от него ни слова.
Прости, что вышло так длинно, но мне действительно нужен твой совет.
Твоя подруга по переписке
Грейс».
«Военный лагерь для интернированных Топаз, 30 июля 1944 года
Элен!
Вчера здесь было почти пятьдесят градусов! Весь полдень я пролежала на цементном полу в уборной. Это самое прохладное место во всем лагере. Маленькие девочки тоже любят там играть. И они убедили меня поиграть с ними в камешки!
А если ты пришел туда по нужде, тебе стоит сначала хорошенько пнуть унитаз. Потому что там сидят скорпионы!
Я побывала уже во всех столовых в поисках чего-нибудь съедобного, но у меня ничего не вышло. Нас тут кормят какой-то несуразицей: спагетти и рисом в одном блюде! Люди тут толстеют, но мне это не грозит. Я не могу это есть.
Иногда я хожу к забору просто посмотреть на пустыню. Там негде спрятаться, некуда идти и невозможно выжить, даже если удастся отсюда бежать. Я спрашиваю себя: почему они нас так ненавидят? Что я сделала такого ужасного и непростительного, что за это они заперли меня в лагере?
Как ужасно ощущать собственную беспомощность!
Проходя по утрам мимо школы, я слышу, как дети читают присягу и поют „Боже, храни Америку“. Но если мы спрашиваем начальство, как долго тут еще сидеть, нам ничего не отвечают. Давайте, мистер Цензор, вымарайте эту строку!
Твоя Руби.
Р. S. Спасибо за крем! „Пондс“, мыло „Камэй“ и вазелин! Это просто чудо».
«Сан-Франциско, 4 августа 1944 года
Дорогая Грейс!
Жаль, что именно мне приходится сообщать тебе плохие новости о Монро. У него тяжелейшая крупозная пневмония. Он медленно умирает в госпитале Уолтер Рид. Военные медики лечат его каким-то экспериментальным пенициллином. Они написали маме и папе, что у него почти нет шансов выжить. Он может промучиться несколько месяцев, даже с этим новым лекарством, и все равно потом умереть. Нам остается только молиться…
В доме все удручены. Папа не выходит из кабинета. Мамы никогда нет дома. Раз уж мы ничего не можем сделать для Монро, потому что он так далеко, она стала сестрой милосердия. Забота о чужих сыновьях дает ей веру, что где-то там другая мать заботится о Монро.
С уважением,
Элен».
«Военный лагерь для интернированных Топаз, 6 августа 1944 года
Элен!
У МЕНЯ ПРЕКРАСНЫЕ НОВОСТИ! Наконец-то я получила разрешение покинуть этот лагерь, просидев здесь всего лишь семнадцать месяцев!
Ли Мортимер прислал мне денег на билет и даже нашел мне в Нью-Йорке агента. Здесь все наперебой меня учат: не говори по-японски, когда выйдешь за пределы лагеря. Не проблема! Не собирайся в группы, где будет два или более японца. Совсем не проблема! Не привлекай внимания к себе и не порти жизнь другим. А вот тут у меня есть некоторые возражения.
Я как раз намерена привлечь к себе очень даже много внимания, вот только надеюсь, что мне не придется портить кому-либо жизнь.
Хочешь знать, о чем я думаю? О новой одежде! О том, что снова буду хорошо зарабатывать!
Я отсюда уезжаю!
Следующее письмо я напишу тебе из Нью-Йорка!
Потом сообщу подробности.
Руби».
«Театр „Фокс“, Детройт, 10 августа 1944 года
Дорогая Элен!
Наконец-то я получила твое первое и такое грустное письмо. Мне так жаль Монро! Я ужасно тебе сочувствую. Это так несправедливо! Монро всегда был так полон жизни и всегда имел свою точку зрения. Помнишь, как он взял меня с собой на акцию протеста против отправки металлолома в Японию? Тогда он мне показался слишком серьезным, но сейчас мы все видим, как он был прав.
Как бы мне хотелось, чтобы вся страна тогда прислушалась к тому, что говорил Монро и другие активисты!
Если есть что-то, что я могу для тебя сделать, — пожалуйста, напиши.
Ты все время в моих мыслях.
Грейс».
«Сан-Франциско, 14 августа 1944 года
Дорогая Руби!
Прекрасные новости! Я счастлива за тебя. Ты получила мое письмо о Монро? Может, оно затерялось где-то в пути? Или ты уже уехала из лагеря? Если так, то ты его и не получишь. У Монро крупозная пневмония. Говорят, он не выживет. Если бы он был ранен и погиб на поле боя, было бы это хуже его пневмонии? И насколько плохо то, что я больше беспокоюсь об Эдди, чем о родном брате? Насколько плохо то, что я предпочитаю быть дома, с детьми, провожать их в школу и помогать делать уроки, а не ухаживать за ранеными, как мама? Я больше не могла видеть ребят, потерявших руки или ноги, обожженных, израненных.
Пожалуй, мне стоит закончить письмо сейчас, пока я не начала себя жалеть.
Элен».
«Поезд в Буффало, 15 августа 1944 года
Дорогая Элен!
Подозреваю, что и это письмо окажется длинным, и заранее прошу у тебя за это прощения. Мне надо слишком многое тебе рассказать и о многом тебя попросить. Если бы ты только знала, как мне тут одиноко! И как бы мне хотелось вернуться домой, в Сан-Франциско, в „Запретный город“, к друзьям, к ТЕБЕ!
Больше писем я от тебя не получала. Не знаю, что это значит. Может быть, о Монро есть какие-то новости, о которых ты мне не говорила?
А теперь обо мне.
Я не стала спрашивать об этом в предыдущем письме, но мне очень нужен твой совет по поводу Джо. Ты не очень радовалась, когда он сделал предложение Руби. Я тоже азиатка, а он белый. Тебе не нравится, что наши дети будут полукровками? Ты же сама использовала это слово. Или ты обеспокоена тем, что я превратилась в нехорошую женщину?
Вчера я закончила выступление в театре „Фокс“ и так устала, что пошла в гостиницу прямо в гриме. По пути услышала за спиной чьи-то шаги. Я так не боялась с той ночи, когда мне навстречу вышел Рэй с окровавленным ножом. Я была просто в ужасе!
Каждый раз, когда я останавливалась, человек, преследовавший меня, останавливался тоже. Я собрала волю в кулак и метнулась в аллею. Там я спряталась за мусорные баки и стала молиться, чтобы рядом не залаяли собаки.
Добравшись до своего номера, я подперла дверь стулом. Я не спала ни секунды, всю ночь прорыдала.
Извини за почерк, все еще не могу прийти в себя.
Поезд почти пуст, и от этого мне еще более одиноко.
Сегодня утром я собрала вещи, чтобы поехать в Буффало, и в холле гостиницы наткнулась на Джорджа Лью. Он приехал, чтобы выступать в театре „Фокс“ на смену мне. Я все еще была так потрясена тем, что случилось, что все ему рассказала. Я ждала от него сочувствия, но он во всем обвинил меня!
— Ты, черт побери, виновата сама, если вышла из театра в своем сценическом гриме! Если ты выглядишь как Девушка Победы, то мужики будут обращаться с тобой соответствующим образом.
Во всем виновата сама? Всю свою жизнь я слышу одну и ту же песню. Отец, когда извинялся за то, что бил меня, всегда говорил, что я его вынудила это сделать.
Как, интересно, я могла вынудить его бить меня и пинать ногами? А в чем моя вина в истории с Руби?
Джордж — скотина! Он ничего не знает ни обо мне, ни о моей жизни.
Клянусь никогда больше не выходить из клуба, не переодевшись. Хотя вряд ли это защитит меня от таких людей, как отец или Рэй.
Мы подъезжаем к станции, мне надо идти, напишу из отеля.
Заселилась. Продолжаю письмо.
Только что дала интервью местной газете. Корреспонденты замучили меня одним и тем же вопросом: каково это молодой женщине быть постоянно в разъездах, вдали от семьи и друзей? Обычно я отвечаю, что таким образом я помогаю сплотить тылы в военное время, но на этот раз я сказала, что это моя работа. Я еду, выступаю. Иногда все получается хорошо, а иногда не очень. Я могу что-то забыть. Как я могу забыть номер, который повторяю вечер за вечером, недели напролет? А так: я боюсь опоздать на поезд, должна выстирать белье, перед тем как лечь спать. Я думаю о матери, которую не видела и с которой не разговаривала уже несколько лет, о войне, о красивом платье на женщине, сидящей за вторым столиком справа, и о том, сколько оно может стоить.
