Внутри у меня все сжалось.

— Ваша соседка по квартире, вернее, ваша вторая соседка, была япошкой. И мы должны выяснить, насколько активно она отстаивала интересы японцев и как вы ей помогали.

— Я не понимаю, о чем вы говорите! — возмутилась я.

— Вот, взгляните. — Он протянул мне письма, принесенные из комнаты Иды.

Они были написаны ее родителями из лагеря для интернированных под названием «Манзанар» и отправлены на адрес местного отделения связи до востребования. Ее настоящее имя было Юми Оцуко. Я старалась сдерживаться, но слезы хлынули у меня из глаз. Я плакала не потому, что меня опять обманули, а потому, что знала, какой ужас испытывала Ида все эти годы. Она скрывала, что смертельно боится, что ее обнаружат, возненавидят и отправят в лагерь, а то и убьют. У меня кровь стыла в жилах при мысли, что она жила со мной, по всеобщему мнению, сдавшей Руби властям, стремясь тем самым отвести подозрения от самой себя.

Пресса назвала это дело «Треугольником между Востоком и Западом», что не имело никакого смысла, зато газеты расходились, как горячие пирожки. Адвокат выставил Рэя этаким героем-патриотом, а меня шесть раз вызывали на допрос в ФБР и в Комитет по военным перемещениям.

— Скажите, Юми использовала свою работу в «Запретном городе» для сбора военной информации, чтобы отправить ее в Японию?

— Я знала ее как Иду.

— Она сочувствовала японцам?

— Во всяком случае, мне об этом ничего не было известно.

— А вы сочувствуете японцам?

— Нет!

Я почти не спала. Я была издергана допросами, репортерами, косыми взглядами соседей и, что самое страшное, воспоминаниями о страшной ране на шее Иды и удушающем запахе крови и смерти, которым была наполнена моя квартира. Я не пострадала физически, но я была сломлена. Вернулась прежняя привычка ощупывать руки и ноги после побоев. Все разрешилось, когда Рэй признался, что «давно знал, что Ида была япошкой», но что убил ее на почве ревности, как я и говорила. Перед отправкой в тюрьму он дал последнее интервью, в котором, нисколько не раскаиваясь, объявлял, что она получила по заслугам. Все это сопровождалось предсказуемыми рассуждениями о скрытности и коварстве врага и призывом держать рот на замке, чтобы не раскрывать врагу военных тайн, хотя единственным преступлением Иды было то, что она выдавала себя за китаянку и плохо разбиралась в людях.

Я тоже ни в чем не была виновата, но новости о том, что Ида, моя соседка по квартире, была японкой, распространились со скоростью эпидемии. Танцовщицы и другие артисты стали обращаться со мной холодно. Они никак не могли решить, кем же я была — предателем, потому что все время дружила с японками, или коварным организатором гибели Иды, так же как в свое время ради собственной выгоды избавилась от Руби.

Я была истощена морально и физически. От слез у меня были постоянно опухшие глаза и покрытые красными пятнами щеки. Я похудела и выглядела так плохо, что солдаты перестали приглашать меня к себе за столики. А может быть, они читали обо мне в газетах и не хотели видеть рядом с собой «лицо, сочувствующее врагу». Ко мне вернулось желание немедленно бежать.

Однако я не успела его реализовать, потому что Чарли нанес упреждающий удар. Он меня уволил. Опять!

Я позвонила Максу Филду, и мой агент вывернулся наизнанку, безуспешно пытаясь найти мне роль в кино. А теперь он не смог договориться о моем выступлении в шоу в Сан-Франциско.

— Да, ты известна, — согласился он. — Но я не могу согласовать твои выступления в крупных клубах, таких как «Бимбо», потому что ты китаянка.

— А в Чайна-тауне, как в прошлый раз?

— Не после того, что произошло.

— Но я ни в чем не виновата!

— Ну как же, сначала Руби, потом Ида…

— Но я здесь ни при чем!

— Как скажешь!

А вот это никак нельзя было счесть поддержкой. Я потеряла работу, которую любила. Друзья отвернулись от меня. Агент мне не верил. Меня перестали звать в клубы Чайна-тауна. Даже Элен, которая так часто помогала мне раньше, не знала, что предпринять. Моя карьера и жизнь шли под откос.

— Что же мне теперь делать? — плакала я, разговаривая с Максом.

— Возможно, я смогу найти тебе работу в «Круговороте „Китайское рагу“». Конечно, тебе там не будут платить столько, сколько ты привыкла зарабатывать, но ты уедешь из города, и люди обо всем забудут.

О «Китайском рагу» я и не думала раньше. Артисты-иудеи летом колесили по «Борщовому поясу»^[30]. Чернокожие артисты ездили по «Читлин Сиркат», театрам и ночным клубам Юга, где играли блюзы. А у нас, китайцев, есть «Китайское рагу»: крупные клубы по всей стране приглашали нас, рекламируя как «новинку». Мне эта идея понравилась, потому что сейчас ничто и никто не держал меня в Сан-Франциско.

Никто, не считая Элен.

— Ты обещала, что будешь со мной, — сказала она, когда я поделилась с ней своим планом.

— Да, обещала. Прости меня, пожалуйста.

— Но я же отправилась в Лос-Анджелес специально, чтобы разыскать тебя. И мы вместе вернулись сюда…

— Элен…

— Что я буду без тебя делать?

— Уедешь из дома родителей? Поселишься в своей квартире? — предложила я.

— Я не умею жить сама по себе.

— Но ты же отправилась в Голливуд, — напомнила я.

— Чтобы найти тебя, — повторила она. — И я была с Эдди. — Помолчав, она добавила: — Неужели ты меня действительно бросишь?

Я могла ей напомнить, что она бросила меня, пойдя с Ирен в сиделки, но знала, что она на это скажет. Она служила родине, я же просто нарушала свое обещание быть с ней до возвращения Эдди.

— Я люблю тебя, Элен, — сказала я. — Только Иду убили в соседней комнате с моей спальней. И каждый раз, когда я закрываю глаза, мне видится ее лицо.

— Мы можем снять квартиру на двоих…

Я грустно улыбнулась.

— И как я буду за нее платить? Меня никто не приглашает. Они все думают…

— Не позволяй своим подозрениям становиться реальностью. Ты должна остаться и бороться за себя!

— Мои подозрения уже стали реальностью. У меня нет выбора.

— Хорошо, — сказала она. — Тогда мы поедем с тобой. Томми уже достаточно подрос.

Но я понимала, что подаюсь в бега и что мне надо изменить направление, в котором сейчас стала двигаться моя жизнь. Я не могла втягивать в это еще и Элен с ребенком.

— Руби меня бы не бросила! — запротестовала Элен, стремясь вызвать во мне чувство вины.

В этом была она вся: любила столкнуть нас с Руби лбами. К тому же разве не она посоветовала мне не отвечать на письмо Руби?

— Пожалуйста, не бросай меня! — умоляла она.

Элен была хорошей и верной подругой, но эта ее потребность в постоянной поддержке тогда казалась мне эгоизмом. Я потянулась к ней и сжала ее руку.

— То, что сейчас происходит, не имеет отношения к нам троим, — сказала я.

— Да, потому что это имеет отношение к твоей карьере, — ответила она и заплакала, что было с ее стороны жестоко, если принять во внимание мои обстоятельства.

Второй раз мне пришлось собирать вещи соседки по квартире, и второй раз это было мучительно больно. Я отнесла вещи Иды в хранилище, чтобы отдать ее родителям, когда закончится война. Только вот что они будут делать с этими блузами в горошек, сетками для волос и сухими бутоньерками, которые ей дарили солдаты?

Я продала и раздала большую часть своих вещей, включая машину. Взяв деньги Руби и свои сбережения, я зашила их за подкладку косметички. Пообещав Элен, что буду писать, я попросила ее отправлять письма на адрес Макса Филда, который будет переправлять их мне, где бы я ни находилась. А потом написала Джо, попросив его делать то же самое. Я не стала рассказывать ему подробностей истории с Идой, о сплетнях и о том, что потеряла работу. Мне надо было взять себя в руки и заняться своими делами. У него и так было довольно тревог.

Письма

«Лагерь для интернированных Топаз, 3 июня 1944 года

Элен!

Да уж, Грейс действительно бросила тебя в трудный час. Вот тебе и подруга! Если она не может заставить себя просто написать мне, то с чего ей напрягаться и помогать тебе? Ну как же так!