Но самыми интересными были чужие дети – за ними можно наблюдать, оставив отвратительные моменты за скобками.

Многие его друзья с жаром доказывали, что, когда появляются дети, жизнь меняется. Это неудивительно. Джонатан слышал в их речах нотки солидарности людей, попавших в западню и мечтающих заманить его туда же. Он спросил у Аманды почему. Ее ответ обжег как раскаленное железо.

– Потому что так поступают люди.

Для Джонатана это был не аргумент. Он не верил, что семьи создаются по чистой случайности, подобно тому, как первопроходцы строили дома не по собственному выбору, а из необходимости. Но это был не аргумент для Аманды.

В тот год у них начались проблемы с деньгами, и Аманда сделала аборт. Джонатан не знал, простит ли она его когда-нибудь.

У Аманды появился седой волос, потом еще один. Потом – растяжки на бедрах. Джонатан заметил признаки варикоза у себя на лодыжках. Он про них не говорил. Часики Аманды тикали. Замечала ли она появившиеся недостатки в зеркале? Этот вопрос превратился в игру, у которой не было победителя. Если он замечал, она обижалась. Если он притворялся, что нет, – она обвиняла его в невнимательности. А если он ничего не делал, сохранял нейтралитет, ее глаза молчаливо проклинали его еще раз.

Она перестала улыбаться. Любое предложение Джонатана разбивалось о стену отказа. Она окопалась и приготовилась к затяжной войне. Это раздражало и казалось ему ненужной тратой времени и сил. Он неохотно делал все, чтобы сохранить баланс в напряжении между ними. Никто не хотел отступать. На кону стояло эго каждого. Он вспомнил шутку о предохранителе с автоматической защитой, который уничтожает всю сеть и не выгорает сам.

Занятия любовью? Они превратились в кошмар.

Поэтому теперь классная задница Джонатана направлялась в Чикаго, с кассетами Tangerine Dream для музыкального сопровождения и таблетками от мигрени, которая забивала в его мозг хромированные шипы. Техас остался позади. Джонатан размышлял о конце. Той боли, которую ему причиняла Аманда одним взглядом или невозмутимым молчанием. Он с сожалением вспоминал, как они съехались – уверенно и без сомнений. Как слились в первобытное существо, доставляющее и получающее удовольствие. Как стали единым целым.

– Соглашайся на эту работу, – сказала она ему. – Давай. Поезжай, проведи время с Башем. – Джонатану показалось, что он услышал стук судейского молотка. – Ты ведь уже все решил, да? Может, хоть денег заработаешь. Ну и вали от меня, потому что я стала вести себя как стерва.

Временами Джонатан хотел ударить Аманду из-за ядовитой уверенности в ее голосе.

– Что ж… – Он раздраженно пожал плечами. – А как же ты?

– А как же я? Не надо ради меня идти на большие жертвы. – В тоне ее голоса слышалось: «Ты снова облажался, умник. Надо было спросить „а как же МЫ“. Видишь? На самом деле тебе наплевать».

Они знали друг друга слишком хорошо. Но почему-то использовали эти знания не для того, чтобы что-то исправить и укрепить отношения. Вместо этого они превратили их в самое мерзкое оружие.

И когда ты успела стать настолько наивной, черт возьми? Парировал тоненький ехидный голосок.

Чикаго предлагал работу. Чикаго предлагал расстояние.

Джеффри Холдсворт Чалмерс Тесье – представитель новоорлеанских Тесье – был крепким и бородатым, с покатыми плечами и крупными зубами. Его мудрые золотисто-карие глаза излучали свет и постоянно впитывали окружающую обстановку, записывая ее на пленку ментального видеомагнитофона. Он был фрилансером в области графического дизайна, болтал без умолку и являлся лучшим другом Джонатана с момента их первой встречи во время заседания университетского киноклуба в 1977 году. Джонатан учился на архитектора, а Джефф проматывал стипендию факультета свободных искусств. Во времена студенческого распутства и игр в бильярд к нему приклеилась кличка Баш. Он все еще с трепетом относился к своему заметному южному акценту. В разговоре с Джонатаном Джефф назвал Аманду «печалькой». В мире Баша женщины приходили и уходили, но их всегда хватало. И пока вертится эта планета, Джонатан сможет пускать слюни, уткнувшись в его большое плечо.

Мужская дружба являлась ключевым понятием в системе координат Баша. Стоило ему посмотреть «Человек, который хотел быть королем» [3] или «Сердцееды» [4] с Ником Манкузо и Питером Койоти, и он сразу впадал в нирвану. Жизнь Баша не была отягощена браком, детьми, медицинской страховкой и перспективой превратиться в жопаря. Все эти треволнения никогда его не беспокоили.

«Так вали из города, доставь свою розовую попку сюда и давай вместе отхватим кусочек капитала Капры, мой мальчик». Он произнес это слово как «малчык», всегда так говорил. «Я занял не последнюю должность в „Рапид О’Графикс“ и могу влиять на решения руководства, излучая природное обаяние. Тебя примут на борт, как только я скажу. Рассматривай это предложение как первую ступень своей большой лестницы жизни. От Рональда Макдональда до шампанского „Дом Периньон“».

Баш даже оплатил билет на автобус.

Из Джонатана получился никакой торговец оргтехникой. В этом его с Амандой мнение совпадало. Ему понравилась идея работать в «Рапид О’Графикс» под руководством кого-то шумного и позитивного, каким и был Баш. С него хватит тлена и печали.

По крайней мере, так он оправдывал свое решение. Любой способ оправдаться превращал его в мелочного, эгоистичного и жестокого человека. История стара как мир: нам нужно расстаться ради нашего блага. Совет, который не сработал для миллиона неудовлетворенных клиентов.

Как выяснилось, в памяти Джонатана осталось одно-единственное событие. Событие, на которое он мог указать и сказать, что именно оно послужило точкой невозврата в их отношениях. Противное и едкое воспоминание, крутившееся в мозгу, кислотой выжигая все эмоции.

Автобус ехал на север, игнорируя маленькие города, один за другим. Впереди по курсу лежала граница штата.

Ноющая головная боль по-прежнему размывала зрение Джонатана. Он закрыл глаза, призвав персональную ночь. Слеза скатилась по его щеке. Он подумал о том, как ужасно поступил с Амандой – женщиной, которую все еще любил.

Круз добежал до балконных перил как раз вовремя, чтобы увидеть, как Чикита приземлилась лицом вниз на столик под зонтиком пятью этажами ниже, сломав его. Она промахнулась мимо бассейна на добрых три метра. Пока он не увидел ее мозги, размазанные по террасе, даже не подозревал, что у этой крошки они были.

До конца своих дней Круз тысячи раз прокручивал в голове это падение. В такие моменты у него щелкало в ушах и болела голова. Капитан «Восточных авиалиний» по фамилии Фальстафф объявил пассажирам рейса 737, что ожидается турбулентность. Нужно пристегнуть ремни. Круз сжал подлокотники. Один из них шатался. Он смотрел в иллюминатор на крыло самолета и думал, что или кто поцарапало двухслойный пластик снаружи. Может, ветер, бушующий на высоте в девять тысяч метров? Он представил себе жирных гремлинов, несомых воздушными потоками и совершивших этот акт вандализма.

Он подложил под шею подушку, проглотил таблетку аспирина и теперь размышлял о том, что каких-то шесть часов назад у него была чертовски беззаботная жизнь. И никаких мыслей о смерти, хотя это и было слишком оптимистично. Всего шесть часов назад на вечеринке у Рози…

Круз все еще видел падение Чикиты. Вниз, с переворотом, потом приземлилась на площадку у бассейна отеля. Рози кинулся к нему через весь номер люкс, хромая на обожженную ногу. Остальные гости вечеринки словно зомби еще не до конца понимали, что стряслось. Круз перегнулся далеко через перила; казалось, его тоже утянет вниз. Он широко открыл рот, и капля слюны упала из него по той же траектории, что и Чикита.

Вечеринка обернулась катастрофой.

– Круз, отойди от перил. Давай же. – Рози был спокоен как танк. Он разруливал проблемы Эмилио.