У Бонера нет времени размышлять над своими ощущениями – через пять секунд он будет мертв.

Его ботинки отлетают в стену с грохотом, которого хватит, чтобы разбудить жильцов даже в подвале. Прежде чем он успевает закричать, его лицо поглощено чем-то холодным, шершавым и мягким, покрытым слоем скользкой слизи. Его последняя мысль о желе в банке с тушенкой. И воняет оно так же. Бонера засасывает внутрь.

Борьба окончена.

Окна в междугороднем автобусе сделаны из какого-то прочного пластика. Царапины на его поверхности были выпуклыми и размывали огни уличных фонарей, одевая их в радужные короны. На этом участке пути огни безымянных городков попадались довольно редко. Ночь безлунная, за окном непроглядная темень.

– Нет.

Джонатан снял свои легкие наушники. Он ненавидел выключать музыку до конца композиции. Но задремал, и теперь его уши пульсировали. Останавливать музыку по собственному желанию – значит контролировать ситуацию. Если это делают за вас, вы слушаете коммерческую радиостанцию. Чувство сожаления, которое он испытывал, нажимая на кнопку «стоп», было тривиальным, но искренним. Tangerine Dream [2] умолкли посреди куплета. Джонатан переворачивал батарейки плеера. Долгая дорога – запасных нет: он плохо подготовился. Если хочешь сэкономить батарейки, лучше не засыпать, когда слушаешь музыку.

Звук движущегося автобуса просачивался в уши, незаглушенный и резкий. Автобус шел по крайней правой полосе с унылой скоростью 88 километров в час. Лампочка над местом Джонатана была выключена, и никто из пассажиров не выделялся в этот поздний час. Водитель напоминал робота: профессионал, который не проронил ни сло́ва после того, как произнес стандартную речь перед отправлением автобуса – о том, чего не следует делать на борту.

Все, что было: ночь, тьма, шум автобуса и Джонатан – теперь абсолютно один.

– Нет.

Он вспомнил последнюю ночь с Амандой.

Ужин с вином всегда вырубал их по будням. Они дремали около часа, прежде чем провалиться в сон. Джонатан думал, что раздел ее. Где-то после полуночи он проснулся и начал ласкать ее. Это превратилось в своеобразный ритуал.

Он придвинулся ближе, повернулся на бок и нежно просунул указательный и средний палец ей между ног. Аманда крепко спала на спине – у Джонатана это никогда не получалось. Он мог чувствовать ее дыхание и каждый удар сердца. Он начал тереть ее, задавая ритм и используя слюну в качестве буфера. Игра с периферией ее восприятия продолжалась около получаса, пока Джонатан не почувствовал, как Аманда переходит из фазы глубокого сна в стадию дремы.

Его первой наградой стал едва слышный стон. Потом она раздвинула ноги на прохладной голубой простыне, чтобы облегчить ему доступ. В этот момент давление и темп играли решающую роль.

Ее клитор набух под его пальцами и стал твердым. Она начала помогать ему сонными ритмичными движениями. Прошло еще пятнадцать минут. Джонатан смотрел на табло электронных часов, и через нее прошла дрожь приятного полусонного оргазма.

Теперь его указательный палец был внутри нее, и он отбивал ритм большим пальцем, бам-бам-бам, чувствуя знакомую дрожь ее вагинальных мускулов. Он видел, как ее пальцы сжали простыню, напряглись, затем расслабились, а тепло разлилось внутри ее тела. Пальцы рук и ног, горячий лоб, тело требует вдоха. Когда она перевернулась, подняв одну ногу, то была такой влажной, что пальцы Джонатана с трудом почувствовали трение о стенки ее влагалища.

К тому моменту его эрекция была невыносимой.

Он приподнял ее задницу чуть выше. Она была достаточно сконцентрирована, чтобы помочь ему. Чуть-чуть. Она выгнула спину.

– Не знаю, почему я так сильно люблю, когда ты делаешь так, – сказала она ему очень давно. До того, как они стали жить вместе. Когда они укуривались каждую ночь, без перерыва. Всякий раз, когда она говорила об этом, а она говорила об этом почти каждый раз, ее признание было приправлено чувством вины. – Не знаю, почему мне это нравится. Я просто… Просссто… – И ее слова тонули в шипении.

Аманда любила, когда в нее входят сзади – спина выгнута, лицо упирается в матрас, руки свисают. Ее великолепная попа высоко задрана по направлению к любовнику. Она не могла объяснить, почему эта поза ей нравится больше остальных. Дело было в чувствах, а не в логике. А может, ее мозг просто отказывался это анализировать. Иногда Джонатану удавалось уловить отдельные детали: его руки удобно и властно лежат на ее бедрах; оптимальная пенетрация; более свободный ритм оттого, что он входит прямо в нее, а не тяжело нависает сверху. Но самое важное – Аманда относилась к этому как к запретному удовольствию. Может, мама сказала ей когда-то, что хорошие девочки таким не занимаются. Или, хуже того, Аманда сама себя в этом убедила.

Джонатан так и не смог понять, за что Аманда просит прощения. Она нашла позу, которая делала ее безумно счастливой. Тысячам других людей это не удается.

Он вспомнил, как проскользнул в нее, первые несколько дюймов не потребовали никаких усилий. И последнее, что он ожидал услышать, это ее голос. Голос Аманды в полумраке, ясный и несонный, и он говорил ему «нет».

Аманде нравилось просыпаться в состоянии сексуального возбуждения. Он никогда не пользовался ее уязвимостью во сне. Ни за что. Если она так думала, то могла бы остановить его гораздо раньше. Она сама много раз набрасывалась на спящего Джонатана. Предрассветные часы были их излюбленным временем для занятия любовью. Это позволяло им поспать пару часов до самого акта, а сон после был по-особенному приятен и крепок.

– Нет.

В последнее время их постельная жизнь стала нерегулярной, шаблонной, иногда похожей на скучную обязанность. Внешнее отражение внутренних проблем, которые, Джонатан надеялся, никогда не найдут дорогу в кровать размера кингсайз, которую они с Амандой делили на протяжении двух моногамных лет.

Каким же дураком он был.

И вот он сидел в междугороднем автобусе, едущем на север, посреди ночи, с поистине олимпийским стояком, упирающимся в ширинку его джинсов. Еще и батарейки сели. Он был благодарен тьме, скрывшей его неловкое положение. Но он не был благодарен ночи, которая заставляла его бесконечно думать о последнем разе, когда он спал с Амандой… и не смог заняться любовью.

Это произошло именно в ту ночь, когда Джонатан надеялся наладить отношения.

Тем вечером их ждал вовсе не «адский ужин» – такое название они придумали для совместного времяпрепровождения в ресторане: ужина, полного натянутого молчания и вежливого пустого диалога. Нет. Тем вечером все шло как по маслу. Ни ссор, ни обвинений. Аманда даже рассмеялась раз или два. И он с болью подумал, что виноват в том, что смех пропал из ее глаз.

Дома он набрал для нее горячую ванну с маслом и ароматной пеной. Она погрузилась в нее по кончик носа и полчаса отмокала. Потом вынырнула и поцеловала его ртом, полным белого каберне. Когда она вылезла из ванны и пошла под душ, он присоединился к ней. Они натерли друг друга мочалкой, как делали много раз, и она вышла первой, чтобы поменять компакт-диск в гостиной. Он вышел из облака пара, закутанный в полотенце. Она надела свой любимый голубой халат из шелка. Ее влажные непослушные волосы были распущены. Подол халата касался пола, и рельеф ее тела, подчеркнутый тонкой облегающей тканью, не оставил бы равнодушным ни одного мужчину.

Они оба устали. Это разрядило обстановку. Она сказала ему лечь на живот, на прохладные голубые простыни, села на него верхом и сделала массаж спины сильными умелыми пальцами. Ее жесткие лобковые волосы игриво касались его задницы. Потом они поменялись местами. У нее был синдром Марфана, что выражалось в необычной подвижности суставов. Это ее постоянно беспокоило. Суставы при движении издавали щелкающий звук. Ее руки и плечи болели почти постоянно, и Джонатан боялся, что у нее начинается артрит. Через десять лет суставы будут опухшими.