Будучи моложе, я часто представлял себе то, как стану её мужем, и, разгорячаясь от одной мысли об этом, рвал на себе волосы, воображая, что им мог стать кто-то другой. Теперь я старше, но горю изнутри гораздо сильнее. Выросли мы, выросли и наши желания. Я не стыжусь их, я грешен и этим тоже! Огонь сжигает мою грудь, и я сгорю в этом пламени, если не дам ему выхода…

Натали обрушила на Нино свой гнев, как только узнала обо всём, и я с трудом вынес нотацию, которую она мне прочитала. Я виноват, я знаю! Я жалок и презрен, но какой графине от этого прок, если я люблю не её?..

Я люблю Нино с тех пор, как помню себя. С тех пор, как раскрыл глаза и увидел этот мир. Ещё неокрепшим ребёнком я тянулся к ней отчаянно, не отдавая себе отчёта в действиях, как это бывает только с маленькими детьми. Я ещё не знал, каково это – любить женщину, а она уже оставила в моём сердце неизгладимый след. Моя Гретхен, моя Лотте!.. Я люблю её всю жизнь и буду любить до самой смерти. Я искал её отражение в других женщинах все эти пять лет, потому что считал, что никогда не заполучу её настоящую. Мне казалось, что я нашёл девушку, которая полностью заменит её в моём сердце, но стоило мне встретиться с оригиналом, как стена рухнула сама собой. Наталья Алексеевна – золото, но не я её ювелир. Было бы кощунством и несправедливостью обманывать её и дальше, как и мучать мою милую Нино ещё хотя бы день! Я и сам… устал сомневаться. Я сдаюсь в плен чертёнку, как её все величают дома, перехожу на тёмную сторону, отдаюсь ей в добровольный и безоговорочный плен. Теперь она вольна делать со мной всё, что пожелает. Отвергнуть вновь, пристыдить за мои метания, за мою гордыню!.. Я всё вынесу. Только бы быть с ней! С ней одной…

В юности я стыдил брата за глупости, которые он совершал ради любви, я корил его за чрезмерную романтичность и неумение думать наперёд. Но разве на пробу я оказался лучше? Из-за своей гордыни я измотал девушку, которую люблю, и использовал безгрешного ангела, который не заслужил мучений от неразделенных чувств. Да будут они обе ко мне милостивы!».

Нино выронила из рук листы, дочитав дневник Шалико до конца. Пальцы не слушались, и, тяжело дыша, она схватилась за горло. Помимо отрывков из дневника среди бумаг она нашла и стихи, которые воспевали его любовь к ней. Не помня себя от счастья, она рухнула на пол вместе с листами и, прижимая их к груди, горячо рассмеялась.

– Господи, спасибо тебе! – Княжна вознесла глаза к небу и, стряхивая слёзы счастья с глаз, пылко поцеловала записи. – Гмадлобт!.. Гмерто чемо, гмадлобт!51..

Она смеялась без перерыва, а за спиной ощущала крылья. Обладая богатым воображением, она уже представила себе их будущую встречу, и предстоящая радость переполнила её душу до краев. Она встала на ноги, ещё раз поцеловала листы и, кружась, завизжала.

– Что ты делаешь? Тебя со всего дома слышно! – шутя, спросила Саломея, а за её спиной показалась Тина. Увидев разбросанные тут и там листы, старшая сестра обо всём догадалась и довольно улыбнулась.

– Так вот куда вы с Давидом ходили, – легко раскусила их Тина, когда Нино в полнейшем восторге показала им записи.

– Ну, кто-то же должен был, – пожала плечами хитрая даико. Младшая из них устремила стеклянный взгляд на дверь и, вскрикнув, замерла.

– Они ещё здесь?

– Кто?

– Циклаури.

– Нет, поехали на почту. Думаю, они уже там. Ты около часа провела в мечтах, дорогуша!

Нино осекла причитания Саломеи и, обойдя сестёр стороной, бросилась по лестнице вниз. Дневник Шалико она крепко сжимала в руках.

– Ты куда? – воскликнула ей в спину средняя сестра. – Осторожнее на лестнице, а то упадешь!

– Я на почту! – донесло до девушек гулкое эхо. – Не могу больше ждать. Я должна увидеть его!..

Никто не сомневался, что прыть юной души сложно удержать, а они и не пытались. Кто из них не был столь же восторжен, будучи влюблённым?..

***

Шалико задумчиво смотрел в окно кареты и, теребя в руках посылку Мишеля, о чём-то размышлял. Давид, сидевший по правую руку от брата, прятал в уголках губ улыбку, но, в конце концов, не выдержал и поддел его в бок локтем. Прежде чем поехать на почту, они оставили Софико дома с матерью и Натали, и теперь держали путь в Сакартвело. На этом настаивал старший дзма, а младший, пусть и не понимал причины, не перечил ему.

– Перестань быть таким хмурым, – широко скалясь, проговорил лейб-гвардеец. – Мы едем к твоей любимой Нино! Наверняка, заждалась тебя.

– О чём это ты? – Шалико нахмурился и, заметив хитринку на лице брата, растревожился сильнее. – Почему она должна ждать меня?

Давид театрально вздохнул и, взглянув на младшего князя, как на неразумного ребенка, поведал ему радостные новости:

– Мы с Саломе… я нашёл твои записи, и мы незаметно подбросили их Нино.

Юный дипломат стыдливо зажмурился. Как человек, не привыкший, чтобы ему лезли в душу, он испытал большую неловкость перед братом, который узнал о нём слишком много. Впрочем, измайловца его стыдливость лишь умилила, и он привлёк его к себе одним сильным, порывистым движением.

– Ну, полно тебе! Полно. Кого ты смущаешься? Я – взрослый мужчина, и твои излияния меня не раздразнят.

– Перестань!

– А насчет бедной девочки ручаться не могу, – Дзма состроил невинную гримасу. – Её точно впечатлят некоторые фразы. Особенно про огонь, сжигающий душу.

На последних словах Давид прыснул со смеху, а Шалико красноречиво закатил глаза. Младший Циклаури подумал, что брат, как и Саломея Георгиевна, стал со временем очень саркастичен. Неудачи в любви превратили их старших в больших скептиков и научили на всё смотреть с толикой иронии. Помнится, пять лет назад из-за своей романтичности оба наломали дров!.. Но неужели их всех в конце концов ждал подобный конец? Все романтики неизбежно теряют веру в любви, становясь циниками?.. Неужели это и его удел тоже? Удел Нино?..

– Mon cher! – зазвучал за спиной звонкий женский голос. Карета Циклаури остановилась во дворе Сакартвело рядом с ещё одной с той же эмблемой. – Наконец, и ты…

Натали вышла из брички, на которой приехала к Джавашвили вместе со своей няней в надежде перехватить у них братьев, и бросилась к своему жениху, как только увидела его. Пока конюх и кучера возились с лошадьми, графиня кивком головы поприветствовала Давида и любовно взглянула на Шалико. В её глазах читалось неподдельное раскаяние, в его – стыд.

– Я приехала, потому что очень хотела поговорить с тобой, – протараторила девушка и, не слушая его заверений, продолжала: – Прошу, прости меня за вчерашнее. Я так сильно ревновала…

– Наталья Алексеевна, я умоляю вас, – твердил юноша, сжимая её ладонь в своей руке. Давид неуклюже переминался с ноги на ногу и сочувственно смотрел на брата. – Не надо…

– Но я виновата, – повторяла Натали, посыпая свою голову пеплом. – Я не понимала, что в тебе проснулась тоска по дому. Я доверяю тебе. Ты никогда меня не предашь!

Шалико замолк, не найдясь с ответом, и его невеста, отличавшаяся большой чуткостью, подозрительно сощурилась. Он постоянно отворачивался от неё, и деверь, который всё слышал и видел, поспешил дзме на помощь.

– Милые мои, зачем же беседовать на улице? – вмешался в разговор Давид, мягко развернул их к дому и немного подтолкнул вперёд. – Давайте уважим своим обществом хозяев этого славного дома. Они уже ждут нас!

Будто подслушав его, Саломея и Тина вышли из-под козырька и, накинув на плечи тёплые шали, направились в их сторону. День стоял солнечный и ясный, и в небе чирикали птицы. Георгий и Игорь шли чуть поодаль и остановились у дверей. Озабоченно хмуря лбы, они закурили сигары. Вид у них был невесёлый.

– Добрый день, графиня. – Госпожа Ривкина поздоровалась с гостьей, не желая показаться грубой. Вдова Пето Ломинадзе поприветствовала Натали, слегка склонив голову набок, и, не теряя времени, обратилась к братьям Циклаури: