– То есть как порвали?! – вскричала Саломея, мня пальцами погубленный «шедевр». – Шалико?!..

Возмущение переполняло даико, и она не находила нужных слов. Бессильно опустив руки, она ловила ртом воздух, как рыба на суше. Нино хихикала под боком, а Шалико сокрушённо жмурился, складывая руки в молельном жесте перед свояченицей.

– Простите! Простите меня, Саломея Георгиевна! – вымаливал прощения зять. – Я немного… не рассчитал.

Этот аргумент вовсе не показался Саломее весомым, и, вконец отчаявшись, она накинулась на сидзе с кулаками.

– Не рассчитали, ваше сиятельство? – пыхтела она от возмущения, отвешивая ему всё новые и новые тумаки. – Не рассчитали?! Да вы хоть знаете, сколько сил я вложила в это платье?! Молитесь, чтобы меня скоро отпустил гнев, иначе моя сестра останется вдовой на утро после свадьбы!..

– Господь милосердный! Что вас опять так разозлило, душа моя?

Шалико, всерьёз забоявшийся за свою жизнь, никогда ещё не был так рад свояку. Левон расслышал спор в другом конце комнаты и, оставив брата и дочь, направился в их сторону. Увидев будущего мужа, Саломея не преминула пожаловаться на своё горе и ему.

– Платье! – просипела даико, разворачиваясь к армянскому врачу. – Посмотрите, господин Арамянц, посмотрите!.. От корсета остались одни лохмотья!

Она показала Левону уродливую дыру в дорогой атласной ткани, и он сочувствующе посмотрел на свояка. Тот виновато пожал плечами и поджал губы, а Нино опять хихикнула. Господин Арамянц понимающе повёл глазами и привлёк Саломею к себе. Только Левон умел успокоить их Саломе!..

– Ну-ну, Саломея Георгиевна! – проговорил он доверительным шёпотом и позволил ей поместить голову на его груди. – Это всего лишь платье…

– Но я шила его целый год! – немного успокоившись, она всхлипнула опять. – А эти двое…

– Молодость? Она такая! Разве вы не знаете?

Молодая женщина недовольно буркнула, что это их не оправдывало, но он оставался невозмутимым, по-хозяйски обнял её за плечи и повёл к двери.

– Я разберусь, – уходя, спокойно пообещал он Нино и её мужу, и те горячо поблагодарили за это небеса. Что бы они делали без Левона Ашотовича?..

– Он единственный наш громоотвод, – облегчённо выдохнул Шалико. – С меня уже сошёл десятый пот!

Жена обворожительно улыбнулась, добавив, что, когда сестра была в гневе, её побаивался даже собственный отец. Бесконечная череда поздравлений началась вновь, и спустя какое-то время в гостиную Сакартвело, куда на другой день перенеслось празднество, вошла Дариа Давидовна. Мужчин из комнаты выпроводили. Вернее, они сами очень кстати поднялись и продолжили свои дебаты и игры в карты в другом месте. Зато вслед за Дарией в гостиную вошли несколько женщин из дома Циклаури с простынью в руках, и все они горячо благодарили Саломею и её теток за «чудесную дочь».

Этого не одобряли традиции – невесту, как и жениха, на подобное мероприятие не пускали, – но Нино настояла на том, чтобы и ей, и Шалико позволили остаться. Когда в гостиной остались только женщины, Саломея распорядилась подать всем кофе и сладостей, и, когда матроны опустились у диванов в узкий круг, сделала музыкантам жест, чтобы те играли лёгкую застольную мелодию.

За диванами продолжилась ненавязчивая болтовня, и Нино заворожённо смотрела на женщин в образованном кругу. В одной из них она безошибочно узнала ту самую Марико Арваридзе, которая бесчестно пятнала её имя на протяжении года и стала причиной многих нервных срывов в её жизни. Но наконец-то ей подвернулась возможность по-настоящему поквитаться с обидчицей! Разве она могла её упустить?..

– Ты уверена? – спросил Шалико, мягко схватив её за локоть. – Уверена, что хочешь этого?

– Шутишь? – непринуждённо улыбнулась жена. – Я так давно об этом мечтала!

Тогда он кивнул и с готовностью отошёл в сторону. Она поцеловала его в щёку и попросила «смотреть внимательнее», а потом решительным шагом направилась к диванам и вытянулась во весь свой рост перед госпожой Арваридзе.

– Ну! Ваше благородие, – начала она, язвительно скалясь. – Чего же вы сидите? Почему не смотрите?! Вам же всегда это было так интересно!..

Её благородие, которая как раз отправляла в рот кусочек пахлавы, раскрыла его от удивления, затем молча захлопнула и положила тарелку обратно на стол. Взгляд она отводила.

– Что же с вами такое? – не унималась Нино. – Или вы внезапно… потеряли интерес?

Шалико переглянулся с Саломеей и рассмотрел в её глазах ту же гордость, что испытывал сам. Столько удовлетворения, как в ту минуту, он не испытывал никогда!..

***

Празднование, включавшее в себя различные сходки сватов, продлилось около недели, и в начале апреля каждый член двух семей осознал надвигавшиеся перемены. Остановить их было невозможно, что вызывало легкую грусть и ностальгию в душах. Прошлого уже не вернуть, зато в их силах построить будущее, за которое позже не придётся краснеть перед потомками. Эта мысль придавала уверенности, но до сих пор терзала другая: в скором времени и Мцхета, и Сакартвело неизбежно опустеют.

«Я всегда так мечтала покинуть это место! – размышляла Софико, пока, сидя в карете, наблюдала за многолюдными улицами Ахалкалаки из окна. – А сейчас мне как будто… не хочется отсюда уезжать!»

Это неожиданное открытие удивляло княжну. За последние несколько недель ей, пожалуй, очень многое пришлось переосмыслить. Ей недавно исполнилось восемнадцать, и вместе с детством позади навсегда осталась привычная жизнь. Что же!.. Так распорядилась судьба: Нино и Шалико уедут во Флоренцию, где отныне обоснуются, и возьмут с собой её. Граф Каминский, конечно, будет их сопровождать. Левон Ашотович и Саломея Георгиевна уже запланировали свою свадьбу на осень и будут играть её в губернском городе у многочисленных родственников жениха. В мае закончится срок, на который господина Арамянца перевели в Ахалкалакскую больницу, и на его место пришлют другого врача. Он сам, беря в расчёт пожелания супруги и почтенный возраст тестя, переедет вместе с ними, дочкой Сатеник и племянницей Саломеи Ириной в Тифлис. Нино предлагала отцу поехать вместе с ней в Италию, но Георгий отказался, возразив, что из родной Грузии его не прогонит даже чума. Не желая оставлять papa одного в Сакартвело, сёстры посовещались и решили, что Георгий останется жить со старшей дочерью и вернётся к брату Бадри и сестре Екатерине в родной город предков. Левон этому не препятствовал.

Что до Константина и Дарии, то и они, пока их младшая дочь гостила в Италии, остались бы в Мцхете совсем одни. Давид, привязанный к Петербургу и службой, и женой, не успокоился до тех пор, пока родители не согласились поехать в столицу вместе с ним. Старый князь и княгиня, наслышанные о тяжёлом характере Полины Семёновны, согласились с этим ещё и потому, что мечтали хоть так облегчить участь старшего сына, на которую сами толкнули его из эгоистических побуждений. Милому швили не хватало тепла в холодном Петербурге, да ещё и под крышей с женой, которая не проявляла к нему ласковых чувств! Конечно, их приезд вряд ли понравится невестке, которая с недавних пор ещё и носила под сердцем их внука – а с ним, наверняка, понадобится помощь, – но Полина Семёновна уже достаточно изводила их сына, чтобы они считались с её мнением!..

Мхцету, как и Сакартвело, оставляли на приказчиков, и Георгий лично провел с Тимуром доверительную беседу тет-а-тет, в которой попенял ему пальцем и наказал глядеть в оба. Два или три раза в год он обещался не только приезжать, но и присылать в Ахалкалаки беспристрастного ревизора, который в случае чего сразу бы выявил нечистоплотную бухгалтерию. Тимур, столько лет прослуживший у Джавашвили, немного обиделся лишним на то намёком, но потом прослезился, крепко пожал хозяину руку и от всего сердца пожелал ему доброго пути.

– Всё это так грустно! – тяжело вздохнула Софико, спешившая в то утро перед самым отъездом в Ахалкалакскую больницу, чтобы попрощаться с Левоном Ашотовичем. – Как я не люблю прощания!..