– А почему тогда твоя мамка меня не любит? Бродского любит. Евтушенко любит. Стругацких любит. Достоевского обожает. А меня нет. Я что, хуже Достоевского? Ведь я же живой. А он – нет. Я ей такие пионы пишу! Я, может быть, знаменитее Достоевского буду!
– Папочка, я не знаю про Достоевского. Почему он умер?
– Потому что слишком много думал. Вон, как мать твоя: только и размышляет о смысле жизни! Да в любви он, дура!!!
Дверь с силой распахнулась и грохнула об стену. Мама влетела на боевом коне с палящим в воздух пистолетом и остановилась посреди комнаты.
– Тебе мало? Уходи к себе! Оставь нас в покое, ничтожество! От тебя же псиной несет! Пошел вон!
И вдруг отец очнулся. Выпрямился, держась за спинку Евиной кровати.
– Ты удивительная. Похожа на человека, но не человек. Злая… или это зависть? З-завидуешь, да?!
– Завидую? Ты с ума сошел?
– Да-да… Вот я не ищу истину. Просто живу и все!
– Думаешь, я завидую алкоголику?
– Не-е-ет, завидуешь творцу! Ты же ничего не умеешь. Критик хренов. Попробуй хоть что-то сделать сама! Хотя бы ребенку перед сном почитать.
Мать молчала. Ева сидела на кровати и уже с головой ушла под одеяло.
– Тебе же никто не нужен, ни муж, ни дочь. Зачем ты здесь? Убирайся, мы и без тебя справимся! Правда, доча?
Отец замер на мгновенье. А потом как будто плюнул матери в лицо.
– Эгоистка!
Мать сорвалась. Подскочила к отцу и ударила по щеке с такой силой, что он покачнулся и рухнул на пол, задев головой угол Евиной кровати. И больше не двигался.
– Папка! – Ева бросилась к отцу, попыталась поднять за руку. Мать что-то еще кричала, но дочь уже не разбирала слов. Отец не вставал, лежал на полу в нелепой позе и улыбался. – Вставай! Папочка, родненький, встань, пожалуйста! – И вдруг пронзило, – Папка, ты что ли умер?!! Мама, он умер! Что ты наделала?!
Оторопевшая Ева поднялась и повернулась к матери. Та наклонилась, нависла над дочерью с ледяным лицом. Стало холодно. Кажется, корочками льда медленно покрывались стены. Мать произносила каждое слово, будто что-то тяжелое бросала на пол.
– Оставь его здесь! С ним все будет в порядке. Проспится и уйдет к себе в комнату. Одевайся! Пойдем подышим! – мать взяла Еву за руку и потащила к двери. Ева медленно отвернулась, посмотрела за спину. Она не могла бросить папу одного. А вдруг ему нужна помощь?
– Я не пойду, мамочка, никуда не пойду! Я с папой останусь, ему плохо. Может быть, скорую помощь вызову. Или голову забинтую.
Мать крепко держала Еву за руку.
– Не смей со мной спорить!!! Быстро одеваешься и выходишь в прихожую. Отец поспит здесь, ему ничего не нужно. Утром встанет и пойдет на работу. А мы с тобой идем проветриться. Спать будешь у меня.
По спине морозило. Щеки горели. Внутри у Евы прогремел взрыв, и осколки сознания хаотично летали в воздухе. Мыслей не было, только страх. Девочка смотрела на лежащего без движения отца и искала силу, которая обязательно должна была помочь. Но не находила. Подняла голову и посмотрела в окно на темные стальные тучи. «Бабушка Нюра говорила, что ты все видишь. Бог, где же ты? Все на своем облаке сидишь? Ты мне так нужен, а тебе все равно!» Она потом много раз вспоминала этот момент, когда выбор все еще, кажется, был. Но Ева сдалась. Оделась и вышла за матерью из квартиры.
Улица обдала вечерним мартовским холодом. Шел ледяной дождь. Мама осталась под козырьком подъезда, стояла рядом, всхлипывая, курила. Ева твердила шепотом: «Я – предатель!» В животе было пусто, будто внутри вынесли всю мебель. На светящейся через дорогу вывеске магазина «Продукты» горели только две последние буквы.
Глава 9
Юджин
Райский садовник
Юджин включил солнце поярче. Манипуляции с небесными светилами у него в последнее время получались с трудом. То ли усталость давала о себе знать, то ли сомнения в том, что не может вызывать сомнений. Однако до заката нужно было еще многое успеть: пересадить на отдельную клумбу сорняки, чтобы не душили ландыши и флоксы, переловить и поместить в приготовленный домик саранчу, подстричь самшитовые кусты – сегодня почему-то хотелось придать им форму шара. А самое главное – поменять цвет адонисов вокруг домика. Их красный был слишком не подходящим для общей гаммы, но упрямцы никак не хотели сдаваться.
– Вот скажи мне на милость, сын Мирры, дитя раздора, сколько раз еще я должен бегать вокруг тебя с кисточкой и опылять? Мне нужен фиолетовый цвет, как у дельфиниумов. Трудно тебе, что ли, самому? Пересажу отсюда подальше, будешь знать. Тебя там козы или носороги слопают. Лучше сдавайся добровольно.
Пунцовый адонис себе очень нравился, но перспектива быть слопанным козами его расстраивала. Он видел, как несколько дней назад соседняя клумба с геликониями, которые предпочитают желто-красную гамму, стала голубой – умел этот Садовник уговаривать.
Когда свежеостриженный самшит выстроился вдоль дорожки длинной зеленой гусеницей, саранча весело шуршала лапками в своем новом особняке, сорняки обрели в единоличную собственность участок земли, а полянка адонисов окрасилась в желаемый цвет, Юджин выпрямился, удовлетворенно окинул взором Сад и отпустил к горизонту солнце.
Ему нравились порядок и единообразие. На рабочем столе на шуршащем пергаменте лежали ровными рядами одинаковые луковицы гладиолусов. На земле, аккуратно перевязанные ленточками, ждали своего часа саженцы чайных роз. Материализовать растения по собственному желанию было просто. Но Юджин редко этим пользовался. Только когда уставал. Стоило Садовнику закрыть глаза, сконцентрироваться в центре лба и явственно представить себе то, что нужно, оно появлялось. С небольшими погрешностями, разумеется. Зависело от настроения.
В последнее время настроение у Юджина было меланхолическим, и весь сад, от кустов до мелких травянистых растений, синел, голубел и фиолетовел, рождая светлую грусть с нотками надежды. Хотя печалиться ему было некогда. Сад не требовал огромного ухода, но Юджин, ангельская душа, получивший здесь место Садовника, всю свою жизнь готов был положить на поддержание в нем красоты и порядка. Ведь это было любимое место отдыха его Отца, Создателя Сада. Да и как он мог сидеть сложа руки, лишь материализуя время от времени новые виды, когда Отец творил без передышки. Получив в единоличное командование буйно цветущую местность, Юджин засучил рукава и развил бурную деятельность, чередуя ради удовольствия простую материализацию с трудоемкой селекцией. Он был уверен, что во всех прошлых воплощениях растил сады. Под ногтями у него всегда была земля. В волосы то и дело вплетались занесенные ветром вьюны и крошечные лианы, из карманов фартука время от времени вылетали бабочки, а Юджин, ворча, что «никогда не убирают за собой», выбрасывал оставшиеся от постояльцев куколки.
Джини (так его называл Создатель, когда был особенно им доволен) жил в самом сердце Сада. Оказавшись на этой планете, он в первые же дни перетащил из поселения в свой рабочий домик все самое нужное – секатор для стрижки ногтей, волос и растений, пару фартуков, соломенную шляпу, старый венский стул и топчан для сна. Хотя иногда он засыпал там же, где на закате копошился с лопаткой. Около домика за пару дней соорудил большой навес, а под ним – огромный стол. Здесь, на своем рабочем месте, он и остался жить, не желая поддерживать отношений ни с кем из деревни, даже с Учителями. Стол, стул и лежанка вечно были завалены лейками, луковицами и бидонами с компостом. Юджин был счастлив.
Обитатели планеты, прибывающие время от времени в окрестные селения, в основном старались обустроить себе жизнь, похожую на ту, что сохранилась в их обрывочных земных воспоминаниях. Внешность иногда меняли даже в течение дня, но, как правило, оставляли такой, как в последнем воплощении. Женщины охотнее пользовались своими способностями реализовывать мечты и бесконечно стремились к идеалу. Намерения здесь исполнялись мгновенно. Поэтому атмосфера на планете не способствовала возникновению жадности до материальных благ. Когда разлеталась весть, что Создатель несет сюда новых поселенцев, все бежали на центральную площадь и искали глазами своих близких, придавали им знакомые черты, брали в семьи. Древние души жили здесь в любви, учились искусству медитации под руководством Учителей и отдыхали от страданий, которыми щедро наполняла их жизни Земля.
