Гошка ушел. Усталость все настойчивей подкашивала ноги. «Спать. И ни о чем не думать». Ева посмотрела на огромные буквы на стене под потолком. AR… дальше запутанно. D… VIV, и рожица. Или О, непонятно. Черные линии, скорее всего, изображали дерево. Только листья с его веток опали и прилипли к висящим в воздухе корням. В правой части стены красовался рисунок, похожий на многократно наложенные друг на друга цветы из шести лепестков.
– Так, когда проснусь, будьте здесь – вы же не можете мне сниться, – и растянулась рядом с сопящими в обнимку детьми.
Очнулась через пару часов, когда солнце уже ярко светило в окна. Посмотрела по сторонам – граффити были на месте. Мешки тоже. Поднялась, вернула укатившуюся на пол Риту на матрас. Громкий голодный крик малышки ознаменовал начало нового дня, новой эры Евиной новой жизни.
Такого беззаботного веселья с ними не случалось давно! Дети восхищались новым домом, видом из окна, необычными стенами. «Кешка даже не спрашивает, почему мы здесь, а не у бабушки, и что все это значит. Бедные мои мудрые дети». Сразу бросились искать в мешках ноутбук и диски с мультиками. Мгновенье – и все трое (Рита подползла на четвереньках и уставилась в монитор) погрузились в «Дом воображаемых друзей мадам Фостер». Дети хохотали во весь голос. Ева, напевая, нашарила на кухне кастрюлю, вынула из морозилки припасенные заранее Игорем вареники с вишней и приступила к приготовлению торжественного завтрака.
Квартира источала уют и тепло всеми своими стенами, окнами, послевоенными тумбочками и заслуженной сантехникой. У Евы было совершенно магическое состояние, будто они и правда попали в родной дом после долгих скитаний. Толстый слой пыли на подоконниках вполне сгодился бы на валенки. Розетки устало свисали из стен, зато плинтусы приросли на века. Большую кухню венчало огромное окно с выходом на просторный балкон, который каждую минуту мог обвалиться. Но это не лишало его очарования. На балконе умещалось полное собрание передовой техники всех времен: холодильник из шестидесятых, телевизор из восьмидесятых, послевоенный радиоприемник, настольная лампа периода Ильича в Шушенском, лыжи – ровесники Петра и утюг из раннего Мезозоя. Над кухонным столом красовалась раскидистая люстра-тарелка, а карниз придерживал кружевные, некогда белоснежные занавески.
За завтраком снова смеялись. Было непривычно хохотать и не прислушиваться к шагам в соседней комнате, разговаривать и не бояться разбудить вечно раздраженного спросонья и готового к назидательным беседам отца. Сахар в чай накладывали горками – некому было следить за здоровым питанием. Бутерброды с колбасой жевали медленно – никто не мог появиться на кухне с вопросом «Все мясо жрете?» Прошедшую ночь не вспоминали. Дети вели себя так, словно жили в этой квартире уже тысячу лет. Ритино беззаботное веселье особенно умиротворяло. Вулкан у Евы внутри затухал и тихо позевывал.
Кешка вдруг закричал из комнаты:
– Смотрите, прямо у подъезда – ларек!
Саня схватила куртку и понеслась к двери.
– Догоняй!
Потом остановилась. За много лет сегаловского безработья и безденежья дети привыкли к фразе «купим, когда будут деньги». Ева успокоила:
– Пойдем-пойдем, деньги есть!
Все оделись и устремились на улицу. Вот это был восторг! Дома, в Косино, процветал тотальный отцовский контроль за покупкой еды. Сегалов посредством скандалов и наказаний утвердил постоянный и необсуждаемый список рекомендуемых продуктов: молоко согласованной марки, правильный сыр, пакет «Мишек на севере», творог, кусочек мяса и так, по мелочам. И не дай бог кому-то схватить на кассе чипсы или чупа-чупс! Заботу о здоровье семьи Сегалов понимал как-то очень по-своему, и попытки препятствовать жестко пресекал. Неприятных историй, связанных с едой, было предостаточно: не то молоко – скандал, вместо «Мишек на севере» «Маска» – скандал, съеден последний кусочек колбасы из нарезки, когда он на него рассчитывал – скандал часа на три. Патетичность высказываний, театральность поз и интонаций, которые должны были донести до преступника тяжесть его деяний (испорченное настроение отца, пренебрежение семейными ценностями) впечатлили бы и Станиславского, и Шекспира. Сегалов жил в доме четвертым ребенком, но при виде дамских штанов с заниженной талией тут же взрослел и старался как бы невзначай познакомиться. Так, на всякий.
У ларька можно было снимать эпизод про освобожденных узников Азкабана. С вытаращенными глазами скупали все, чего были лишены много лет, и вовсе не потому, что это было полезно или вкусно.
– Сок, тропический! Дайте два пакета! – кричала Саня.
– Чипсы с крабом! Еще с холодцом! Сухарики с чесноком! – вторил ей Кешка.
Рита тоже что-то кричала и размахивала кулачками. Саня с Кешкой разошлись не на шутку:
– Еще лимонад, самый дешевый, за пятнадцать рублей! – Вот тут Сегалова бы хватил удар.
– Сникерс. Два! И чупа-чупсов давайте, все вкусы! Кольца кальмара к пиву! – Сегалов умирает в корчах.
Ева с тихой улыбкой заплатила за покупки, и семья направилась обратно в подъезд.
По лестнице бегали вверх и вниз люди с мешками и сумками. Грузчики, согнувшись, спускали к подъезду диваны, холодильники, шкафы. Отсутствие лифта развивало смекалку и тренировало мышцы. Массовый исход продолжался весь световой день – лампочки в подъезде не горели. Жители покидали старое жилище и уже привыкали к новому. Только Ева с детьми наслаждалась своим новеньким, свеженьким и таким ошеломляющим счастьем!
День пронесся незаметно. Мешки выложили баррикадами вдоль стен, и стало просторнее. Щеголяли в пижамах, обходились минимумом вещей. Саня, внезапно освобожденная от школы и домашек, возилась с Ритой. Кешка методом дедукции (ковыряя пальцем мешки) выудил свой альбом и фломики и самозабвенно, с высунутым языком, рисовал. У Евы никак не появлялось ощущение, что ее парашют приземлился – штормовые волны страха то и дело накатывали на песчаный берег ее внутреннего покоя. Весь день обзванивала друзей, давала свой новый номер, десятки раз повторяла историю побега.
Маму беспокоить не стала, потом. Позвонить Сегалову набралась решимости только к ночи. Отбитые детством ощущение границ и уважение к себе постепенно образовали у Евы железную заслонку в области горла. Она не умела говорить «нет» и отстаивать свою точку зрения, особенно если собеседник был на взводе. Как только в диалоге назревал конфликт, деликатно замолкала и отползала в уголок. Воевала она только с собой. Возражать Сегалову перестала на третий день совместного существования. Наступать на его больные мозоли оказалось опасно для жизни. После первой же попытки не согласиться, получив пару пощечин с последующим трехчасовым серьезным разговором о ее недостатках и неспособности любить по-настоящему, Ева избрала тактику молчаливого интуитивного лавирования по сегаловским минным полям. Много раз потом она пыталась понять, почему не ушла. На вопросы друзей и матери не знала, что ответить. Когда в ее жизнь на бульдозере въехал Сегалов, Ева словно оказалась в мясорубке. И хотя в первое время еще можно было выбраться наружу и захлопнуть дверь, она продолжала как зачарованный кролик смотреть удаву в пасть.
Дети спали и улыбались во сне. Еву захлестывали волны адского страха от одной мысли о звонке. Она девять лет говорила Сегалову лишь то, что он хотел слышать. А позвонить и сказать правду в лицо не могла. Но надо было с этим покончить. «Ох уж эти страхи! Как бе-з-з-з них было бы хор-р-рошо». Еву трясло. Надела пальто, сверху укуталась одеялом, выпила валерьянки. Набрала номер, сбросила, нащупала на дне сумки sos-кулон. Ева носила его уже много лет в кармане сумки и сжимала в кулаке, как только собственные силы покидали. Закурила и высунулась в окно кухни. Разжала кулак: от острых деталей кулона на ладони были застарелые мозоли. В боях с Сегаловым кулон был просто незаменим. Когда-то в прошлой жизни он попал к ней случайно, и, в принципе, ей было все равно, кто на нем изображен. Богиня сложно вспомнить чего одной ногой стояла на земле, а другой попирала лежащего мужчину. Шесть рук держали что-то колющее, режущее, и что-то неразборчивое. Длинный высунутый язык спадал на грудь, а волосы развевались, как змеи. Остальные детали сложно было разобрать – кулон был совсем небольшим. Множество раз, когда враг наступал, а собственные силы обороны были деморализованы, Ева изо всех сил сжимала кулон, представляла себя богиней с высунутым языком, подбадривала дремлющих на голове змей и защищалась от противника острым мечом.
