Убедившись, что антиопределитель работает, Ева решительно набрала номер. Главное – быстро все сказать, бросить трубку и не дать себя заговорить. На том конце безмятежно спал Сегалов.
– Привет.
– А, привет, любимая, я в Ярославле. Очень соскучился. Как вы там? Все время думаю о вас. В следующий раз вмес…
Ева собрала все разбежавшиеся в страхе силы, сжала кулон до невыносимой боли и дрожащим голосом произнесла:
– Мы уехали навсегда. Не ищи нас.
– В смысле? Куда уе…
Ева сбросила звонок. Отключила телефон и сползла на стул. Тело содрогалось. Страшно было так, что можно сойти с ума. Холодный пот тонкими струйками стекал по спине, и, казалось, заполнял комнату, смешиваясь с солеными слезами.
– Убирайся к черту, сволочь! – Ева решительно вскочила и швырнула телефон в прихожую. Но в него все еще ядовитым змеем мог протиснуться сквозь все блокировки вездесущий Сегалов. Помедлила, подошла и придавила трубку мешком с мусором. А сверху поставила на мгновение правую ногу. Через несколько минут устройство связи с внешним миром было окончательно повержено и просило о пощаде под несколькими мешками с одеждой и парой ватных одеял.
Ева пыталась отключиться, но сна хватило только на детей. Пробовала читать надписи на стене. Но буквы сливались местами в непроходимые дебри. Одна фраза, правда, сохраняла свой внешний вид, хотя и не стала от этого понятней: vi neniam aŭdos vin ĝis aŭskulti aliajn. Над ней были разбросаны наверняка очень важные черточки и галочки. Ева несколько раз прочитала это выражение справа налево и наоборот. Когда счет всем овцам на земле был уже потерян, сердце оставило попытки выскочить из вен, а веки стали тяжелеть, Ева вздрогнула от тихих причитаний за стеной.
– О-о-ой. А-а-ай. О-о-ой. А-а-ай. О-о-ой. А-а-ай, – старческий голос тянул странную песню. Соль-до-соль-до-соль-до… Стучать в стену и просить угомониться оказалось бесполезно. Других слов и нот в песне не было, поэтому точный смысл от Евы ускользал. Но ее уже ничто не удивляло, не расстраивало, не восхищало, не злило и не трогало. Она смотрела в потолок и пыталась вспомнить, с чего все началось. Как перед смертью, говорят, вся жизнь, и все такое. «Зачем я здесь? И что со мной не так?..»
Глава 3
Флерово
Бездна противоречий в райских кущах
Поселок Флерово в начале шестидесятых вырос как гриб в подмосковном лесу. На многие километры вокруг простирались березово-еловые холмы и бархатные равнины. Шумели ветра, цвели незабудки, носились пчелы, разнося на лапках душистую пыльцу. Лесное море прерывали только редкие островки человечьего жилья с гармонями маленьких домишек на холмах. И вдруг среди мхов и муравейников появился ничем не примечательный снаружи институт ядерной физики. А чтобы не нарушить интимность ситуации, всех его служащих тоже поселили в лесу. Буквально за пару лет рядом с институтом вырос крошечный поселок, скорее напоминающий столичный микрорайончик из пятнадцатиэтажек, со своей миниатюрной инфроструктуркой и научно-интеллигентской атмосферой.
В семидесятые годы двадцатого века жизнь протекала весьма размеренно. В кинофильмах километры пленки уходили на созерцание героями звездного неба и молчание у костра. Стоя в очереди за молоком, сапогами или справками из ЖЭКа, можно было успеть прочитать «Войну и мир». Люди собирались друг у друга в гостях и подолгу рассуждали о высоких и низких материях, не глядя на часы.
Флерово являло собой модель образцово-показательного поселения советского человека. Автобус до Москвы ходил через каждые полчаса и останавливался прямо у метро. Проезд стоил пять копеек: флеровцы формально считались москвичами. По субботам между домов колесил небольшой грузовик, раскидывая по квартирам академиков и кандидатов наук заказы в авоськах: тушенку, мясо криля, мандарины, колбасу, сгущенку и что-то еще в бумажных кульках. В местный Дом культуры то и дело приезжали народные артисты, юмористы и циркачи, знаменитые певцы и киноактеры. Кружки шахмат и хорового пения всегда были рады и самим физикам, и их отпрыскам. На уютных улочках из клумб и гипсовых вазонов торчали благоухающие петуньи и цикламены.
Детство Евы вполне могло быть безоблачно-пионерским, как и у ее сверстников. Интеллигентная семья, дружная компания, школьные походы в лес с песнями у костра. Но, видимо, при ее рождении что-то пошло не так. То ли квадратными, то ли разновеликими были колеса ее колесницы, но по ухабистому жизненному пути она с самого начала поехала криво и с вынужденными остановками.
Девочка появилась на свет в начале семидесятых, в семье, которая с натяжкой вписывалась в поселковый ядерно-физический контекст. Отец наградил ее слабеньким ростом, большими глазами и маленьким вздернутым носом. Мать компенсировала не выдающиеся внешние данные фантастическим упрямством. Дома не было ни одного физика. Вернее, доктором наук был дед Михаил, но он насладился чистым лесным воздухом Флерово только полгода. Получил квартиру и оставил ее и этот мир. Теперь Еву окружали сплошные творцы да мыслители. Супруга деда, бабушка Фима, была воинствующим атеистом и обличителем верующих во спасение, пережитком далекого прошлого с тонким налетом дворянства в корнях. На вид ей всегда было лет двести. Когда-то, между обучениями в трех институтах туманной направленности, Фима рожала детей, идейно направляла их и по-спартански растила, пока дед самозабвенно служил ядерной физике. Маленькая сухонькая старушонка чуть что трясла своим партбилетом, любовно завернутым в газету «Правда». Однако это не мешало ей мечтательно вспоминать бабку, которая хаживала к губернатору на балы, читать внукам Гюго в оригинале и напевать немецкие песенки, когда месила тесто для пресных пирогов. В одну из Фиминых инспекций шестилетняя Ева обняла бабушку и сказала:
– Фимочка, я так сильно тебя ждала. Это я бога попросила, чтобы ты приехала.
– Что?! Евушка, майне либе, какого бога?
– Который на облаке. К нам баба Нюра приезжала, сказала, что он все видит. Даже когда папа в темноте прячет бутылку в ящик с красками.
– Баба Нюра твоя – дремучесть непроходимая! Какой бог? Ты ей скажи в другой раз, что за облака уже наши космонавты летали и не нашли никого! Я вот по телевизору программу смотрела «Человек. Земля. Вселенная». Там один ученый рассказывал, как умерла у его друга жена. Тот заплакал, а потом как закричит в небо: «Эй ты, бог! Ты там есть или нету тебя? Если есть, убей и меня! Зачем мне такая жизнь?!»
Ева вздрогнула: маленькая, но грозная Фима стояла в дверном проеме, воздев театрально руки к небу, а указательный палец правой руки тянула к потолку.
– Ой, бабушка, страшно-то как. Убило его?
– Черта-с-два! Живехонек остался. Был бы бог на небе, так разозлился бы и прихлопнул. Так что не слушай бабушку Нюру. Пусть лучше сказки тебе рассказывает да носки вяжет.
Фима уже несколько лет жила со своей сестрой на дальних рубежах Подмосковья. Поэтому Гюго, пироги и лекции по атеизму теперь обрушивались на Еву совсем редко. Только письма писать мама заставляла регулярно: «Здравствуй, бабушка Фима! У меня все хорошо, и погода у нас хорошая. Ауфвидерзеен».
Мать не любила отвозить Еву на лето к бабушкам: ребенка главное – не залюбить, а им только волю дай. Отец как-то пробормотал, что Татьяна, скорее всего, подкидыш: Анна Семеновна не могла такого матроса Железняка воспитать. Ева потом долго думала, что мама из железа состоит. А может, так оно и было…
Бабушка Нюра души не чаяла в единственной внучке, так на нее похожей: тяжелые темные косы, тонкие упрямые губы, высокий лоб. Только бабушкиного исполинского роста не хватало. Нюра никогда не бывала ни грустной, ни сердитой. Если улыбка сходила с бабушкиного лица, значит, она вспоминала, куда положила муку. Нюру не расстраивали ни поздние внучкины возвращения домой, ни порванные штаны, ни грязные следы от сапог в доме, ни недоеденные супы. Бабушкин дом на Волге был раем на земле. Ева иногда подумывала попроситься жить к ней насовсем, но духу не хватало сказать об этом матери, да и отца одного оставлять не хотелось. Хорошо, что на свете существовали каникулы! Баба Нюра жила в каменном доме с садом на окраине маленького волжского городка. Как-то после холодной зимы Ева долго не выздоравливала, кашель не проходил. Тогда мать забрала ее из детского сада и отвезла к бабушке на месяц раньше, когда цвели сады. Маленькая Ева попала в сказку. Весь поселок утопал в цветах. Под абрикосами ветер раздувал зыбкие розовые сугробы из лепестков, зацветали черешни. Еще день-другой – вишни и груши кучевыми облаками распускались над заборами. И последними яблони раскидывали калейдоскопы розовых звездочек по всему поселку еще на несколько дней. Цветы в палисаднике и огороде цвели у бабушки с весны до поздней осени.
