Я задумала написать эту историю бережно для всех участников. Показать в ней настоящих, живых людей. Не ради красного словца и бахвальства: «Посмотрите, как умею». Нет. Хотела, чтобы прожитое перестало храниться внутри. Проявилось, стало видимым. Пора отпустить его и лететь дальше.

Шторы в розовую крупную клетку, мягкий вечерний свет. На гобеленовой скатерти круглого стола рядом с шарлоткой поблескивали две чашки. Ева забежала к маме после работы на минуточку, но яблочный аромат не оставил шансов. И вот они уже сидят за столом и болтают обо всем.

– Первое, что помню из детства, как сижу с ногами в глубоком кресле, в руках держу решетку из холодильника. В доме на Зырянке. Дед смотрит телевизор, я в окно. Там все белым-бело. Ничем не примечательный момент. Как фотография.

– А я где была в это время? – спрашивает мама и подкладывает на тарелку еще один кусочек пирога.

– Не знаю, таким вопросом не задавалась, – смеется, пожимая плечами, Ева.

– Значит, тебе было меньше трех лет, потому что Лиза родилась уже в другой квартире.

– Да! Помню крыльцо широкое, еще фотографии с ним остались.

– А как летела с него вниз головой помнишь?

– Не-а, забыла. В два года разве запоминаешь? Потом сразу детский сад, куда остальное-то делось? – улыбается Ева.

– А как подралась в первый день в саду?

– Еще бы, я должна была ему врезать – он меня «дурой» при всех обозвал! Грибняк этот. Зато больше не лез ни разу. Здорово же я тогда ему зарядила, – гордится собой Ева. – Вот тогда я была настоящая. Потом влюбилась в одного… Красивого, но тихого, скромного, не дрался ни с кем, не спорил. Ни в садике, ни в старших классах не разговаривал, представляешь?

– В школе девочки спорили, кто дольше его любит. Но у меня-то с садика чувства! Я всегда побеждала. Чтобы ему понравиться, решила стать как он: не драться, не орать.

– Все равно не сработало, – улыбается мама.

– Да-да, он был молчуном, – соглашается мама. Она вела биологию у класса дочери и знала Олега.

– Какое счастье! Считаю, мне повезло.

Они еще долго вспоминали, смеялись. Так случалось нечасто, оттого теплее казался этот вечер.

Ева вспомнила, как писала Олегу стихи и приглашала на медленные танцы в старших классах. Под звуки Nothing else matters Металлики и Тwo candles Парка Горького волновалась от близости с ним и смущения. Ей казалось, что все замечают, как локоть неожиданно соскальзывает с его плеча. В фильмах такой нелепости не увидишь. Она ухаживала за ним до выпускного в 11 классе, вопреки всем приличиям и мукам стыда…

Как и многие, родители Евы владели приусадебным участком. В честь садовода и селекционера И.В. Мичурина томичи называли его «мичуринский». На шести сотках земли умещались все овощи с ягодами, рябина соседствовала с иргой и фруктовыми деревьями. Там же, за совершенно пряничным голубым домиком, белела теплица, а поодаль, во дворе, разместились удобства и небольшая банька. Рябина красиво наклоняла к крыльцу свои тяжелые ветви со спелыми рыжими ягодами, дети срывали их и разбрасывали по двору, как конфетти. У соседей росла желтая малина, которая казалась Еве и Лизе в сто раз вкуснее своей, красной. Внутри домика стояла печка, которая вечно коптила сажей бока кастрюлям, вдоль стены два дивана-книжки, а между ними у окна – стол. На нем-то и появился однажды, словно по волшебству, торт с шоколадным кремом.

Его украшала огромная кедровая шишка – произведение кондитерского искусства. Еву затопило чувством счастья. Она не могла даже говорить. «Лучший день рождения! Самый хороший день!» – ликовала про себя и обнимала маму, папу, бабушку, дедушку. Улыбка расплывалась все шире, до боли в щеках. Семь лет. Уже большая.

Об этом торте Ева вспомнит в кабинете психолога через 30 лет, когда в беседе с ним будет искать драгоценные моменты детства. Восхитится, сколько душевного тепла, заботы и денег вложили родители, чтобы во времена дефицита девяностых заказать такое сокровище и довезти его летом невредимым. Грунтовая дорога дачного поселка чернела коварными ямами, и проехать по ней без потерь мог не каждый. Вспомнит о катании на раме велосипеда с папой. Счастливые мгновения, забытые под ежедневными хлопотами и вселенскими обидами.

В первый класс Ева пошла в сером пальто с красным яблочком на нагрудном кармашке. С гладиолусами, которые все время распадались, перевешивая самих себя, клонились в разные стороны и портили торжество момента.

Учеба Еву не очень интересовала, поэтому в тетрадях часто гостили красные нули, единицы и двойки от Валентины Игнатьевны.

– Еще 9 лет отучиться осталось в школе, и все! – торжественно объявила девочка родителям после первого класса и так же торжественно забрала золотую медаль на выпускной линейке.

Ева с сестрой Лизой и бабой Любой смотрели по телевизору «Рабыню Изауру», когда мама и папа вернулись из Москвы. Они с другими родителями из класса сопровождали детей в поездке.

Еве привезли первые коньки. Белоснежные. Такие же, как у фигуристок по телевизору. Счастьем было оттолкнуться от одного борта дворовой хоккейной коробки, старательно разогнаться и… врезаться в противоположный борт. Скорость, адреналин, хоккеисты, путающиеся под ногами, – вот это жизнь! Ева так полюбила коньки, что даже гулять ходила в них. Каждый раз надеялась найти кусочки накатанного на дорожках льда, а потом ноги отваливались после двухкилометровых прогулок.

Из Москвы родители привезли и прозрачные чудо-стаканы с яркими «шапочками» со зверюшками и трубочками для питья. Девочки ждали, затаив дыхание, пока баба Люба доставала их из сумки. Каждый стакан лежал в пакете – не понять сразу, что в нем.

– Это желтый цыпленок! – радовалась Лиза.

– А у меня розовый поросенок! – восторгалась Ева.

Любовь. С первого взгляда. В Сибири таких днем с огнем не найти. Алый гребешок, круглый пятачок, ушки с хвостиком, глазки-бусинки.

– А-а-а-а! Мои! – кричала Лиза.

– Не-ет! Это мне привезли! – вопила Ева.

Лиза считала, что оба стакана ее. Каждая осталась при своем мнении.

У Евы есть шрам на лице.

Она даже не помнит, на какой стороне он находится. Больше 10 лет вообще о нем не думала. Мама напомнила: ⠀

– Это был такой ужас! Еле нашли врачей, которые накладывали косметический шов.

– Разве он не такой?

– Его не должно быть видно, а у тебя шрам остался.

– Серьезно? Это самый прекрасный шов из всех на моем теле, – любуется Ева затейливо танцующим паром над чайными чашками.

Круглый стол, тяжелая скатерть, стулья с высокими спинками. Мамины пирожки, булочки, душистый чай и разговоры. Вечер не спешил завершаться.

Ева помнит, как качалась на тумбе швейной машины, а бабушка Люба возилась с маленькой Лизой и предупреждала:

– Не качайся, упадешь.

– Не-е, не упаду, – уверяла Ева. А сама думала: «Я большая, ловкая, умная. Ну как я упаду, если так хорошо сижу?»

Не послушала совет, разошлась, развеселилась и… не удержалась. Губу рассекла об острый угол.

– Бедная бабушка чуть с ума не сошла, – вспоминает мама. – Как она пережила это, не представляю. О чем думала?

Когда вернулись родители, ткани уже сократились, и рассечение вывернуло наружу. Говорят, выглядело страшно. Ева не помнит. Лишь пустой больничный коридор, косые лучи солнца на полу, щебет птиц в открытом окне стоят перед ее глазами так ясно, будто это случилось вчера.

– Там был белый человек, он стоял надо мной… Шил нитками. Мама, я не плакала! Уговаривала себя, что не больно. Я гордилась собой.

– Не знала, – улыбается мама. – Мы ждали в коридоре. Удивлялись тишине на операции под местным наркозом.