– Он сошел с ума… – пробормотал Олав.

– Об этом никто не знает… но я люблю его больше всех на свете… – совсем тихо, не поднимая глаз, закончила Сигню.

– Бьёрна Молодого? – уточнила Снефрид, вспоминая веселого парня с темно-русыми кудрями, красивой рыжеватой бородкой и лирой в руках, которого видела в Лебяжьем Камне.

– Да. Если ты его знаешь, госпожа, то согласишься, что он один из самых лучших людей в Свеаланде! – храбро закончила Сигню. – Он тебя знает, вы встречались.

Снефрид снова посмотрела на Олава: с его лица не сходило изумление. Сын конунга привык к сдержанности, но сейчас явно не знал, что и думать.

– Что скажешь, Олав? – обратилась к нему Снефрид. – Ты знал, что твой сын так сильно любим своей двоюродной сестрой? Он тоже так ее любит?

– Я… провалиться мне к троллям в синюю скалу, если я что-то понимаю! – выдохнул Олав.

Он даже не мог понять, какая мера правды может содержаться в этих словах. Никакой особенной любви между своим сыном и племянницей жены он не замечал. Так настоящая Сигне любит Бьёрна Молодого? Или Ингвёр из дома Трудхильд? Не было, в общем, ничего невероятного в том, чтобы Бьёрн Молодой по пути от Уппсалы к Алсну бывал в Дубравной Горке, хотя его отцу об этом ничего не было известно. Но за мужчиной двадцати четырех лет уже не будешь следить на каждом шагу.

– И Бьёрн Молодой сам просил тебя приехать сюда? – переспросила Снефрид у Сигню.

– Да.

Судя по глазам Олава, он в это не верил.

– Хорошо, – Снефрид встала. – Надеюсь, все обойдется благополучно. Если хочешь осмотреть его раны, то в котле в гриде есть теплая вода. Я пойду.

Она вышла из кладовой, плотно прикрыв за собой дверь, и тихо сказала ждавшему снаружи Торгриму:

– Я думаю, за этой девушкой стоит присматривать. Чтобы она не ходила по усадьбе где хочет.

– За такой девушкой всякий был бы непрочь присмотреть, – Торгрим ухмыльнулся. – Только скажи – вдесятером будут за нею ходить.

– Я сам присмотрю, – раздался рядом еще один уверенный глос; Снефрид обернулась и увидела Альрека. – Не тревожься, Снефрид, я с нее глаз не спущу!

По его оживленно-сосредоточенному виду Снефрид поняла: этому обещанию можно верить. Похоже, у Альрека нашлись свои причины для внимания к загадочной гостье. Улыбнувшись про себя, она отошла.

Едва за Снефрид закрылась дверь, Ингвёр подошла к Хольти и знаком велела ему открыть короб.

– Это она, – шепнула девушка ему на ухо, начиная доставать из короба нужные для перевязки вещи.

Говорить свободно они не могли: кроме Олава, их слышали еще двое пленных, приставленных ухаживать за господином.

– Как ты узнала? – шепнул в ответ Хольти.

Они склонялись над коробом, Ингвёр почти касалась головой его головы, и Хольти от этого так пробирало волнение, что было трудно сосредоточиться на деле.

– Ты ее глаза видел?

Потом Ингвёр подошла к Олаву, улыбнулась и показала взглядом на тех двоих: нас слышат. Олав молчал, но по лицу его было видно все, что он хотел сказать.

Один из пленных приподнял его, помог осторожно стянуть рубаху, чтобы Ингвёр могла снять наложенную утром повязку.

– Мой сын ведь не посылал тебя сюда? – шепнул Олав, когда Ингвёр, склонившись над ним, осторожно резала ножницами ветошь у него на боку. – Он же не сошел с ума?

– Он ничего не знает. Я буду ухаживать за тобой, дядя, а ты ни о чем не беспокойся! – громче, ласково произнесла она.

Олав не хуже самой Ингвёр понимал, как строго нужно оберегать ее тайну. Да если Эйрик проведает, что к нему заявилась Бьёрнова вирд-кона… Но зачем заявилась? Лежи здесь раненым сам Бьёрн конунг – это было бы объяснимо. Даже, может быть, старик разволновался, что останется без ближайшего помощника, если Олав умрет. Это могло быть. Бьёрн конунг хоть и обладает нравом росомахи, он все-таки Олаву отец. Но чтобы он прислал сюда свою юную вирд-кону? Опытная старуха здесь была бы полезнее. Олав не находил никакого объяснения и даже усомнился, не вышла ли Ингвёр из его горячечных видений.

– Это конунг тебя прислал?

Олав уже приметил Хольти, чье присутствие явно указывало на волю Бьёрна Старого. Но Ингвёр только улыбнулась одними губами и не ответила.

Не представляя себе ее целей, Олав испытывал такую сильную тревогу, что у него снова началась легкая лихорадка и Ингвёр пришлось поить его отваром ивовой коры.

В последующие дни молодая лекарка так же преданно ухаживала за «дядей». Снефрид несколько раз заходила проверить, как у них дела, но видела, что повязки делаются умело и опрятно. И непохоже, чтобы она имела целью что-то выведать: по доброй воле Ингвёр выходила из кладовки только в отхожее место, расположенное за женским покоем. Альрек утром и вечером сам наведывался, чтобы сопроводить ее за стол. Ингвёр пыталась было отказаться от этой чести, но Альрек изобразил величайшее удивление: почему она не хочет поесть со своими родичами – с ним и Эйриком? Они же ей все равно что двоюродные братья! Или в ее глазах они недостойны разделить с нею хлеб? Олав ведь не умирает, чтобы его нельзя было оставить даже ненадолго. Ингвёр повиновалась, но ела мало, уклонялась от настойчивых попыток вовлечь ее в беседу и уходил из-за стола при первой возможности. Она видела, что Альрек пожирает ее глазами, но у нее было слишком много причин избегать тесного общения, и она держалась настолько замкнуто, насколько это допускала вежливость.

Когда их не слышали посторонние, она расспрашивала Олава – что ему известно о Снефрид? В этом любопытстве Олав не видел ничего особенного. Его рассказ подозрений о колдовской сущности Снефрид не подтверждал. Олав, привыкший разбирать тяжбы, хорошо запоминал их обстоятиельства и теперь мог подробно рассказать Ингвёр всю сагу об Ульваре: как муж Снефрид уехал за товаром, как эти корабли стали добычей Эйрика, как минувшей зимой появились сведения, что-де Ульвар еще до того товар проиграл, как его фелаги искали свидетелей, чтобы взыскать с жены стоимость своей доли… Ингвёр осторожно спросила, не считает ли Олав Снефрид сведущей в колдостве, но он покачал головой. Это путаница: отец Снефрид был известным эрилем, мастером резать оберегающие руны, и тетка ее по матери тоже была сведуща в разных таких делах. Ее даже госпожа Алов каждую зиму приглашала к себе на йоль и просила предсказывать будущее. Сама же Снефрид знает только целебные травы и заклинания, но это знает почти каждая умная женщина. И да, он… э, не сомневается, что ее связь с Эйриком… э, самого обычного рода, они ночуют в одном спальном чулане.

И тем не менее при каждой мимолетной встрече со Снефрид уверенность Ингвёр крепла. «У этой женщины два облика и два имени», – сказали ей духи. Очень может быть, что в Кунгсгорде живет не племянница, а ее тетка, принявшая облик племянницы. Дружба якобы покойной тетки с госпожой Алов тоже была не просто так. Через пару дней Ингвёр уже не сомневалась: это и есть Хравнхильд, омолодившаяся колдовством в ночь Середины Лета. Может быть, этот ее облик только до конца лета и продержится. И что вирд-кона Эйрика – именно она.

Шла третья ночь после приезда «племянницы» к Олаву. Ингвёр спала на полках, где раньше стояли бочонки с какими-то припасами – Снефрид прислала ей тюфяк, подушку и одеяло, – а Хольти и двое хирдманов – на сене на полу. Шла самая темная часть ночи, когда Хольти разбудило легкое касание к лицу – и тут же мягкая ладонь закрыла ему рот. В первый миг он дернулся, но тут же понял, чья эта рука – нежная, ничуть не вражеская.

– Молчи! – в самое ухо шепнул ему голос Ингвёр; он почувствовал тепло ее дыхания, и его пробрало волнение.

В кладовке было темно, похрапывал Олав, слышалось сонное сопение хирдманов. Ингвёр прилегла рядом с Хольти, чтобы удобно было говорить ему на ухо, и его проняло влечение, сейчас совершенно неуместное.

– Нечего больше тянуть, иначе она может что-то заподозрить, – шептала Ингвёр, почти касаясь губами его уха; Хольти ощущал блаженство ее близости и с трудом вникал в слова – а ведь каждое из этих слов было о жизни и смерти. – Утром, как рассветет. Она выходит рано, идет в хлев, где доят коров и коз. Ты будешь ждать ее там, за погребом. Вот, возьми.