О Федосеевой он даже не думал. Куда там! Это уж надо совсем быть бароном Мюнхгаузеном… Его же просто не существует, способного четверочника Лени Осипова, его просто нету в этом отряде.

— Что, скучаешь без дружка?

Как он ни старался не вздрагивать, да попробуй удержись! Начальник стоял перед ним, а Леня сидел. И ему понадобилось непростительно много времени, чтоб сообразить это и наконец подняться.

Ну-ка! Островитянин ты или кто?! Тяжелое это дело — разговаривать со взрослыми… Одни умеют, другие нет. И, взяв чей- то чужой тон, Леня вдруг сказал:

— Вот, размышляю про вашу ловколазку!

Так здесь назывались те самые турниковые джунгли, перед которыми они однажды стояли с отцом. Отец оказался прав: это действительно было устройство для кувыркания, для воздушных салочек.

— Ребята все время там без присмотра. Причем малыши. Упадут — могут руку сломать!

— Типун тебе на язык! Чего им падать?

— А никому дела нет!

— Ошибаешься, Леня Осипов! — Он говорил спокойно, но не очень приветливо.

А Леню поразило, как начальник легко произнес его имя.

— Ошибаешься, Леня. — Он повернул голову туда, где, невидимая за кустами, громоздилась ловколазка. — Мы рискуем, но идем на это… Слыхал ты про такого педагога Януша Корчака? А вот он говорил, что человек имеет право на риск и на свободу. Без свободы жить-то уж больно скучно.

Таких слов от взрослого никогда не ожидаешь. И Леня молчал.

— В «Маяке» у нас, товарищ пионер, хорошо… Разве ты этого еще не понял?

— Нет, не понял!

— Значит, поймешь. Все у тебя впереди.

Леня опустил голову, сунул руки в карманы. Но чувствовал, конечно, что стоять так неприлично. Отправил руки за спину.

— Мы решили Гену Савелова перевести во второй отряд.

Наверное, такое удивление было написано в Лениных глазах, что начальник не выдержал и улыбнулся.

После обеда Леня, который был занят своими мыслями, разделся и лег, но никто в отряде не ложился. Ребята скопились в четырех разных углах палаты и шептались.

Обо всем Леня узнавал в последнюю очередь. Вот и сейчас — до него просто «донесся слух»: обрывки шепота и шепотного крика. Сегодня, оказывается, будет «Огонек знакомств». Каждое звено выступит с концертной импровизацией, то есть без всякой подготовки. Но ведь так только говорят, а подготовиться-то, пусть немножко, хочется!

И они готовились. А Леня Осипов лежал в своей постели, как мумия Рамзеса Второго. Естественно, это выглядело глупо, и Леня решил встать, просто встать, без определенной цели.

Однако едва он собрался это сделать, в окно просунулась физиономия Ветки. Леня как можно глубже закопался в одеяло, будто червяк в кокон. Ветка сразу заметила его трепыхания, спросила с ехидством:

— А этот? Заболел?

— Заболел-заболел… — Грошев постучал себя кулаком по лбу. — Он уже двенадцать лет больной!

Странно все-таки. Едва что-то касалось Лени, сразу появлялась Ветка. И сразу появлялся этот длинный Грошев!

На том, однако, горести его не кончились. На фоне кустов и неба

возникла Алла Федосеева. Она довольно непринужденно влезла в окно и остановилась — увидела лежащего Леню.

— Как тебе наш экспонатик? — спросил Грошев.

Федосеева равнодушно и несколько высокомерно пожала плечами. Она относилась к себе слишком серьезно, и не в ее правилах было смеяться над беззащитными и дураками.

— Есть идея! Давайте его сфотографируем на память и пошлем в «Пионерскую правду»! — Это все Грошев не унимался.

А Леня сейчас был совершенно безоружен. Он даже огрызнуться не мог. Как-то нелепо было бы: лежишь под одеялом и огрызаешься.

И тут вдруг Ветка за него вступилась:

— Ты тоже, знаешь ли, Грошев… прекрати!

— Чего?

Грошев, который из всего отряда замечал не Федосееву и не других «прим», чуть ли не с карандашом и бумагой в руках подсчитывающих, сколько на них брошено многозначительных взглядов, а именно нормального и веселого человека Ветку, — Грошев растерялся и забуксовал в своем справедливом ехидстве.

И вдруг понял наконец: это она неспроста, это она потому что… И отвел глаза.

Но и Ветка вдруг почуяла, что ее тайна уже перестает быть тайной. И она стала быстро говорить. Просто не могла остановиться со страху. Она говорила, что Леня, мол, член коллектива, а законы пионеров, как известно, такие-то и такие-то, и поэтому наш отряд, который…

Ветка валила в одну кучу и настоящие слова, и всякую чепуху, поэтому народ, который был в палате, не мог смолчать. Кто говорил: «Правильно, Ветка!» — а кто орал: «Иди сначала проспись и в проруби искупайся!! Леня, видите ли, Осипов. Тоже мне нашла чудо природы!»

Только сам Леня, естественно, молчал. Его вообще как бы здесь не было. Но в том-то и ужас, что он как раз был. Ему хотелось провалиться сквозь землю, но этого с человеком в нужные моменты никогда не происходит. А только в самые ненужные — во время землетрясения или какого-нибудь другого стихийного бедствия.

Так они спорили, а Леня недвижимо лежал в своей проклятущей кровати. И спорили от души — любой бы пионерский сбор позавидовал. В ход шли выражения самого высокого класса, например: «совесть отряда», «честь лагеря». Но при этом все произносилось шелестящим шепотом. И только руками можно было размахивать сколько хочешь. Такие картинки бывают в телевизоре, когда надоест его слушать и ты выключаешь звук.

Неизвестно, чем бы это кончилось. Наверное, все-таки Леня провалился бы сквозь землю… К счастью, кончилось по-другому.

— Мальчики, можно? — Голос взрослый.

Алла и Ветка метнулись было к окну. Не успеть! Какой-то умный человек затолкал их под Ленину кровать, с которой низко свисало одеяло. Да и стояла она удивительно удачно для случая — в углу.

Вошла Ольга Петровна. Кто-то очень натурально потянулся. Кто-то через голову стаскивал рубаху. А может, надевал — не определишь. Девчонки, как две мыши, сидели не дыша.

— Встаете? Ну молодцы… — И воспитательница прикрыла дверь.

Удача! И в центре ее был Леня Осипов.

Все вдруг изменилось — да еще как! Один человек помог целому отряду. Неважно, что помог он по чистой случайности, по нелепому совпадению. Из презренной невидимки Леня превратился в загадочную личность, которая только маскировалась под заштатную серость. А зачем маскировалась? Тайна. Теперь надо следить, как он проявит себя дальше, этот Осипов.

Второй отряд между тем продолжал готовиться к «Огоньку знакомств». После полдника в лес отправились костровые. А после ужина, когда стемнело, пошел и весь отряд.

Расселись на сто лет назад зарубленных сухих деревьях. Слева и справа, из-за черных елей слышалось, как вокруг своих костров рассаживаются другие отряды.

Костровые стали поджигать хворост. Со второй, с третьей, с четвертой спички. А все громко считали и смеялись. Рядом с Леней сидел Генка и тихо рассказывал:

— Прихожу, а мне говорят: «Ты переведен». А я же ничего не знал… Законски получилось!

Леня чувствовал Генкино плечо и радовался, и волновался. Решительный момент с каждой минутой был все ближе.

— Начнем, ребята? — сказала Ольга Петровна. Подождала секунду: — Первым я отдаю разговорную шишку… — Она повернулась к Лене. И

Леня Осипов замер, словно сейчас в него должны были выстрелить… — Отдаю Вете.

С ним, оказывается, рядом сидела эта бесконечная Ветка!

— Так и пойдем по кругу, — сказала Ольга Петровна, — по часовой стрелке.

«Значит, я последний», — с облегчением сообразил Леня.

— А чего это будет? — шепотом спросил Генка.

— Сейчас узнаешь… — К счастью, в свете костра было не определить, покраснел он или нет.