Утром первой проснулась хозяйка, у которой все же болела душа за гостей, за немытую посуду, за то, что приедут родители и увидят послепраздничный разор. Этой хозяйкой была уже упоминавшаяся в нашей истории Женя Смородинская. Или, как ее все звали, Женька.

В халатике, в шлепках на босу ногу она пошла на кухню и принялась за дело.

Скоро, услышав шум воды, к ней присоединился кто-то из гостей. Кажется, это была Люся Кабанова (та самая, которая теперь в третьем отряде). Они мыли посуду и тихонечко болтали.

— А тебе Миша Зотов понравился?

— Не знаю, Люсь… — Тут надо заметить, что Женька прошлый вечер видела нашего бородача впервые.

— А он вроде все на тебя поглядывал, да?

— Не знаю, Люсь.

— Слушай, а он вернулся вчера?

— Да я не знаю, Люсь.

Они переглянулись, правда, не очень встревоженно. И в комнату, где спали ребята, не пошли — неловко.

Женька потушила на кухне свет, а Люся Кабанова подошла к окну, чтобы открыть шторы. Внизу она увидела невероятное: вдоль всего Женькиного дома тянулся ряд молодых липок. Вчера их не было! В середине этой цепи, как раз под Женькиным окном, оставались две свободные ямы. В одну из них бородатый человек усаживал очередное деревце. Дворник (хозяин лопаты и тачки-стерлинга) прилежно ему помогал, удерживая липку точно перпендикулярно к плоскости земли, что при посадке почему-то считается крайне важным делом.

Пословица говорит, что за свою жизнь человек должен вырастить ребенка, посадить дерево и убить змею. Как выяснилось в последнее время, змей убивать вредно. Никакого ребенка Михаил Сергеевич тоже пока не растил. Но вот план по деревьям он выполнил на много человеческих жизней вперед!

— Жень!

Женька посмотрела в окно, потом на Люсю Кабанову. Что тут можно было сказать? Что человек с ума спятил — это во-первых. Или влюбился — это во-вторых.

Как некоторые из нас знают по себе, первое и второе во многом одно и то же.

Но Женька и Люся женскими своими сердцами, конечно, поняли, чего тут больше. Они снова переглянулись, и Женька пожала плечами: мол, понятия не имею, что мне делать.

Она никогда не любила. И влюбляться не собиралась. Она вообще была довольно-таки легкомысленным существом, несмотря на то что училась в пединституте.

Но ведь подумайте сами: когда ради вас совершают такой подвиг, то вы невольно влюбляетесь. Или уж, по крайней мере, сердце у вас замирает и начинает биться как-то особенно. Вот и у Женьки оно забилось «как-то особенно». Тревожно. И, конечно, радостно. (Еще бы. Увидеть у себя под окнами такое чудо!) Но больше всего испуганно.

Уж очень он был могуч, этот Миша Зотов. Если он при первом знакомстве такое сумел наворочать, то…

Женька с опаской прислушивалась к тому, как он фыркает и гудит, умываясь в ванной. И как потом сверкает на нее синими глазами, сидя за кухонным столом. Прямо не глаза, а клещи!

На свете бывают разные люди. У одних душа большая, у других маленькая. Это зависит от воспитания, от любимой учительницы, от друзей, от самого человека. В конце концов, от родителей — с какими ты задатками на свет появился. Ну и прочее, это сейчас не важно. Главное, что души действительно бывают разные. И Женькина маленькая душа перепугалась огромной души бородача.

Бородач наш так и уехал из Чашкина ни с чем. Только узнал Женькин адрес и стал ей писать письма.

Надо заметить, что он вовсе не был писателем. Он был инженером.

Письма получались слишком длинные и не слишком интересные. Михаил Сергеевич в них вкладывал всю душу. Но ведь бумаге этого не объяснишь, бумаге подавай красивые выражения.

Женька читала его послания через слово, через строчку. И не отвечала ни буквой.

Правда, она чувствовала неясное беспокойство. И однажды показала письмо Люсе Кабановой. Это случилось на какой-то не очень важной лекции, когда можно и поговорить.

— Ты ему отвечаешь? — спросила Люся.

Женька пожала плечами.

— Ты ему ответь, — сказала Люся, и в голосе ее послышалось что-то вроде осуждения.

— Что же я, виновата, если он в меня влюбился? Я даже не кокетничала. Вообще ничего не делала!

Люся промолчала. Ей было жаль этого странного Мишу Зотова, и, сказать по правде, он ей немного нравился. Но раз такое дело, лучше уж помалкивать.

Примерно через месяц бородатый человек приехал в Чашкин. Однако ничего путного у него не вышло. Он не умел быть остроумным и веселым ни с того ни с сего. А Женька наконец поняла, что ей нечего бояться, потому что он был перед нею совершенно беззащитен. Она даже не возражала, чтоб он за ней немного поухаживал. Да только он не умел «ухаживать».

Он умел любить. А что дальше делать, не знал… Жениться, наверное. Все взрослые, когда любят, стараются пожениться. Ну а если не все, то по крайней мере те, которых стоит уважать.

Однако уж куда тут жениться, если тебе говорят, что, мол, давайте, Миша, будем друзьями и давайте на этом наш разговор оставим! Есть, знаете ли, у взрослых девушек такая формула, когда они хотят вам дать от ворот поворот.

И тогда бородатый взял да и построил у Женьки во дворе снежную гору, залил ее водой (дядя Коля, дворник, был уже его лучшим другом). Получился отличный лед.

На этой горке ребята катались до самой весны. А потом гора, естественно, растаяла. Но Женька каждое утро, когда бежала на лекции, и каждый вечер, когда возвращалась домой, видела эту горку и знала, для кого она построена.

Да еще несуразные письма — она к ним привыкла.

Да еще строй липок, которые весной должны были распуститься…

В общем, сердце, как известно, не камень. И наконец однажды, когда ей почему-то взгрустнулось, она написала письмо: здравствуйте, мол, милый и чудной Миша, это вам пишет Женя Смородинская… Дальше она сочинила несколько фраз про его письма, про его горку и про его липы. И в конце говорила, что летом приедет работать в «Маяк». Июнь, июль, август — времени много. И «время покажет»…

Бородач, получив драгоценное письмо, вовсе не почувствовал его туманности и расплывчатости, а возликовал всей душой.

Ликование, как и печаль, выражалось у него всегда в одной и той же форме. Он схватился работать за двадцатерых. Начальство уже подумывало, не пора ли его из простых инженеров перевести в какие-нибудь там поглавней.

Но тут подоспела лагерная пора. И пришлось подписать ему заявление о том, что «прошу предоставить мне отпуск без сохранения содержания на июнь, июль и август».

— Хотел вас уволить, Зотов, — сказал начальник. — Так ведь не работают, согласитесь!

Бородатый человек смотрел на начальство синими глазами и думал, как через неделю в «Маяк» приедет Женька.

Он отправился в лагерь раньше всех, раньше даже Олега Семеновича. Дел всегда после зимы бывает много — мыть, подкрашивать, кое-где заменить подгнившие столбы забора.

Это все, естественно, не входит в обязанности руководителя кружка «Умелые руки». Да он на такие мелочи не обращал внимания.

Вы уже, наверное, догадались — по тому, как старательно я пишу это ожидание, — уже догадались, что Женька не приехала.

Практику она решила проходить в лагеречке недалеко от Чашкина. А на июль родители достали ей путевку в Болгарию. Есть на свете такой отличнейший курорт, называется «Златы пясцы», то есть «Золотые пески».

— Ну а чего я Мишке-то скажу? — спросила Люся.

Женька беспечно улыбнулась:

— Ладно тебе. Он уж и забыл все на свете.

Но это не он забыл, это она все на свете забыла в ожидании чудных золотых песков, на которые накатывается Черное море.

Еще несколько дней Михаил Сергеевич ждал. Ждал, мрачнея с каждым часом. Потом он пришел к начальнику и сказал:

— Я вот чего решил, Олег Семенович. Москва-река у нас далеко, а купаться ребятам надо. Так я думаю вырыть бассейн.

— Бассейн?..

Чтобы вырыть такую махину, нужны экскаваторы и разные там землечерпалки, нужен хороший отряд народу. Начальник это отлично знал. Но знал он и всю историю с Женькой. И знал, что за человек этот Миша Зотов.