— Ну так что? — спросил Вадим. Он был, как и следовало ожидать, в курсе дела.

Алька пожал плечами:

— Знаешь, Купец, я вот никогда не мог понять, для чего это в метро говорят: «Станция конечная, поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны». Вроде и так понятно, да? Раз конечная, то уж поезд дальше никак не пойдет. А раз дальше не пойдет, то сидеть там нечего, точно? А все же говорят.

— Ну и для чего? — Вадим улыбнулся.

— А для таких, как ваш Рома преподобный. Которые в юморе как таракан в телевизоре!

Вадим засмеялся:

— Ладно, знаешь что… Ты тоже галоши не заливай. Хочешь «Спортик» почитать?

Алька взял «Спорт». Он не очень уважал это чтение. Но зато уважал Вадима Купцова: и за его ветеранство, и за многое другое.

Рассеянно просмотрел он заметку, где с большой торжественностью писали про победу «Спартака» над затюканной «Зарей», перевернул страницу. И глаза его уперлись в объявление: «Школа-интернат спортивного профиля № 6 принимает юношей и девушек, рост которых (7—8-е классы) — 170 см, (9—10-е классы) — 180 см.

Заявления принимаются до 10 июля».

Он отложил газету, встал и, ни слова не говоря, пошел от удивленного Купцова.

Не в том было дело, что он опоздал с заявлением — он туда бы и не пошел, а в том, что никогда ему не иметь такого роста. Ну и день сегодня! А ведь еще только утро… «И чего это я все бегаю куда-то, бегаю…» — подумал Алька.

У входа на отрядную терраску его высматривала Ольга Петровна, для виду теребя журнал «Клуб и самодеятельность».

— Слушай, Алик… Что с концертом будем делать?

Они обменялись взглядами. Причем с Алькиной стороны взгляд был подозрительный: попробуйте только меня пожалеть! Но он имел дело с опытной маскировщицей. И потом, через пять дней действительно «День эстрады», и Алька действительно король по самодеятельности.

— Как ты себе это представляешь? Нужно три-четыре номера.

— Не знаю. — Алька пожал плечами. — Но лично мне надоело, когда дети противными голосами читают стишки.

Ольга Петровна тотчас забыла, зачем она затеяла этот разговор, и ринулась уже в настоящий бой. Дело в том, что она очень любила литературные монтажи, они ей казались интересными и выигрышными, к тому же обеспечивали очки за массовость.

— Ну ты, Алик, тоже умен, как поп Семен: корову продал, гармонь купил!

— Чего? — удивился Алька.

— А очень просто! Если ты бракуешь какую-то идею, так надо выдвигать свою. Одним отрицанием сыт не будешь!

— А чего я-то, в конце концов? На сборе обсудим.

— Мнение сбора складывается из мнений каждого человека. А у тебя его нет!

Они были оба ветеранами «Маяка». Они ссорились, а сами отлично понимали высокую цену друг друга. И надежность в разных делах, а также и в переделках.

Знаете, что такое сбор типа «На солнечной поляночке»? Во время войны была такая песня. Теперь она исполнялась довольно редко. Но Ольга Петровна хорошо помнила ее. Она-то и придумала так называть сборы, которые устраивались в лесу.

Алька сборы любил: каждый может сказать и каждый на виду, и одним убежденным словом можно повернуть весь народ на новое дело.

Он любил сборы вообще. А лесные особенно. Когда-то, в младших отрядах, они напоминали ему что-то военное, партизанское. Теперь это чувство почти исчезло. А все равно хорошо было сидеть на лесной полянке и толковать о разных делах — негромко, чтобы не вспугивать попусту птиц. Если зимой ему вспоминалось лето, он обычно думал вот о таких минутах.

Сейчас, в разгар сбора, утренние неприятности его… не то чтоб совсем забылись, нет, конечно, а все же как-то поотпустили. Альке хорошо было сидеть на траве, среди своих, сложив ноги калачиком, и слушать, кто чего говорит, и не упускать ни одного слова. И вставлять — когда замечания, когда шпильки. И, оглянувшись, видеть, как смеются ребята. И в том числе Козлова…

По ходу дела они придумали, что одним из их номеров должен быть устный рассказ. Прекрасная, самобытная идея!

Тут же стали выкрикивать, что это надо поручить Ветке. Кому же еще, если в народе есть такая безостановочная (и, будем искренни, неглупая) кофемолка. Все так считали, кроме, оказывается… самой Ветки. Она состроила такую живую и удивленную физиономию, что просто невозможно было не улыбнуться.

«Во у нас дураки-то! В кого не влюбляются, — подумал Алька. — Такой классный человек…» Забыв о том, что и сам он не влюбляется в этого «классного человека».

Вдруг Ветка, словно услышав Алькины мысли, повернула к нему все ту же искренне-озадаченную физиономию и спросила:

— Так, а я про чего буду рассказывать-то?

Секунду Алька оставался задумчив, словно действительно искал ответ на ее вопрос:

— А ты про Осипова расскажи, — сказал он убежденным голосом.

Народ в едином порыве упал на траву. И даже преданная Козлова, которая хотела сказать, что это не очень остроумно, тоже засмеялась. Даже Грошев засмеялся, главная трагическая жертва. Даже сама Ветка покраснела и засмеялась…

Ольга Петровна хотела внести некоторый элемент сознательности в этот весьма непедагогичный смех, но махнула рукой: «Да ну вас к шутам!» — и тоже засмеялась.

Так он умел себя вести, этот Алька, — беззлобно и весело. И какое, скажите на милость, имели значение его рост и его тоненькие ноги!

После сбора они возвращались домой в сильном, что называется, нетерпении. Речевка, известная, издревле, заставляла трепетать окрестности: «Раз-два, мы шагаем! Три-четыре, есть хотим! Раскрывайте шире двери, а то повара съедим!» И тут Алька услышал разговор.

Он был занят тем, что, обжигая пальцы, подпольно вставлял в несовременные светло-русые косы Козловой две молодые крапивки.

— Ну, Алик, получишь! — улыбнувшись, Люся взмахнула головой, и одна из кос шлепнула Альку по щеке.

Что-то случилось с Алькиным сердцем. Вернее всего, оно остановилось на секунду. И Алькины ноги остановились. А Козлова, конечно, пошла себе дальше.

Так Алька из середины отряда попал в хвост. Здесь-то он и услышал…

Алла Федосеева разговаривала с Осиповым. Вернее, это Осипов с ней разговаривал.

Ленька делал вид, что печется о концерте и судьбах второго отряда, а сам просто расхваливал Аллу, чтобы она наконец поняла, как он, Ленька, к ней относится. Словно бы Федосеева такая дура и ничего не видит.

Эх ты, Осипов! Да девчонки чуют такие вещи лучше всяких ищеек!

Алла, слушая Леньку, бледно, по-балерински, улыбалась и потом отвечала — значительно, медленно, тихим своим, но звонким голосом.

— Ну хорошо, — вдруг сказала она. — Я выступлю. А какая мне будет за это награда?

Осипов, как и сам Алька, растерялся от такого неожиданного и небывалого в жизни второго отряда поворота.

— Ну… это… — Осипов чувствовал по Аллиному голосу, что она придает своему вопросу какое-то особое значение, и потому боялся что-нибудь ляпнуть и тянул с ответом. — В общем, я не знаю…

— А ты знаешь, кто такая Саломея? — опять спросила Алла.

Осипов, как на экзамене, тихо пускал пузыри. Алька в это время на пределе биотоков пытался припомнить… Что-то древнее, какая-то легенда… Или он видел иллюстрацию в книжке?

— Саломея была танцовщицей, — спокойно продолжала Федосеева. — Однажды она станцевала перед царем Иродом. И он знаешь, что ей сказал? Он ей сказал: «Требуй все, что хочешь!» А ты говоришь: «Я не знаю».

Леня молчал, задавленный федосеевским величием. И Алька молчал, а то бы стало понятно, что он подслушивает. Хотя у него-то как раз было что ответить. Например, что ты дорогая Алла, совсем не такая хорошая балерина, как та Саломея.

Вот так он легко расправился с Федосеевой в своей душе. А на самом деле не расправился. Шел по лесу и думал, и за обедом думал. И во время тихого часа, притворившись спящим.

«Требуй все, что хочешь». Главное тут не в количестве награды, а в том, что человек ее просит (пусть даже в шутку). И кто? Федосеева! Известная Альке до самых, можно сказать, потрохов Федосеева, которая сперва была ниже его, а теперь стала выше. А через годик-другой, может, опять станет ниже…