— Артём, глянь.

Он тоже вымотался до предела — идёт, голову повесив, только в планшет иногда поглядывает, чтобы с направления не сбиться. Хорошо хоть, заблудиться мы не можем.

— Что… — он хрипло откашлялся, — что это?

— Не знаю, но давай туда свернём. Нам почти по пути.

По мере приближения тёмная масса обретала определённость очертаний. В серой мгле и летящей по ветру снежной пыли обрисовался силуэт большого парохода. Высокий борт в четыре ряда иллюминаторов, когда-то бело-синий, а теперь облезлый и ржавый. Надстройки и трубы терялись в высоте, снизу можно было только сказать, что они есть. Эта штука вмёрзла в лёд, и он выдавил её выше ватерлинии, но почему-то не раздавил. Даже крен совсем небольшой — впрочем, подойдя ближе, я понял, почему. Левый борт опирается на огромный, выше него, ледяной айсберг. Именно он не даёт упасть.

— Здоровенный какой… — сказал Артём.

Название судна прочтению не поддалось. Отчасти из-за ржавчины и облезлой краски, но в основном потому, что язык и даже буквы незнакомы. Залезть на высокие, с пятиэтажный дом борта нереально, но нам и не надо. Я достал УИн и просто прорезал в борту дверь. Этот корабль уже никуда не поплывёт. Вырезанный кусок железа остался висеть, но после нескольких энергичных пинков нехотя упал. За ним оказалась сплошная ледяная стена. Видимо, в трюме была вода, она замёрзла и не дала льду раздавить судно. Ну, такая гипотеза, я не моряк. Массив льда пришлось резать УИном на куски, вынимая его брусками наружу. В результате, когда мы поднялись в трюм по ледяной лестнице, Эли совершенно замёрзла — работать с ней за спиной не получалось, а сама по себе она слишком мелкая, чтобы удержать в себе тепло. Идеальная фигурка не предусматривает жирового запаса на такой случай.

Внутри, разумеется, ничуть не теплее, чем снаружи, но зато нет ветра. Интересно, сколько тут минус? Термометра с собой не прихватили, а ощущениям я не очень доверяю. Кажется, что лютый мороз, но это больше из-за ветра. Я сплюнул, как герои Джека Лондона, — плевок на лету не замёрз. Но я не вспомнил, при каком морозе он замерзает, тем более что в тех книжках по Фаренгейту было. В любом случае, достаточно холодно, чтобы мы околели насмерть, если ничего не предпримем.

Завернул Эли в спальники, водрузил за спину, и мы пошли, светя фонариками, среди причудливого переплетения вмёрзших в лёд агрегатов и трубопроводов. Корабль брошен давно — ржавчина успела победить краску практически везде, несмотря на замедляющий коррозию холод. Усталость возобладала над исследовательским интересом без малейшего сопротивления — мы поднялись по трапу палубой выше, лишь бы льда не было, и там заняли первую попавшуюся трюмную каюту. Убогость интерьера, напоминающего дешёвое купе, нас не смутила. Две откидные койки, столик, пустые одёжные шкафчики с металлическими дверцами. Если пароход пассажирский, то на верхних палубах наверняка есть помещения лучше, а это приют каких-нибудь кочегаров. Но у него есть важное преимущество — проходя через машинное отделение, мы увидели кучу угля. Точнее, «кучку» — явно недостаточно, чтобы развести пары в машине, — но и это пара центнеров, наверное.

Пустая бочка, фрагмент арматурной решётки, кусок трубопровода удачного диаметра и, конечно, УИн. Полчаса — и у нас в каюте пылает, разогревшись местами докрасна, простейшая «буржуйка». Уголь смёрзся настолько, что его оказалось проще настрогать тем же УИном, зато таскать недалеко. А до роскошных (предположительно) кают первого класса его бы через четыре палубы по трапам переть пришлось.

Печечка вышла фуфельная, тонкостенная, на угле такая быстро прогорит до дыр, но мы тут и не собираемся навеки поселиться. Трубу вывел, прорезав отверстие в борту, наружу. Растопили обломками ящиков, по мере разогрева накидали угля, и дело пошло. Промороженные стальные стены всё равно хрен прогреешь, но, если к ним не прислоняться — то тепло. А завывающей в огрызке трубы ветер даже придаёт всему этому некий уют — на контрасте. Типа ветер там — а мы здесь.

Пока готовил согревающий походный супчик из концентратов и тушёнки, Эли, пригревшись, уснула. Пришлось будить — на холоде лучше спать сытым. Суп не привел её в восторг, но сладкий чай с печеньем примирил с суровой действительностью.

Спали урывками, просыпаясь и подбрасывая быстро прогорающий в примитивной печке уголь. Один раз пришлось вести Эли в туалет, которым, не заморачиваясь, назначили соседнюю каюту. Искать гальюн сил не было, тем более что он наверняка замёрз давно. Негигиеничность нашего быта привела болезненно чистоплотную барышню в ужас, но ничего, потерпит. Зато не на улице, где завывание метели как будто ещё усилилось.

Вдвоём в спальнике с Эли было тесновато, но тепло, тем более что спали в термобелье. Судя по часам — проспали почти десять часов, и встали только потому, что надоело. Идти дальше, как мы собирались, было невозможно — ветер за бортом усилился до такой степени, что в трубе как будто волков кастрировали. Весь пароход стонал и даже как будто слегка вздрагивал под напором ветра. В крошечном иллюминаторе непроглядная серая муть. В такую погоду мы и километра не пройдём.

— Остаёмся? — спросил Артём.

— Придётся, — неохотно признал я.

Еды у нас на несколько дней хватит, но чёрт его знает, сколько ещё идти. Позавтракали сублимированной кашей с фруктами, сварили кофе — со сгущёнкой, для нажористости. Со скуки пошли осматривать пароход.

Ничего особо интересного не нашли — его явно покинули планово, вывезя всё ценное. Ни личных вещей, ни продуктов на камбузе, на что я, признаться, слегка надеялся. Действительно, на верхних палубах оказалось симпатично — стильный модерн в интерьерах. В рубке демонтирована большая часть приборов, но термометр на стене уцелел. Минус восемнадцать. Не ужас-ужас, но с таким ветром и в нашей одежде — верная смерть. Прихватили забытых в кладовке одеял, хотели завесить ими холодные стены в каюте, но, когда развернули, обнаружили, что они стали местом жизни, питания, и, заодно, последнего упокоения многочисленного мышиного семейства. Побрезговали и выкинули. Со стены в богатой каюте срезали бархатные алые шторы, и наша скромная обитель стала похожа на претенциозный бордель. Единственная ценная находка — замёрзшая в разорванных льдом баках на камбузе питьевая вода. Нарезали её кубиками, растопили, пополнили свой небогатый запас. Теперь хоть чай можно пить спокойно.

За образовавшимся досугом сделал лёгкие нарты — деревянные на стальных полозьях, с высокими бортами. Положим туда вещи, посадим, завернув в спальники, Эли — и будем тащить упряжкой из двух ездовых придурков. Это куда легче и удобнее, чем на спинах нести.

Обдумал идею соорудить парусный буер — с таким ветром даже под парусом из занавесок можно выжать роскошную скорость, — но опыта буеростроения у меня нет, а экспериментировать с конструкцией, от которой будет зависеть наша жизнь, не хочется. Перевернёт его, а нас по льду размажет. Опять же ветер сильный, а видимость никакая — даже если не перевернемся, то вмажемся куда-нибудь с разлёта. Не, плохая мысль.

Исчерпав все разумные занятия, уснул. В походах всегда надо спать, если есть возможность. Мало ли, как потом повернётся. Разбудила меня тишина. Потрескивала догорающая печка, но в трубе больше не надрывался высокий хорал волков-евнухов. Я выглянул в иллюминатор — в чистом тёмном небе над чистым тёмным льдом развернулось роскошное зелёное полотнище северного сияния. Метель прекратилась.

— Вставай, — пихнул в бок спящего Артёма, — пора выходить. Погоды лучше этой мы точно не дождёмся.

Морозный воздух ясен и сух, прозрачен до горизонта, где лёд переходит в какие-то возвышенности. Над головой сияют, отражаясь в ледяной поверхности, яркие переливы цветов. Красиво. С нартами мы движемся быстро и без особых усилий, и даже Эли не мёрзнет. Любуется сиянием небес, легонько транслируя свой восторг. Выспавшиеся и сытые, мы одолели остаток маршрута за четыре с половиной часа и даже не сильно устали.