Теперь Лиля уже хотела, чтобы Милочка играла в саду с ее детьми. Она спросила хозяйку, не думает ли та, что Милочка нуждается в обществе других детей.

Полина Ефимовна отвечала, что Милочке лучше играть со своими игрушками.

— Ваши дети заняты друг с другом, — сказала она. — Милочка им не нужна. У разных людей могут быть разные взгляды на воспитание детей.

Лиля покраснела.

— Я имела в виду, что Милочка целыми днями одна, — сказала она. — Вы не думали отдать ее в детский сад?

— Я отдавала ее в ясли, и она заболела там корью, — сообщила Полина Ефимовна. — Потом я отдала ее в детский сад, и там она заразилась коклюшем.

Эти обстоятельства, разумеется, делали Милочку еще более желанным кандидатом на роль товарища игр ее детей, так что Лиле стоило труда скрыть свою радость и изобразить подобающее выражение на лице.

— Не пойму, почему Полина Ефимовна не хочет, чтобы Милочка играла с нашими детьми, — говорила Лиля мужу.

— По-моему, как раз ты этого не хотела, — напомнил ей Олег. — С первого дня ты дала ей это понять.

— Откуда мне было знать, что Милочка окажется такой душкой? Она могла бы повлиять на нашу Валю в хорошую сторону.

— Может быть, Полина Ефимовна опасается, что наша Валя повлияет на ее Милочку не в лучшую сторону.

Бывая на разных дачах, покупая там кило малины, тут литр молока, Лиля собрала кое-какие туманные сведения о прошлом своей хозяйки. Достоверно было известно лишь то, что Полина Ефимовна покинула поселок лет тридцать назад и вернулась в Степановку с маленькой внучкой, на радость своей престарелой матери, которая прожила еще два года после ее возвращения. Без всякой помощи она мужественно подлатала и подперла ветшавшую дачу и привела ее в такое состояние, что переднюю комнату можно стало сдавать. На вырученные деньги она смогла оплатить более основательный ремонт. Глядишь, говорили люди, лет через пять она и выберется из нищеты.

Несколько раз в неделю Лиле приходилось выбираться на рынок. Это вносило разнообразие в ее жизнь, состоявшую в основном из общения с детьми, и она с удовольствием переходила от прилавка к прилавку, прицениваясь к фруктам и овощам. По субботам Олег ходил вместе с ней и помогал поднести картофель и овощи. Лиля никогда не брала на рынок Валю и Федю — это было одно из ее твердых правил, — и теперь она со спокойным сердцем могла оставить детей одних на попечение Милочки.

В одну из суббот блуждающий взгляд Лили остановился на кукле, висевшей на крючке на дверном косяке галантерейного магазинчика. Ей нужны были шпильки, и она остановила Олега, но на самом деле ей хотелось получше приглядеться к кукле. Кукла была превосходна; на ее розовом личике было запечатлено серьезное и доброе выражение, у нее были густые черные ресницы, а на головке каштановые кудряшки. Ее одежды застегивались на изящные маленькие пуговички, так что ее можно было одевать и раздевать, как настоящего ребенка, а ботиночки и носочки были не просто нарисованы на ногах, а сделаны из настоящего материала. Продавщица, коротавшая время за плетением кружев, оторвалась от своего занятия и вышла из-за прилавка. «Импортная»^[41],— произнесла она и показала имя куклы — Грета — на этикетке. Потом, доверяя покупателям, она вернулась к своим кружевам.

Когда за куклу заплатили и упаковали ее в коробку, Лиля поспешила покинуть рынок. Но у выхода ее внимание привлек старик, торговавший плетеными корзинами и вениками. В новом венике было какое-то предательское очарование, и Лиля попыталась остановить уверенный шаг мужа, сжав рукой его запястье. Но он шел, не останавливаясь, и она последовала бы за ним, не попадись ей на глаза маленький веничек, выставленный на обозрение отдельно на плоском камне. Это была совсем крохотная метелочка с темнокрасной кисточкой на конце, и три тесемочки того же цвета разделяли ручку на причудливо выпуклые части. Олег оглянулся, а Лиля молча протянула ему веничек, чтобы он мог на него полюбоваться. «Для чего это?» — осведомился Олег. Продавец поднял голову и сообщил, что веничек предназначен для чистки настенных ковриков и скатертей. Заметив, что у них дома нет ничего подобного, Олег взял жену под руку и увел с рынка. Но увидев, что автобуса нет и в помине, он поставил сумку с картошкой, вернулся и купил веничек. Ему стало стыдно за свою грубость, притом он отлично знал, что вполне мог бы купить веничек и сам, будь он один или даже если бы просто увидел его первым. В автобусе по пути домой Лиля тщательно отрезала ярлычок с платья куклы. Она решила назвать ее Элоизой, чтобы не смущать детей, полагавших, что в мире есть только один язык, кроме русского, — французский. И уж, конечно, им ни в коем случае не полагалось иметь куклу с немецким именем.

Едва Валя насладилась красотами Элоизы, как уже оказалась у забора, протягивая куклу Милочке для поцелуя. Лиля понимала, что Элоиза уже никогда не будет выглядеть новой, но зрелище этих страстных поцелуев и того, с какой серьезностью воспринимала их Валя, на какое-то время взяли верх над инстинктом собственника, и она не сказала ни слова в упрек. «Если бы эта упрямая женщина разрешила мне купить Милочке куклу», — жаловалась она. Они уже делали попытку в этом роде. Купив Вале и Феде большой мяч, Олег бросил маленький мячик через забор Милочке. И хотя Полина Ефимовна не стала вырывать мяч из Милочкиного кулачка, она решительно пресекла возможную благотворительность в будущем: «Милочка не нуждается в подарках».

Лиля была слишком занята своим скоропортящимся товаром, но вечером, когда дети были уже в постели, она вспомнила о веничке. Ей не хотелось спрашивать Полину Ефимовну, не видела ли та его, но она неосторожно крикнула с террасы мужу: «Олег, я не могу найти веничка. Ты вынимал его из сумки?» Резкий звук из задней половины дома напомнил ей, что Полине Ефимовне слышно каждое слово, сказанное на террасе.

— Зря я говорила так громко, — сказала она Олегу.

— Надо было думать, прежде чем говорить.

— Ты же знаешь, что я не могу.

— Прекрасно можешь. У тебя не бывает проблем с чайником, потому что ты натренировала свои руки. Можешь и язык натренировать.

Лиля подошла к столу с чайником в руке.

— А тебе не кажется, что ты порядочный зануда? — спросила она, аккуратно направляя струйку горячей воды в узкое отверстие японского заварочного чайника.

Олег ничего не ответил, а лишь улыбнулся, положив в чай ломтик лимона. В молчании они принялись за чай с вареньем. Когда Лиля встала, чтобы налить по второй чашке, она услышала звуки, доносившиеся из-за двери, и они заставили ее тут же поставить чайник. Она повернулась к Олегу и сделала ему знак рукой, так настоятельно, что он присоединился к ней. «Что такое…» — начал он, но она подняла палец, и муж застыл рядом с ней, прислушиваясь. Звуки, которые они слышали, были женским плачем.

Лиля подошла к замочной скважине.

— Полина Ефимовна, что случилось?

Рыдания на мгновение смолкли, но тут же возобновились — громкие, безудержные.

— Полина Ефимовна, откройте же дверь! Дайте мне войти!

Рыдания продолжались, словно их невозможно было остановить.

Лиля подала Олегу нож, и, вопросительно взглянув на нее, он вставил его кончик в щель и поддел засов на другой стороне. Легонько толкнув дверь, они вошли в комнату. То, что они увидели, сначала заставило их отступить назад, а потом снова войти. Полина Ефимовна, продолжая рыдать, склонилась над детской кроваткой в углу. Милочка уже почти заснула; ее рука лежала на каком-то предмете, который Лиля сначала приняла за куклу, аккуратно завернутую в одеяльце, но потом быстро поняла, что это и есть пропавший веничек; кусочек цветастого шелка был завязан над верхней выпуклостью его ручки, словно платок под подбородком.

Олег подошел ближе и отстранил Полину Ефимовну как раз в тот момент, когда она собиралась вытащить веничек из-под Милочкиной ручки. «Дайте мне топор, — прошипел он. — Я пробью дыру в этом чертовом заборе». До странности покорная, Полина Ефимовна двинулась к низенькому шкафу, но Лиля упросила Олега подождать до утра: работа по сносу забора могла занять больше времени, чем он предполагал.