Тогда она подошла к столу, села и тайком задвинула карточку мистера Белкина под папку.

— Что за странная машинка! — воскликнула она.

Мистер Белкин обеспокоенно взглянул на темноволосую

голову с выразительным профилем, склонившуюся над его любимым «Оливером».

— Это очень удобная машинка, — выступил он в ее защиту. — Очень хитроумная. Может писать на четырех языках. — Он осторожно наклонился поверх ее плеча и напечатал: «Дорогой сэр, в ответ на Ваши письма от пятого числа текущего месяца».

— Видали? — сказал он. — Английский! — Одним пальцем он вытащил цилиндрик из машинки и взял другой из коробки на столе. — Теперь будем по-французски^[31].

— Нет, нет! По-русски!

Он послушно вернул французский цилиндр в коробку и закрепил в машинке русский, а потом сам сел за стол и отбарабанил строчку таинственных иероглифов.

— Еще, еще! — воскликнула она. — Я никогда не видела русских букв! — Он напечатал еще две строки. Затем ей захотелось проверить, сможет ли она сама сменить цилиндр, и после некоторой возни ей удалось извлечь русский цилиндрик и заменить его английским. — Теперь можем начинать, — сказала она.

Мистер Белкин вытащил из папки письмо, поднес его к глазам, откашлялся и начал диктовать: «Уважаемые господа, в ответ на ваше письмо от 17-го данного месяца…».

Вместо того чтобы начать печатать, Эйлин Шелли продолжала сидеть, положив запястья на край стола; ее пальцы едва касались клавишей машинки.

— Где вы научились деловому английскому? — спросила она. Он вытащил толстый том из ряда книг, стоявших на пианино, и торжественно вручил ей. Она взяла книгу, повернула к себе корешком и прочла название — «Как вести деловую переписку», затем сосредоточенно перелистала, прочитывая то тут то там по нескольку фраз, и наконец вернула владельцу.

— Вы, конечно, знаете, что такой вещи, как деловой английский, не существует.

— Возможно, вы правы. Но удобнее делать так, как все.

— А я думала, вы революционер!

Он быстро взглянул на нее, но лишь заметил, чтобы закончить разговор:

— Не думаю, что небольшая порция делового английского так уж вредна.

— Я думала, что после революции таких вещей вообще не будет. — Ее негодующий взор прошелся по плюшевой скатерти, кружевным занавескам и бесполезной люстре. — А вы говорите, что всегда будет существовать деловой английский.

— Ну, возможно, найдутся вещи поважнее, которые придется поменять, — мягко заметил он. — Продолжим? — Он вновь нервно откашлялся. — Прошу меня извинить. Это будет деловой английский. Ничего не поделаешь.

Мистеру Белкину, казалось, доставляло удовольствие следить за ритмично порхающими пальцами машинистки.

— Слепая система, — сказал он. — Я вижу, вы очень профессиональны.

Нет, отвечала Эйлин, она самоучка и печатает не очень быстро, но зато никогда не делает грамматических ошибок.

Когда письма — их было шесть, и все они адресовались фирмам по производству сельскохозяйственной техники — были положены в конверты, а Эйлин Шелли неловкими движениями закрывала непривычную машинку, мистер Белкин сидел молча, положив руки на колени и уставившись в пол. Внезапно он поднял голову и посмотрел на нее сквозь пенсне с золотым ободком.

— Кто вам сказал, что я революционер?

— Беатрис Пейдж. Ну, мисс Пейдж, которая рекомендовала вам меня. Она сказала, что вы политический эмигрант.

— А что вы знаете о политических эмигрантах?

— Я читала «Записки революционера» князя Кропоткина, и у меня дядя и тетя социалисты.

— А сами вы социалистка?

— Пожалуй, да. Потому-то я и оставила дом. Не могла вынести атмосферы.

— Слишком реакционная? — предположил он.

— Вот именно! Реакционная! — радостно откликнулась она. — Моя мама, впрочем, человек широких взглядов. Она считает, что все политики стремятся к лучшему и не имеет большого значения, либералы они или консерваторы. Но мой отчим ужасный реакционер. Когда мне было шестнадцать, он заставил меня выучить названия всех книг Библии, и я почувствовала такое унижение, что решила оставить дом, как только получу деньги, которые оставил мне отец. Их хватило на переезд и на шесть месяцев аренды жилья. И еще я купила машинку. У меня еще есть в банке девяносто семь фунтов четыре шиллинга и шесть пенсов.

— Капиталистка! — улыбнулся мистер Белкин.

Когда она собралась уходить, он попросил у нее карточку, напомнив — и улыбка за стеклами его пенсне могла показаться насмешливой, — что он дал ей свою. Эйлин схватила карточку со стола и засунула за бахрому поверх юбки.

— У меня нет карточки, — сказала она.

— Вам надо ее завести, — ответил он. — «Мисс Эйлин Шелли. Очень хорошая машинистка».

Она написала свое имя и адрес на листе машинописной бумаги и добавила: «Неплохая машинистка».

Мистер Белкин взял лист и поднес к глазам.

— Голден-сквер? Я думал, вы живете в Хэмпстеде^[32].

— Так и есть. Это за углом.

— Но Голден-сквер в центре. Это маленькая-маленькая улочка, рядом с Риджент-стрит.

Эйлин подумала, как удивительно, что иностранец так хорошо знает Лондон, и произнесла это вслух.

— Мой Голден-сквер это всего лишь мощеный дворик рядом с Рощей. Вы ведь знаете Рощу?

Мистер Белкин знал Рощу. Он проходил мимо особняка по пути в Хэмпстед-Хит.

— Тогда вы должны были проходить мимо моего дома, — сказала Эйлин. — Перед ним пустая хозяйственная постройка, на углу Рогами Голден-сквер. И огромное дерево.

Мистер Белкин, колеблясь, предложил проводить ее до дома, но резкий возглас Эйлин «Нет, нет!» отпугнул его, и он не решился настаивать. Сожалея о вырвавшихся словах, Эйлин вышла одна на улицу, оживляя крутой подъем от Хай-стрит к Голден-сквер приятными мечтаниями о том, как ценящие ее труд русские только и ждут возможности щедро заплатить ей за несколько часов машинописи и приятной болтовни, включающей по случаю урок английского. Мистер Белкин научит ее русскому, а когда война окончится, она поедет в Петербург и выйдет замуж за графа или казака и опишет свою жизнь.

Прошла неделя, но приглашений от мистера Белкина не последовало; Эйлин начала думать, что напугала его свирепым отказом проводить ее домой. Поэтому она обрадовалась, когда однажды утром в ее дверь постучали, и хотя это оказалась всего лишь Беатрис Пейдж, она все равно была рада.

— Я пришла с поручением от славянина, — сказала Беатрис. — Бедняга не знает, удобно ли ему будет зайти к тебе и сообщить, что ему нужно продиктовать еще несколько писем. Я объяснила ему, как могла, про почтовые услуги в Лондоне, но он остался в сомнении. Могу я сказать ему, что он может прийти? А знаешь, я никогда не была в твоей берлоге. Просто божественно.

— Конечно, он может прийти.

— Так я ему и скажу. А здесь есть и другая комната?

— Горница пророка^[33].

Беатрис подняла щеколду на узкой дощатой двери и, сунув голову внутрь, обнаружила там кучу одежды, сваленной на стуле, и таз с невымытой посудой на полу.

— Скорее похоже на комнату ужасов, — произнесла она. — Впрочем, оттуда у тебя прекрасный вид на отхожие места позади Хит-стрит. — Она вернула голову в комнату и опустила щеколду на двери. — Низкий потолок в общем уютен, но тут может быть душновато. По-моему, все это чересчур убого. Не думаю, чтобы Тодд захотела жить в такой дыре.

— Кто такая Тодд?

— Моя служанка, разве ты не знаешь?

— Я думала, все служанки мобилизованы на военные работы.

— Ну, если смотреть за мной не военная работа, — рявкнула Беатрис, — то я уж и не знаю, что такое военная работа. А разве у твоей матери не осталось служанки?

— О, Анни лет под сто, и она чуть ли не паралитик. — Беатрис искренне рассмеялась, и на миг между ними установилось нечто вроде симпатии, в которой была и доля насмешки.

Блуждающий взор Беатрис остановился теперь на визитке мистера Белкина, прислоненной к медному подсвечнику на каминной полке.

— Похожа на карточку торговца углем. Не хватает только надписи в углу «Все заказы выполняются точно в срок» и списка знаменитых клиентов на обороте. Этот человек даже не знает, что визитные карточки следует гравировать, а не печатать.