Всю их возню немцы преспокойно наблюдают сверху.

— Помоги же!..

Фашистский самолет безнаказанно проносится над ними всего метрах в трех от земли. Ах, если б они вовремя выстрелили!

Старик колотит себя кулаком по голове и чуть не плачет:

— Все из-за тебя! Ты видела, как низко?.. Запросто сбили бы!

— Почему из-за меня?

— Потому что копуша! Надо было заряжать…

— А каким калибром? — резонно возражает она. — Вы не сказали.

Он совсем обескуражен:

— Теперь хоть дерьмом заряжай… Ушел гад!

Но нет, звук удаляющегося мотора вдруг меняется. Фрицы, видимо, сделали круг и теперь возвращаются. Им, значит, спешить некуда.

— И эту пушку хотят утащить! — вопит старик, видя, как немцы выбрасывают из кабины веревку с петлей.

— Ой, не пушку! — дрожа шепчет Мария.

— Ты думаешь, немец дурак?! — грохочет с неба.

Петля летит прямо на них.

— Ложись! — ахает старик и, уже в падении, отбивает петлю палкой. — Ага! Холостой заход!

Фрицы, однако, упрямы. Они разворачиваются и снова прут вперед.

Но старик тоже вошел в азарт. Вскакивает, прищурясь оценивает расстояние до самолета и кидается к деревянной пушке, трясущимися руками накладывает камни.

— Высота — десять локтей! Дальнобойными — пли!

В самое последнее мгновение хохочущие Макс и Мориц, вернее — один из них, берут ручку на себя, и самолет свечой уходит вверх. Камни возвращаются на землю.

Старик совсем разошелся.

— У, гарпии… — бормочет он с тяжелой ненавистью. — Заряжай!

— Есть!

— Дальнобойными!

— Есть дальнобойными!

Новый камнепад, и новые команды. А пилоты, бравые пилоты фюрера, просто животики надрывают, доблестно сражаясь со стариком и женщиной.

— Мужик, пу-пу! — орут они, в очередной раз пролетая над деревянной пушкой. — Стрелять задница, мужик! Мы любить твой жена…

— Высота восемь локтей, — определяет старик. — Средними!

— Есть средними!

— Огонь!

— Не достает! — плачет Мария. По ее вдохновенному лицу текут слезы ярости. — Картечью надо!

— Валяй картечью!

— Пли!

И кто знает, чем бы завершился этот бой, если бы немцы вдруг не заметили на противоположном склоне холма непонятно как отвязавшуюся Флорику и не пустились за ней…

Старик беспомощно сидит на пороге.

Одна снежинка, другая, потом сразу несколько опустились на запрокинутое лицо старика, словно желая утешить его, сказать ему ласковое слово, но, видать, неуютно показалось им в его морщинах, и они сорвались, полетели дальше искать себе уголок для зимовки, вспорхнули и затерялись в голой лощине перед домом.

Только разве это дом?

Забора нет, ворот нет, сарая нет, полкрыши снесено, дымоход разбит.

— Теперь им осталось сжечь нас — и все… — безжизненным голосом говорит Мария.

— Проклятая жизнь… — вздыхает совсем уж состарившийся старик. — Я думал, хоть Флорика спасет нас… Как она отвязалась, ума не приложу.

— Ничего нас уже не спасет… Господи! Хоть бы они бросили бомбу — и конец всем мученьям!

— Грех так говорить, — машинально упрекает ее старик и тут же: — Как я забыл! Ах, старый дурак!

— Что вы такое забыли, папа?

— Ты помнишь тот день, когда русский истребитель гнал фрица?

— Помню.

— А помнишь, фриц бросил что-то блестящее?

— Да-да… на горе упало, за речкой.

— А не бомба ли это?

— Взорвалась бы.

— Ха, глупая баба… есть бомбы, которые не взрываются.

— Ну и что?

— Надо притащить ее и взорвать во дворе.

— Вы с ума сошли!

— Пускай. Я тоже взлечу на воздух, но и Гитлер не уцелеет. Или я, или он… Прямо здесь, в доме заложим. Фрицы подлетят, а мы их — ба-бах!

Старик и Мария спускаются к речке, переходят ее, с трудом карабкаются вверх по холму, по камням, через кусты. Старик часто останавливается перевести дух: силы у него уже не те.

А вот и цель похода: в красноватых бурьянах белеет что-то большое и круглое.

Старик осторожно приближается.

— Что это? — спрашивает Мария, не подходя.

— Цистерна.

— Что?

— Бочка с бензином, неужели не понятно? Но это еще лучше. Иди помоги…

— А если все-таки бомба? Вы осторожнее…

— На, понюхай! Чистый бензин.

— И что же мы будем с ним делать?

— Взорвем самолет!.. Давай!

Цистерна и сама по себе тяжела, а в ней — четверть тонны горючего. Старик и Мария насилу подкатывают ее к холму, привязывают веревками — наконец-то и веревки пригодились! — и долго не могут отдышаться.

— Покатили?

— Покатили!

Пять шагов прошли — нужен отдых Еще пять — привал. Трудно тащить непривычный груз. Веревки режут плечи. Речка блестит в долине.

— Ты держишь или нет? — злится старик.

— Держу.

— Надо не держать, а потихоньку пускать! Видишь, снег все сильнее.

— Не могу, скользко.

— Главное, до речки добраться, а там по воде…

— Ну давайте…

Катится бак, давит все на своем пути, трещат камни…

— А дальше?

— Водой.

И вот они уже, как бурлаки, тянут цистерну водой. В грязи у берега она застревает.

— Проклятая жизнь, — бормочет старик, задыхаясь. — Тпру не едет, ну не везет. А ведь как этот бензин кстати пришелся бы!.. — Он задумывается. — Сходи-ка принеси мне покурить.

— Взорвемся!

— Докажи!

— Вы же весь в бензине.

— И то правда… Ну, что будем делать? Уже все побелело вокруг. А снег идет и идет.

— Посидим еще.

— Сиди… У нас банок много?

Последний вопрос раздается как-то некстати, и Мария теряется:

— Зачем вам банки?

— Сколько?

Не дожидаясь ответа, старик сам поднимается к дому и приносит две стеклянные бутыли.

— Сходи за топором и клещами.

Они долго возятся с цистерной. Нарезная затычка никак не поддается, а ахнуть по ней топором старик все же опасается. Одна искра — и к богу в рай!

— Ты вот что — отойди подальше…

— Если топором открывать собираетесь — не отойду!

— Я кому сказал!

Невестка отходит, но недалеко.

— Ах, мать его, Гитлера! — облегченно вздыхает старик, когда затычка оказывается у него в руках. — Можешь подойти. Или нет! Тащи сюда всю стеклянную посуду! И кружку не забудь!

Мария возвращается с тремя пол-литровыми бутылками.

— Больше нет…

— Ладно, и этих хватит. Вот тебе и граната! Во имя отца, и сына, и святого духа — все три! Постараешься попасть ему прямо в лоб, туда, где фрицы сидят. А я… Где кружка?

— Вот она.

Старик наполняет бензином бутылки, закрывает их, берет под мышки бутылки и вместе с невесткой плетется к деревянной пушке.

Расставляет бутыли на досках, прикидывает, как они взлетят. Чуть-чуть нажимает ногой на доску, потом сильнее…

— Слишком тяжелы, — констатирует Мария. — Все зря. Они и на метр не подпрыгнут.

— Мда… А как же быть? — Старик потирает озябшие руки, озирается. — Как же быть? Вот что: бери оба ведра и иди за мной!

— Опять к цистерне?

— Опять.

Несколько часов они носят бензин ведрами и сливают его в бочку, стоящую возле бывшего сарая. Опустошив бак, они сравнительно легко вкатывают его наверх и пристраивают за разбитой стеной сарая, после чего снова переливают в него бензин из бочки.

Мария беспрекословно выполняет приказы старика, но когда он начинает приспосабливать к бензобаку старый ржавый насос, она не удерживается:

— Это еще зачем?

— Побрызгаем их бензинчиком.

— А бутылки уже не нужны?

— Какие?

— Ну те… гранаты!

— А-а, так бы и говорила. С них мы и начнем. А сейчас приготовь корзинку, в которой мы давали им яйца. Думаю, сегодня будет капут немцам.

— Как же приготовить, если яиц давно нет?

— А ты камней туда наложи и прикрой полотенцем. Фрицы подумают, что там бог знает что. Я им собственными руками подам. Вот отсюда, с крыши сарая… то есть со стены… лишь бы прилетели! Дай бог! Они снизятся, чтобы взять корзинку, а я им — банку с бензином! Ты стой наготове у насоса. Я банки брошу, схвачу шланг и подожгу бензин. Все поняла или повторить еще раз? Иди!