— Вечная память…
— Вечная…
— Помяните…
— Вечная память…
— …брата моего…
— Вечная…
В гуле голосов вдруг различаю высокий внятный голос священника. Я и не знал, что пришел священник. Он седенький, аккуратно подстриженный, примерно ровесник моего отца. Он почему-то без рясы. Сидит у стола и читает псалтырь. Я пытаюсь его слушать. Подаю стакан какой-то женщине и прислушиваюсь. Нет, не могу поймать нить. Во-первых, он читает негромко, а во-вторых, все время прерывается. Увидев каждого нового входящего, он отрывается от книги и спрашивает:
— Ты чей, сын мой?
Или:
— Ты чья, дочь моя?
И:
— Пенсию получаешь?
Ему отвечают, потом склоняют голову над гробом моего умершего брата и, отойдя в сторонку, принимают стакан из моих рук.
— Помяните…
— Вечная память…
— Ты чей, сын мой? — спрашивает поп.
— Не узнаешь меня, Илие?
— Скридонуц?
— Я самый.
— Пенсию получаешь?..
Я снова невольно поглядываю на батюшку. Лицо у него бледное, глаза запавшие. Откуда он взялся?
Владимир, поймав мой недоуменный взгляд, наклоняется к моему уху и шепчет:
— Священник болеет… Но ничего — старый Илие знает свое дело.
— А откуда он?
— Из Негурен.
— Дьячок, что ли?
— Да нет, штатский мирянин… с детства знает псалтырь, и когда попа нет, люди приглашают его.
— Володенька, сынок…
Мама снова прорвалась сюда. Сестры, причитавшие до этой минуты над гробом брата, обнимают ее.
— Мама, нет больше нашего Володьки…
Я подаюсь к двери, но со двора доносится нескончаемый монолог Опроя:
— …И знайте — всегда умирают лучшие. А почему? Потому что и там надо трудиться, пахать, строить. Умирают лучшие, потому что им предначертано приготовить место для остальных, идущих следом. Возьмите, например, хоть этих несчастных людей. Отец и мать уже стары, но разве могли они умереть первыми? А кто бы построил им дом там, в другом селе? Где бы они смогли жить, если бы умерли первыми?! Нет, природа знает, что делает, она забирает самых лучших, самых душевных и трудолюбивых. А кто был лучшим из детей Екатерины? Вот этот умерший парень. И, повторяю вам глупые: он не умер — он ушел, чтобы все приготовить для них… Вон он улыбается на холме. Ждет. Тебя ждет, Катерина, и тебя, Гаврил!..
Не хочу больше ничего слышать. Кувшин пуст, и я направляюсь к погребу. Люди расступаются, кто-то похлопывает меня по плечу, кто-то говорит слова сочувствия, — это, наверно, мои бывшие товарищи, друзья детства. Молча подхожу к дверям погреба и в тупом недоумении останавливаюсь — они заперты.
Иду обратно, поднимаюсь на крыльцо, но в дом войти не решаюсь: там Володя. И оглянуться не смею — десятки глаз смотрят мне в спину, задавая один и тот же безмолвный вопрос:
«Как же так вы его потеряли?»
Я опускаю голову и стою с пустым кувшином в руке.
Мимо проходит Владимир, бросает на ходу:
— Еще вина…
— Да, да, — отзываюсь я, благодарный ему за то, что он заставляет меня двигаться.
Снова прохожу через толпу, но теперь все вижу и все слышу:
— Бедные братья…
— Все село гордилось этой семьей…
— Отец у соседей сидит, плачет… Говорят, только сейчас понял. Да какой с него спрос… старик.
— Николай…
Поднимаю глаза. Передо мной стоит Алексей, друг детства и юности моего умершего брата. Я хочу что-нибудь сказать ему, но комок в горле не дает:
— Алексей…
Отпираю дверь погреба — откуда я взял ключ? — делаю первый шаг по лестнице и… замираю. Хочу закричать, позвать маму — и только прикусываю губу. Не может быть, говорю я себе, он мертвый, он в доме, в гробу. Володя стоит спиной ко мне, цедит вино из бочки.
— Это ты? — спрашиваю я чуть слышно.
— Я, — отвечает он, но головы не поворачивает.
— Что ты здесь делаешь, брат?
— Алексей пришел, ты же видел… хочу налить ему стакан вина.
Не может быть. Я тру лоб, трясу головой. Дверь ведь была заперта, я сам только что снял замок, как же он вошел? Поворачиваю голову к выходу, и за моей спиной тут же раздается негромкий звук, словно что-то пролилось наземь. Стремительно оглядываюсь — так и есть, никого! Но ведь был он, был мой брат Володька!
Чтобы не закричать, я прикусываю край пустого кувшина и чувствую, как по моему подбородку стекает струйка крови. От нее щекотно и горячо.
— Могильщики! Могильщики пришли за телом!..
Машина бежит, мы молча оглядываемся назад — туда, где осталось наше село, зеленый склон соседнего холма, кладбище и дерево, которое отныне и всегда будет собирать нас под своей кроной.
СПЕЦПРОПУСК
Рассказ
Попутный водитель высадил его в нескольких десятках метров от развилки и тут же уехал, а Белу, заметив односельчан, замешкался и стал рыться в карманах как бы в поисках сигарет. Земляки тоже узнали его и, хотя вслух ничего не сказали, чуть было не рванулись ему навстречу. По правде говоря, каждый из них хотел бы поздороваться, пожать ему руку, расспросить, как живется-можется в городе и что там слышно новенького. Белу родился и вырос в их селе, он был их плоть от плоти и кровь от крови, и, понятно, им хотелось знать о нем все, тем более что, по слухам, он занимал в Кишиневе какой-то солидный и, может быть даже секретный пост. Короче, они едва не побежали к нему, но тут на склоне холма показался автобус, и вместо Белу все кинулись к своим мешкам и корзинам: народ возвращался с базара в районном поселке.
После минутной толкотни разместились все, и тут опять-таки многие могли бы пробиться поближе к Белу, но, как ни странно, никто не решился заговорить с ним или хотя бы стать рядом. И не то чтобы между ним и его земляками пробежала черная кошка — просто от него веяло каким-то холодком: то ли он был, в их представлении, на голову выше, то ли они казались ему меньше ростом, чем когда-то. Он успел плюхнуться на одно из задних сидений, они гуртом сбились впереди. Так или иначе, молчание длилось, и, пожалуй, никто не нарушил бы его, если бы не вставший на обочине контролер.
Водитель впустил его и сказал:
— У всех есть билеты, кроме одного товарища, — и он кивнул назад, в сторону Белу, а у него — спецпропуск.
Ага, так вот оно что! Только теперь земляки Белу поняли, что останавливало их, что смущало их души: спецпропуск. Когда водитель стал обилечивать их, все полезли за мелочью, а Белу только и сказал: «Спецпропуск». Он сказал это волшебное слово, похожее на «Сезам, отворись!», и водитель тут же оставил его в покое. Вот именно спецпропуск и заставил всех онеметь. Каждый подумал про себя: да, Белу — это вам не фунт изюму.
И вот они опять услышали про спецпропуск и оживились.
— Спецпропуск? — робко спросил кто-то, стараясь, чтобы Белу его не услышал. — А что это такое?
Вопрос, как видим, был поставлен ребром. Но тот, перед кем он был поставлен, пожал плечами. И почему-то оглянулся на Белу.
— А кто его знает, — туманно ответил он. — Как он сказал?
— Спецпропуск!
— Спецпропуск… — с почтением повторяли и другие пассажиры.
— А я вам скажу, что такое спецпропуск, — завертелся на сиденье старик, про которого в селе говорили, что он прошел огонь, воду и медные трубы. — Спецпропуск — это… спецпропуск. Это значит — человек занимает такой пост, который позволяет ему свободно ездить по всем дорогам, в автобусах и поездах, без денег, без ничего. Покажи спецпропуск — и кати куда душа желает, хоть на Рижское взморье, хоть на Черноморское побережье. А можно и самолетом, вот как!
— Вот как! — повторил тот, кто задал вопрос, и, обернувшись назад, вдруг громко крикнул: — Здравствуй, Белу!
