Председатель несколько озадачен размахом, который принимает следствие:

— Ион Рамэ тоже здесь?

— Здесь! Я его привел!

— Ну и что? — Фидуц не вполне понимает, чего от него хотят.

— А ничего! Он свидетель, так-то! Он видел, как ты крутился вокруг моего дома… как свистел… как моя жена выходила к тебе и вы подолгу говорили, а потом… Меня тогда не было, ездил на мельницу… Но знай: если б я тебя, свистуна, поймал у своей калитки, живым бы ты не ушел! Я б тебя вилами… вилами! Говори! Я знаю все, но хочу слышать из твоих поганых уст! Ну, звать свидетеля или не надо?.. Что молчишь? Не хочешь по-хорошему? Значит, зовем!

Фидуц колеблется, потом машет рукой:

— Не надо…

— Признаёшь?

— Признаю.

Пэнэшел — председателю:

— Что я вам говорил! А вы не верили… Пожалуйста, он все признаёт. Пишите… — И снова поворачивается к Фидуцу:

— Свистел?

— Свистел.

— Говорил с моей женой у ограды?

— Говорил.

— Потом… вошел в дом?

— Вошел…

— На что же ты надеялся, человече, что бога не побоялся? Как мог издеваться надо мной?.. Или рассчитывал, что останешься безнаказанным, что я ничего не узнаю?.. Ион, Ион! Иди сюда, я хочу, чтобы ты тоже все слышал.

Ион Рамэ нерешительно входит в кабинет. Ему как-то не по себе.

Пэнэшел, торжествующе:

— Он в моих руках, Ион!.. Повтори, Фидуц, ты признаёшь все, о чем до сих пор говорилось, или нет?

— Все признаю.

— И признаёшь, что встречался с моей женой не только у меня в доме, но и у себя?

— Было такое.

Пэнэшел в упор смотрит на врага и, заскрежетав зубами, обращается к председателю:

— Товарищ председатель! Я передумал! Беру свои слова обратно. Я говорил, что, может быть, прощу его, если признается… Нет! Не могу! Сердце горит! Даже если он мне ноги целовать будет! В суд, только в суд! Пусть закон скажет свое слово! Все, Фидуц, считай, что ты уже за решеткой!

Председатель, который рассчитывал на другой исход дела:

— Знаешь, Пэнэшел, я не уверен, что есть такая статья…

— Ничего! Нет такой — найдем другую! Вы спрашивали про вещественные доказательства… Так вот, с тех пор как он морочит голову моей жене, из дома стали пропадать кое-какие вещи. Как вы думаете, чья это работа? Его, только его! На дорогу запасы готовят… Ты, Фидуц, с ума ее свел, наобещал золотые горы. Ладно, теперь за все ответишь!.. Что ты на меня так смотришь? Хочешь еще что-нибудь сказать? — Пэнэшел опускается на стул.

Фидуц, похоже, рассердился не на шутку. Но виду не показывает. Говорит спокойно, отчетливо, так, чтобы все слышали:

— Пэнэшел, поцелуй ты меня… — и договаривает куда.

У председателя волосы встают дыбом:

— Фидуц, ты того… не забывайся… а то ведь я и тебя…

Но Фидуц не дает ему договорить:

— Хватит! Что я сделал? Пусть ваш Пэнэшел заткнет пасть! Я ему не сын и не зять… Как дам раза́!..

Потрясенный Пэнэшел обводит присутствующих красноречивым взглядом: дескать, все слышали? И — бросается в атаку:

— Пишите, товарищ председатель! И эти слова тоже занесите в протокол! Без сокращений! Вы слышали — он мне угрожал! У меня свидетель! Ион, скажи, ведь я не ослышался?! Пишите, товарищ председатель! Это ему тоже зачтется!..

Фидуц с нескрываемым презрением:

— Дела идут — контора пишет! Да хоть сорок свидетелей приведи, а все равно ты меня поцелуешь… — и он опять внятно договаривает куда.

Председатель хлопает ладонью по столу:

— Фидуц, я тебя лишаю слова!

— А чего он меня пугает, пугало?! В гробу я видел таких судей!

— Если все подтвердится, плохо твое дело, это я тебе говорю как должностное лицо. Вещи у человека пропали — будешь отвечать…

Пэнэшел:

— Ковер! Две дорожки! Я уже не говорю о деньгах, о…

Фидуц смеется ему в лицо:

— А хочешь, Пэнэшел, знать правду?

— Что ты еще можешь мне сказать? И так все ясно… Или… — от ужаса Пэнэшел начинает заикаться, — вы меня у-у-убить хотели?

Фидуц отмахивается, как от мухи.

— Еще раз спрашиваю: ты хочешь знать правду? — Он поворачивается к председателю: — А вы — хотите? Если уж на то пошло, я скажу… Ну, хочешь, Пэнэшел, или нет?

Дело, кажется, принимает новый оборот.

— Слышишь, Пэнэшел! — председатель хлопает оскорбленного мужа по плечу. — Фидуц спрашивает, хочешь ли ты знать правду.

— Да какую еще правду? Он во всем признался. Вы внесли в протокол. Что еще?

— Действительно, Фидуц, по существу все ясно. А если ты хочешь рассказать нам подробности, то они, наверно, не для протокола. Или… удалить свидетеля?

— Мне он не мешает. В последний раз спрашиваю, Пэнэшел! Ты только скажи — да или нет, а уж я тебя огорошу!

— Давай ври… — Пэнэшела ничто больше не может поразить. — Послушаем, как ты будешь изворачиваться.

Фидуц смотрит на него, на председателя, на Иона Рамэ:

— Я был у твоей дочери!

Пэнэшел встает, садится, снова встает.

— Ложь! Гнусная клевета, товарищ председатель! Моя дочь — еще ребенок. Она только в этом году кончила десять классов!.. Товарищ председатель, он дополнительно оскорбляет! Запишите! Ион, ты свидетель!..

— Нет, Пэнэшел, это правда. Ты спрашивал: свистел ли я у твоих окон? Да, свистел. Ты хотел знать: входил ли я в твой дом? Да, входил. Я входил, потому что твоя жена, услышав мой свист, всякий раз говорила мне, что дочки нет дома, но я могу ее подождать!.. Да, я знаю, что я намного старше твоей девчонки, но потому-то мне до поры и не хотелось, чтобы ты пронюхал о наших встречах. Мы встречались тайно! И твоя жена помогала нам в этом.

Пэнэшел, затыкая уши:

— Брехня, товарищ председатель! Чистой воды брехня! Я его знаю, он жулик, он шабашник. Ему бы только опозорить честных людей! Тюрьма по нем плачет!

— Никого я, Пэнэшел, до сего дня не позорил. А вот ты на меня зря клепаешь…

Пэнэшел в озарении:

— Стоп! Ион, ты видел, как моя жена входила в его дом?

— Видел…

— Когда? Как? Расскажи.

— Два или три раза видел. В последний раз недавно… в прошлом месяце. Я как раз до кума собрался, вдруг вижу — она шасть к нему в дверь. Я стою и думаю: зачем бы жене Пэнэшела приходить к Фидуцу? Сперва даже решил, что почудилось. Дай, думаю, постою погляжу. И постоял. Это была она, твоя жена, Пэнэшел. Она вошла к Фидуцу и вышла от Фидуца. Полчаса была, не больше. Но вышла красная как рак. Знаешь, если его в кипятке подержать…

— Стоп! Без подробностей! — останавливает его Пэнэшел и поворачивается к Фидуцу: — Ну, что теперь придумаешь? Ты сам признавался, а теперь и свидетель подтвердил! Ты знаешь, что такое свидетель?

Фидуц, кажется, с удовольствием дал бы волю рукам. Но сдерживается:

— Нечего придумывать, а правду могу тебе, Пэнэшел, открыть, если, конечно, желаешь. То есть больше правды, чем ты знаешь.

— Ты сказал все.

— Нет, кое-что приберег.

— Ну давай! Жду… ждем!

— Что ж, я скажу, хоть и не собирался. Тут и так много лишнего говорилось. Жаль мне тебя, Пэнэшел.

— Себя жалеть не пришлось бы! Говори!

— Да, твоя жена несколько раз была у меня. А знаешь зачем? Хотела навесить на меня твою дочку… беременную!

Пэнэшел хватается за край стола.

Фидуц продолжает:

— Даже слепому видно, что она беременна, и только ты ничего не замечаешь, так-то! Вот о чем тебе нужно печалиться, Пэнэшел. Ты говорил про ковер, про деньги. Так твоя жена сама принесла мне все это. Она надеялась, что я женюсь. Так вот знай же, что этого не будет, хотя девчонка мне нравится.

— Подлец ты, ох подлец!

— Нет, я не подлец, а просто чужой грех покрывать не желаю! И чужого ребенка воспитывать — тоже! Я хотел на ней жениться, но она мне строила глазки, а сама гуляла с другим. Вот и нагуляла!

— С кем?!

— А ты ее спроси! Ты отец, тебе она скажет. Мне не говорит: молчит и плачет… Ну, пока!

Пэнэшел своим глазам не верит: Фидуц ушел, да еще дверью хлопнул. Из рук, можно сказать, ушел!

Ион Рамэ поглядывает то на дверь, то на Пэнэшела, то на председателя. И тоже уходит. Тихо-тихо, стараясь не скрипнуть.