Председатель почесывает в затылке:
— Сказать, что знаю… оно не совсем так. Сказать, что вовсе ничего не слышал… тоже неправда.
— Так вот… я подаю в суд на Фидуца!
— Мда… А тебе не кажется, что ты перегибаешь палку?
Пэнэшел смотрит исподлобья.
— Не кажется.
— Понимаешь, — председатель покусывает карандаш, — до меня дошли какие-то разговоры… про нее и про него… но это все же не больше, чем болтовня. У тебя конкретные доказательства есть?
Пэнэшел вспыхивает.
— Я над ними фонаря не держал!.. Фидуц и так во всем признается.
— Неловко мне как-то с тобой говорить, Пэнэшел, про эти дела, но и промолчать я тоже не имею права. Скажу откровенно: или ты прикидываешься дураком, или в самом деле того… не слишком умен. Ну, подумай своей головой: а вдруг Фидуц отопрется — что тогда? Повторяю: сейчас в селе одни только слухи, бабы у колодцев шепчутся, но это ведь как… надо о чем-то говорить, вот они и говорят. Ты бы прикинул, прежде чем рубить сплеча. Я бы на твоем месте не торопился: поговорят — и забудут. Мне кажется, у тебя еще хорошая жена, а если и согрешила разок, то… Может, не стоит кашу заваривать?
Пэнэшел опускает голову, темнеет лицом, но, видать, есть у него еще какая-то задняя мысль. То и дело поглядывает он на председателя искоса, будто хочет что-то сказать, да не решается.
— Понимаешь, — снова начинает втолковывать председатель, — фонарь тут ни при чем. Вот будь у тебя юридические доказательства, то есть вещественные, — это другое дело…
Пэнэшел снова смотрит в упор. Упрямый, сукин сын!
— Вы, товарищ председатель, я извиняюсь, мелко плаваете. А проблему надо поставить ребром. Вас, я вижу, не слишком волнует, что происходит в моей семье. А речь идет о чести и личном достоинстве труженика полей, и вы как депутат обязаны вникать! Он мне семью разрушает, а у меня, между прочим, дочь почти взрослая, так-то!
Мда, председателю на этот раз явно не отвертеться. Он давно знает Пэнэшела: если человек вбил себе что-то в голову…
— Ты давай по существу, без лозунгов. Что предлагаешь?
Пэнэшел расстегивает ворот рубашки — душно.
— Вызовите его сюда, к себе. Если честно призна́ется и даст слово оставить мою жену в покое, я, может быть, его прощу. А если нет — в суд! Но сперва пусть он передо мной на колени станет, так-то!
Председатель шумно вздыхает:
— Боюсь, Пэнэшел, что Фидуц не захочет становиться перед тобой на колени…
— Ничего! — машет рукой Пэнэшел. — Сам не захочет — закон заставит. Поскольку все, о чем мы будем здесь говорить, вы, я надеюсь, дословно запротоколируете. Это и будут вещественные доказательства! Попомнит он меня!..
Делать нечего. Председатель зовет сторожа, который, как водится во всех юмористических рассказах, подслушивает за дверью.
— Дед Курмей, будь добр, приведи сюда Фидуца. Только живо, одна нога здесь, другая там!
Пока сторож ходит за Фидуцем, председатель рассеянно листает бумаги, а Пэнэшел нервно курит в коридоре.
Наконец, все действующие лица на сцене. Пэнэшел, в целях психологического давления, садится на стул поближе к председателю.
Председатель не поднимает головы от папок. Работает, а больше делает вид.
Фидуц остается стоять у дверей.
Выдержав двухминутную паузу, председатель захлопывает папку и спрашивает Пэнэшела:
— Ну, кто начнет — я или ты?
Пэнэшел распрямляется:
— Я сам, я все сам… вы только записывайте!
Фидуц безмятежно-хладнокровен. Поглядывает то на одного, то на другого, скрещивает руки на груди.
Пэнэшел откашливается: ему хотелось бы, чтобы его голос звучал грозно, как трубный глас на Страшном суде, но когда он задает первый вопрос, из горла его от волнения вырывается только пискливый храп.
— Фидуц, ты догадываешься, зачем тебя сюда позвали?
— Нет, — с простодушным видом отвечает Фидуц, — но если скажете, я догадаюсь.
Опять воцаряется длительное молчание.
— Когда нужно будет, тебе скажут!.. — Пэнэшел многозначительно стучит пальцем по краю стола. — Но имей в виду: за признание — полнаказания. Повинную голову меч не сечет, так-то!
— Вроде я не воровал, не пил, не дрался…
Фидуц делает удивленное лицо, хотя, похоже, он давно догадывается, о чем идет речь.
Пэнэшел, по крайней мере, в этом убежден.
Он поворачивается к председателю, призывая его в очевидцы:
— Святая невинность!.. А скажи-ка, Фидуц, что у тебя с моей женой? Ну! Мы тебя слушаем, и очень внимательно.
На сей раз Фидуц потрясен, и, кажется, непритворно:
— С твоей женой?
— С моей женой! — Пэнэшел снова стучит пальцем по столу: подожди, мол, еще и не то услышишь.
Фидуц с видом полнейшей искренности:
— Что у меня может быть с твоей женой? Ничего!
Председатель находит своевременным вмешаться:
— Ты, Фидуц, если виноват, признавайся сразу, не тяни кота за хвост — тебе же хуже. Расскажи, как у вас это черное дело сладилось, кто кого искал — ты ее или она тебя. Дело-то нешуточное — аморальный факт налицо…
Пэнэшел вскакивает:
— Она?! Да она в жизни на чужих мужчин не смотрела! Он, он ее испортил, так-то!
Ах, вот вы про что, написано на лице Фидуца. Он тоже усаживается с легкой усмешкой: что ж, мол, я не против с вами посмеяться…
Пэнэшелу такие усмешки — нож острый. Он бросается к председателю:
— Пишите! Все пишите! Пишите, что он издевается над нами! Вы ему вопрос — а он хиханьки строит! Семья рушится — а ему хоть бы хны!
Пэнэшел стискивает руки за спиной и начинает расхаживать по кабинету, словно меряя его длинными ногами.
— Мы ждем!
Фидуц долго смотрит на председателя и вдруг становится серьезным:
— Пишите: ни в каких отношениях с его женой я не состоял и не состою!
— Ха! Так-таки ни в каких? — саркастически бросает Пэнэшел и едва не расшибается об стул.
— Ни в каких.
— Может, ты еще скажешь, что она ни разу не была у тебя? — Пэнэшел пронзает Фидуца испепеляющим взглядом.
— Почему же… была.
Пэнэшел подпрыгивает чуть ли не до потолка:
— А! Так-то! Пишите, товарищ председатель! Ответчик признался! Значит, была?
— Была.
— А зачем была? Кто ее заставил прийти? Может, скажешь, что сама пришла и попросила…
Председатель кашляет в кулак:
— Пэнэшел, я бы попросил выбирать выражения… Не забывай, где ты находишься. Если каждый будет себе позволять… мог бы и другие слова найти.
— Ах, да оставьте меня в покое! Я знаю, что говорю!.. Умел напаскудить — пусть умеет и ответ держать! — Пэнэшел чуть не плачет. — Говори, Фидуц! Говори все как на духу! Чем ты прельстил ее, поганец? Жениться небось обещал? Жениться и увезти туда, где шабашничаешь, — на Алтай или еще куда-то?! И она тебе, шкоде, поверила! Поверила… А мне теперь жизни нет: всю ночь спим врозь, спиной друг к другу, как чужие. Она думает, что я ничего не знаю, а я… я… Слышишь, пакостник, выкладывай все, а то я… не знаю, что сделаю! Говори!
Председатель останавливает всхлипывания Пэнэшела и всерьез берется за «ответчика»:
— Видишь, Фидуц, нечего было прикидываться… все равно придется отвечать. Разрушил семью, так? Ячейку общества! А за это знаешь что полагается?
— Никаких ячеек я не разрушал, и пусть Пэнэшел ко мне не пристает. А что касается его жены, то это правда… была она у меня.
Пэнэшел горестно качает головой:
— А ты и обрадовался, что пришла к тебе глупая женщина…
Фидуц откидывается на спинку стула, вытягивает ноги.
— Еще что скажешь?
— Обрадовался, когда узнал, что она… что я… уже не тот, каким был раньше. Ну давай смейся, теперь можно, раз я сам тебе говорю!
— А кто тебя за язык тянул? Твое личное дело.
Пэнэшел утирает слезы. Он чувствует, как волной поднимается в нем темная ярость.
— Тогда я тебе еще кое-что скажу: ты у меня сядешь! И будешь долго сидеть! Я заставлю тебя признаться, что не она к тебе, а ты к ней пришел и силой, силой… Она-то молчит, но это понятно: женщина… боится… А ты… ты мне признаешься! И запомни: ты пропал! Так-то! И предупреждаю: у меня есть свидетель… Ты видел у входа Иона Рамэ?
