Сердце, бьется все чаще.

Брезгливый взгляд товарища Митителу подкрадывается, как прожектор, все ближе и ближе. Вот он уже скользит по ряду, где корчится в своем кресле Дрымбэ, и, чувствуя, что скрыться не удастся, Дрымбэ с отвагой отчаяния выпрямляет спину и смотрит прямо в лицо Митителу, взывая к милосердию, моля о пощаде. Пусть делает что хочет, лишь бы не поднимал на ноги, не задавал вопросов!

— Кто за… — слова товарища Митителу падают на шею Дрымбэ, как секира палача.

— Я! Я! — он безотчетно вскакивает, тянет руку вперед и вверх, словно желая выколоть ею глаза ведущему. — Я!

Зря он вжимался в кресло, прятался за спины, зря рассчитывал остаться незамеченным. Сам же и выскочил, как чертик из шкатулки: я, я!

Зал хохочет, но Дрымбэ уже все равно, он потерял голову, потерял самообладание. Знай тянет руку:

— Я! Я!

Даже сам товарищ Митителу несколько теряется.

— Что — я? — недоуменно спрашивает он.

Дрымбэ невменяем:

— Я!

— Он — «за»! — объясняет кто-то за него. — Он на всю жизнь и безусловно «за».

Зал неистовствует. Товарищ Митителу багровеет, но справляется с собой.

— Очень приятно, что вы «за», товарищ Дрымбэ. Человека, преданного делу, видно издалека. Но все же разрешите нам сперва поставить вопрос на голосование… — Он снова овладевает вниманием зала. — Итак, кто за то, чтобы…

— Я! Я! — надрывается Дрымбэ и тянет руку так, словно хочет забросить мяч в баскетбольную корзину.

— Сядьте и опустите руку! — сердится наконец товарищ Митителу. — Опустите, вам говорят!

— Он не может! — вдруг замечает кто-то, и целые ряды валятся от хохота.

А ведь тут не до смеха. Дрымбэ и в самом деле не может опустить руку.

— То есть как? — товарищ Митителу слегка удивлен.

Не может. Сесть-то он сел, а вот рука не опускается. Он ее гнет и так и этак — торчит колом. Жуткое зрелище.

Собрание просто животики надрывает.

— Потолок подопри! — советует кто-то.

— Давай оторву! — предлагает другой.

— Наступи на нее! — не выдерживает третий.

Короче, дискуссия принимает нежелательное направление. И это как раз в тот момент, когда должна решиться на ближайшие несколько лет дальнейшая судьба товарища Митителу. Это именно тогда, когда уже казалось ему, что все на мази…

— Вон его из зала! — рявкает товарищ Митителу.

Из президиума выскакивают двое, хватают Дрымбэ под мышки и ведут к выходу. Рука его по-прежнему поднята, и он вопит не своим голосом:

— Да ведь я не «против»! Я — «за»! «За»!..

Только оказавшись за дверью, Дрымбэ приходит в себя и начинает осознавать, какое несчастье его постигло. Что выставили с собрания — это полбеды. А вот как быть с рукой? Она словно окаменела в неестественном положении. Он смотрит на руку и видит, как ее пальцы складываются в издевательский кукиш.

Дрымбэ пытается повиснуть на ней, но чуть не падает. Пробует выправить ее об угол оконной ниши — бесполезно.

А тут еще эта чертова бабка — уборщица. До всего ей дело, никакого беспорядка она не пропустит.

Останавливается старушка перед Дрымбэ и молча разглядывает его. Следит за тщетными попытками сделать с рукой хоть что-нибудь.

А Дрымбэ, обнаружив в себе способности индийского йога, закидывает за руку ногу и тянет ее свободной рукой. Не выходит…

Став на колени, он засовывает руку в батарею центрального отопления. Рука остается как была — батарея гнется.

Совсем ошалев, Дрымбэ сует руку в дверную щель и так стоит, пытаясь сообразить, что делать дальше.

Пожалуй, он причинил бы себе увечье, но, к счастью, замечает уборщицу и, в испуге выпрямившись, гордо удаляется по коридору.

Бабка не скрывает своего любопытства. Она пускается за Дрымбэ, забегает то справа, то слева.

А коридор длинный.

Мозг Дрымбэ лихорадочно прокручивает варианты спасения: прикрикнуть на клятую бабку? Рухнуть на пол и притвориться мертвым? Выпрыгнуть в окно? Пойти на руках с таким видом, будто он делает гимнастику? Изобразить некий экзотический танец? Просто удрать?..

Из всех вариантов он выбирает самый правдоподобный.

— Ла-ла! Ла-ла!

Поет и, приплясывая, бежит по коридору, пытаясь с прыжка достать плафон на потолке, — этакий развеселый балбес!

Старуха, однако, чует, что дело нечисто, и припускает еще быстрее. Тем не менее она с подозрением поглядывает на плафоны: может, они в пыли?

У двери мужской уборной Дрымбэ, не выдержав темпа погони, делает обманный финт, как футболист, и ныряет в темное помещение, зацепившись рукой за притолоку. Торопливо накидывает крючок.

Настырная бабка не сдается. Она озирается вокруг, замечает неподалеку стул, усаживается на него и уставляет немигающий взор на дверь уборной.

Дрымбэ смотрит в щелочку.

Положение пиковое.

Старуха неподвижна, как египетский сфинкс.

Дрымбэ спускает воду. Раз, другой…

Третий…

Десятый.

Снова смотрит в щелку.

Сидит старуха.

Терпение Дрымбэ лопается. С душераздирающим воплем краснокожего, вступившего на тропу войны, он распахивает дверь и очертя голову мчится по коридору дальше. В руке у него швабра с мокрой тряпкой.

— Э-ге-ге-ге-гей!

— Э-ге-ге-гей! — подхватывает старушка, раскручивая над головой метелку, как томагавк.

Бегут…

Из здания Дрымбэ благополучно выбрался, но впереди новое препятствие — сводчатый проход на улицу, длинный, метров двадцать. С поднятой рукой там не пройдешь; приходится согнуться под прямым углом. Но на первом же шагу кто-то встречный дружески пожимает протянутую руку.

— Привет!

Еще один:

— Привет!

И снова:

— Привет!

Что делать?

Он опять пытается прорваться в туннель, но опять кто-то идет навстречу, и лучше посторониться. А там еще люди, и еще, и еще. Какие-то дети. Нет, надо решаться, не стоять же так, со вскинутой рукой, на посмешище всему миру. Будь что будет!

Закрыв глаза и набрав воздуху в грудь, Дрымбэ ныряет в туннель. Его рука бежит впереди.

Дети смеются. И ни один не упускает случая пожать эту странную руку.

— Здрасте, дядя!

— Здрасте, дядя!

— Здрасте!

А тут еще какой-то сорванец ухитрился въехать в туннель на мопеде, напустив сизую тучу выхлопных газов. Как разминешься?

Дым застилает все.

Улица залита солнцем.

Несколько мгновений Дрымбэ привыкает к свету, к гулу проносящихся машин, к самому себе в новом качестве. Он стоит на краю тротуара, а рука по-прежнему колом торчит над ним. Он чуть не плачет.

Скрип тормозов.

— Куда? — спрашивает таксист, легонько подтолкнув Дрымбэ бампером.

Тот растерянно пожимает плечами:

— Вы мне?

— Куда, спрашиваю!

— А, — догадывается Дрымбэ: он невольно остановил такси. — Спасибо, никуда!

— Какого же черта руку тянешь?!

Таксист сердито срывает «Волгу» с места, а Дрымбэ, ошарашенно глядя ему вслед, так и стоит с поднятой рукой. Тут же останавливается второе такси.

— Садись! — водитель распахивает дверцу.

— Я вас не звал! — раздражается Дрымбэ.

— Тьфу! — презрительно сплевывает шофер. — Пить надо меньше! — и тут же трогает, уступая место следующей машине.

Третий таксист выглядит самым интеллигентным. Он обходит машину спереди, открывает дверцу, берет Дрымбэ под локоток…

Дрымбэ краснеет и сопротивляется:

— Оставьте меня в покое!

— А зачем же вы, извиняюсь, руку подняли?

— Так! Имею право! — кричит Дрымбэ и, схватившись за нависающую над ним ветку липы, качается на ней. — Развлекаюсь… Вас не касается!

— А-а! — догадливо кивает шофер и ухмыляется. — На спор такси останавливаешь? Молодец! Только смотри — схлопочешь от кого-нибудь. Пока!..

— Стой! Стой! — Дрымбэ бросается вслед удаляющейся машине. Его осенило. Он только сейчас сообразил, что такси — это его спасение.

Он трусит по обочине с поднятой рукой, но теперь, как назло, ни одно такси не останавливается. И нет, кажется, в эту минуту человека, который был бы несчастней, чем Дрымбэ. В конце концов, так ли уж он виноват, что дожил до этого?!