— Через речку, что ли?
— Это наша гордость… сами строили. Вряд ли где-нибудь есть еще такой.
— Да, красиво. А в какую сумму он вам обошелся?
— Э-э… в правлении…
— Ну что ж.
Подъезжают к правлению. Председатель выскакивает из машины, открывает перед гостем дверцу, провожает его в свой кабинет, а сам на мгновение задерживается в приемной и спрашивает у секретарши Ленуцы:
— Из района не звонили?
— Нет… то есть да!
— Одобеску?
— Нет.
— А кто?
— Не знаю, не назвались.
— И что? Ну, быстро!
— Приказали принять как следует… товарищ из Кишинева.
— Все?
— Все. Я приготовила закуску, вино, кофе.
— Угм… — И председатель, изобразив на лице радушную улыбку, входит в кабинет. — Простите, что оставил вас одного… дела, текучка, сами понимаете. Колхоз — это такой механизм, что если его все время не подпирать… Так. Кофейку не желаете?
— Нет, спасибо.
— А винца? Вино у нас в этом году редкостное, и потом, если не возражаете, пора, кажется, закусить.
— Благодарю еще раз. Давайте займемся делами. Начнем хотя бы с кролиководческой фермы. Как она развивалась? Сколько единиц было сначала? Сколько теперь? Сколько сдано государству? Каковы перспективы?
— Ясненько! — председатель зябко передергивает плечами и нажимает на кнопку.
Вопросы, заданные приезжим, его ничуть не смущают, а вот то, что он отказался выпить и закусить, хуже, гораздо хуже.
В дверях появляется худощавый молодой человек с испуганным лицом.
— Здравствуйте, — кланяется он приезжему.
— Помощник главбуха, — представляет его председатель. — Можно сказать, врио.
Приезжий поднимает бровь.
— Я имею в виду — временно исполняющий…
— Заочник? — благосклонно спрашивает приезжий.
— Да нет, он уже окончил… Просто прежний главбух уволился на прошлой неделе, а этот еще не утвержден. Но работник дельный, толковый.
— Примите мои поздравления, — приезжий протягивает будущему главбуху руку, и тот бросается ее пожимать.
— Товарищ Захария, — просит председатель, — наш дорогой гость хотел бы ознакомиться с документацией кролиководческой фермы… и желательно поскорее!
— Будет сделано, — коротко отвечает молодой человек и исчезает.
Чтобы гость не скучал, Зглэвуцэ начинает развлекать его светской беседой, спрашивает, не трудна ли была дорога, идут ли дожди в Кишиневе, нравится ли ему сельский воздух и так далее. Гость отвечает отрывисто, коротко… а Захарии все нет.
Председатель опять нажимает кнопку, вызывает секретаршу.
— Слушаю! Кофеек?
— Обожди, — морщится председатель. — Где там Захария? Скажи ему, чтобы поторопился.
— Момент!
Председатель вертится в кресле, пытается поймать нить беседы… Про что, бишь, там шел разговор? Ах да, про сельский воздух!.. Он в третий раз нажимает на кнопку. Гость щеголяет невозмутимой выдержкой.
Долгая пауза. За дверью подозрительная суета. Наконец входит секретарша.
— Что там случилось? — нервничает председатель. — Почему возитесь?
Вместо ответа девушка пересекает кабинет, подходит к Зглэвуцэ и что-то шепчет ему на ухо, но он то ли не понимает, то ли не хочет понимать.
— Захарию ко мне!
Захария появляется в полном расстройстве чувств. Он кажется еще более худым и испуганным.
— Что происходит, товарищ Захария? Я просил принести документы по кроликам. Где они?
— Н-нет, — лепечет врио главбуха.
— Что — нет? — вскидывается председатель. — Вы отказываетесь выполнять мои распоряжения?
— Я не отказываюсь…
— А в чем же дело?
— Документов нет.
— Как — нет?
— Нет, и все.
Председатель растерянно оглядывается на гостя, но тот великодушен:
— Не беда, завалились куда-нибудь. Найдутся… Меня интересуют также продукты овцеводства… Есть у вас конкретные данные?
— Слышишь? — председатель пронзает Захарию взглядом. — Немедленно представьте все, что у нас есть по овцам!
— Н-нет, — Захария вздыхает глубоко, как усталая лошадь, и отступает к дверям. — Никаких документов нет, Илларион Илларионович.
— Да как же так?! — председатель хватается за голову. Он ведь был совершенно уверен, что тыл у него прочен.
Пускай товарищ из Кишинева не пожелал выпить и закусить, но документы в любом случае должны быть в порядке.
— Где они, я спрашиваю! — Зглэвуцэ хлопает ладонью по столу.
— В бухгалтерии нет ни одной бумажки. Ни одной. Фэнаке уволился, а у нас ничего не осталось. Вы должны были знать…
— Как же не осталось? — Зглэвуцэ теперь всерьез напуган. — Что ж он, с собой их взял? А квитанции, балансы, отчеты? Вы спятили, да? Что с вами сегодня?
Захария переминается с ноги на ногу и безнадежно разводит руками.
— Какие отчеты, какие балансы, Илларион Илларионович? Фэнаке терпеть не мог бюрократизма и никогда ничего не писал… Неужели вы в самом деле на знали?
— То есть как — не писал? Как — не писал? Как мог бухгалтер ничего не писать? Чушь собачья!
— Да, странно, странно, — качает головой приезжий, и председатель, оглянувшись, ловит в его взгляде искру насмешки.
Зглэвуцэ предпочитает ее не заметить.
— Вот именно! — с пафосом восклицает он. — Я ежедневно отдавал ему распоряжения, требовал данные… и он всегда сразу, без малейшей задержки…
— Так на то он и был Фэнаке, — снова вздыхает Захария.
— Вы себе отдаете отчет в своих словах?! Товарищ Фэнаке работал у нас со дня основания колхоза! Не может быть, чтобы не было никаких бумаг!
Захария уже оправился от испуга и спокойно разъясняет:
— Илларион Илларионович, я говорю правду. Все данные, все цифры он держал в голове. А если вы требовали в письменной форме, он нам диктовал, а мы писали. Он помнил все до последней запятой. У нас так его и звали: человек-бухгалтерия… А теперь он уволился, и мы остались ни с чем.
Зглэвуцэ потрясен и не верит своим ушам.
— Вы хотите сказать, что он вам ничего не передал?
— А что он мне мог передать? Я, во-первых, еще не утвержден, а во-вторых… он, простите, был сердит на вас. Вы подписали приказ, он сунул руки в карманы и пошел. Я был уверен, что вы знаете!
— Вызвать его сюда немедленно!
— Как же вызовешь, если он уехал?
— Куда?
— Откуда мне знать, товарищ председатель? Вы же тогда на него накричали, он и уехал. Бросил ключи на стол — и привет!
— Ленуца!
— Слушаю, Илларион Илларионович!
— Адрес Фэнаке!
— Он не оставил, товарищ председатель. Он даже ни с кем не попрощался…
Председатель бессильно опускается в кресло.
— Никто не знает, — говорит Захария утешающим тоном. — Я интересовался…
— Убирайтесь! — страшным голосом кричит Зглэвуцэ, и трудно понять, на кого он кричит — на своих работников или на приезжего товарища.
Самое странное, что гость исчез. Исчез — а Зглэвуцэ даже не заметил.
Как уже сказано, Зглэвуцэ — человек мягкотелый, но с характером. Другой, случись с ним такое несчастье, провалился бы, пожалуй, сквозь землю. А он — нет. Придя в себя, он первым делом бросается в район, туда, где, как он надеется, ему протянут руку помощи.
— У себя? — спрашивает он на ходу, берясь за ручку двери товарища Одобеску.
Секретарша, однако, останавливает его решительным жестом: она, конечно, уже в курсе всех событий.
— Кто у себя? — холодно уточняет она.
— Одобеску, кто же еще! — Зглэвуцэ взбешен, но сдерживается. Между нами говоря, ни один из его прежних друзей не пожелал принять его. Так что теперь все надежды Зглэвуцэ на последний визит.
— Товарища Одобеску нет, — секретарша возвращается к прерванной работе, стучит на машинке.
— То есть как — нет? — теряется Зглэвуцэ. — Доложите ему, что я здесь.
— Как же я доложу, если его нет?
— А где он?
— Срочно вызвали в Кишинев.
С ума сойти! Зглэвуцэ не знает, что делать. Впору кричать, лезть на стены. Вся его жизнь, вся карьера висит на волоске. Пока за дело не взялась прокуратура, еще можно на что-то надеяться, но потом будет поздно: колесо завертится — и…