Наконец мы выяснили, как нас всех зовут: Анди — оранг (человек) Анди, я — оранг Саша, а он — маласи (мальчик) Сагам. Теперь дело пошло легче. Мальчик вроде усвоил, что от него требовали. Повеселев, он быстро стал называть глаза, рот, уши, другие части тела. Но ни одного русского слова он больше не сказал и по-прежнему не желал повторить слова «ножа».

Неожиданно лес кончился, словно его вдруг обрубили. Отвесная стена джунглей — и сразу прозрачная роща стремительно прямых саговых пальм. Остро запахло морем, копченой рыбой, чем-то паленым. Где-то впереди заблеяла коза. Мальчик остановился, прислушался, заулыбался.

— Буль ко´за оранг Канибаи (свинья ко´за человека Канибая).

— Анди! — закричал я. — Он сказал «ко´за», ты слышишь, это тоже по-русски! Сагам, буль ко´за?

Мальчик засмеялся. Мое странное поведение его больше не пугало.

— Арен, буль ко´за, — поправил он, с усилием делая ударение на первом слоге — ко´за. В его глазах вспыхнуло мальчишеское торжество: мол, эх ты, не можешь правильно сказать такое простое слово!

— А почему ко´за буль? Она не буль, она ко´за.

— Арен, ко´за буль. — Упав на вытянутые руки, мальчик стал изображать козу. Она свинья потому, что у нее четыре ноги и она ест траву.

Малыш, наверно, решил, что я хочу научиться говорить на языке папуасов и в этом прошу его помощи. Роль учителя ему нравилась. Ткнув пальцем в ствол саговой пальмы, он важно сказал:

— Похо´н! (Дерево!). — Потом на солнце: — Синг-ни´ри!

Пользуясь моментом, Анди опять сунул ему тесак.

— А это ха´дга на´нгор но´жа?

Мальчик утвердительно кивнул головой:

— Но´жа.

Так далеко от дома, в каких-то богом забытых джунглях твои родные слова! Я был поражен, растроган и одновременно страдал от отчаяния. Было ясно, что, хотя на этом берегу Новой Гвинеи Миклухо-Маклай не бывал, услышанные мною русские слова к здешним папуасам пришли от него. Попасть сюда иначе они никак не могли. Я думал, что, если в лексиконе папуасов укрепились эти два слова, обязательно должны быть еще какие-то. Какие? В ту минуту я готов был сделать что угодно, только бы узнать.

Спрашивать у мальчика было бесполезно. Я злился на Анди, который неплохо изъяснялся по-папуасски, относительно неплохо знал при этом и русский язык, а помочь мне не мог. Даже в «ножа» и «коза» не распознал «нож» и «коза». Изучив наш язык по книгам, в разговоре чуть исковерканное русское слово он просто не воспринимал как русское, тем более из уст папуаса. Позже мы просидели с ним много вечеров, прежде чем нашли в языке папуасов еще одиннадцать русских слов: «бычка» (бык), «тялка» (телка или корова), «кукуза» (кукуруза), «хлеба», «арбуза», «тыква», «тапор», «лапата», «гваздь», «батылка» (бутылка) и «стякло».

Нам пришлось составлять папуасско-русский словарь. Занятие это было довольно трудным, так как систематизированного и вообще какого-нибудь печатного папуасского словаря пока не существует. Есть только краткие словари, вернее, словарики некоторых новогвинейских диалектов. Но современные папуасы Западного Ириапа имеют и общий язык: смесь местных диалектов с малайским, или индонезийским, что почти одно и то же.

Из общего словаря ирианцев мы располагали лишь запасом слов, известных Анди. Тут я должен его всячески благодарить.

Терпение он проявил редкостное. Конечно, я не уверен, что мы нашли все русские слова, которыми пользуются папуасы. Возможно, в их язык вошли еще какие-то. Миклухо-Маклай называл им по-русски все, что привозил на Новую Гвинею впервые.

Чтобы больше не возвращаться к этой теме, еще немного о слове «мария». Я пишу его со строчной буквы, потому что у папуасов оно прилагательное — «красивая». Обычно его употребляют, когда хотят сказать «красивая женщина» или «красивая девушка» — «мария нангли» или «мария дундерла». На Новую Гвинею это слово мог завезти не только русский, из латинского оно давно стало интернациональным, по скорее всего папуасы взяли: его тоже от Миклухи-Маклая. В дневниках ученого есть запись, где он пишет о новогвинейцах, обратившихся к нему с просьбой дать имя новорожденной девочке. Больше других им понравилось имя Мария. Вероятно, девочка выросла красивой, и с тех пор всех красивых женщин папуасы стали называть мариями, то есть красивыми.

Но все это я узнал позже. Тогда, по дороге в Араль, кроме «ножа» и «коза», я ничего русского так больше и не услышал.

Из саговой рощи тропа вывела на край обширной долины, внизу которой лежала деревня: десятка три хижин, разбросанных по обоим берегам далеко врезавшегося в сушу узкого морского залива. На том берегу белело каменное строение, издали похожее на часовню.

— Эм-ме! — воскликнул наш маленький проводник. — Онесп, дисана гитан-таль Маклай! (Смотри, там каменная хижина Мак-лая!)

Навстречу нам из деревни шла толпа полунагих чернокожих мужчин, человек двадцать. Впереди шагал исчезнувший было старик. Маленький, сморщенный, в обтрепанных, дыра на дыре, грязно-серых шортах, найденных, наверное, где-то на мусорной свалке, он так напыжился, словно ему предстояло по меньшей мере произнести тронную речь. Не хватало только скипетра. Вместо него в правой руке он держал длинную бамбуковую палицу с ржавым металлическим наконечником.

— Ему хочется казаться перед этими людьми важной птицей, — стараясь не расхохотаться, сказал Анди.

Остановившись в двух шагах от нас, старик с надрывной хрипотой прокричал:

— Та´нго-та´нго хоге´му Ара´ль убе´бе! (Мужчины деревни Араль явились!)

— Олар-като´то баба´н! — поздоровались мы с мужчинами деревни Араль.

Они не ответили. Молча в упор рассматривали то меня, то Анди. Но лица их при этом не выражали никакого интереса. Казалось, они были к нам совершенно равнодушны. Я тогда еще не знал, что сразу вступать с новым человеком в разговор или с первой минуты проявлять к нему какой-то особый интерес у папуасов считается неприличным. Мужчина должен иметь выдержку.

Прошла минута, вторая… Папуасы все молчали. Откровенно говоря, я чувствовал себя не очень уютно. Кто знает, о чем думают эти люди? Высокие, намазанные красной глиной прически, тонкие кабаньи клыки или круглые костяные палочки в носовых перегородках, ротанговые браслеты выше локтей и на ногах, бусы из отполированных собачьих зубов, раковин, цветных камешков. У каждого в руках бамбуковое копье.

Наконец из толпы вышел рослый пожилой мужчина, единственный, на ком не было украшений, только на груди висела позеленевшая медная бляха — знак старосты деревни.

— Олар-катото бабан! — сказал он почти грозно. — Я Нагурдан.

Анди слегка наклонил голову.

— Мы слушаем тебя, Нагурдан.

— Нагурдан слушает тебя и его, — ответил староста. — Говори.

Это значило, что он готов ответить на все наши вопросы.

Хотя наш старик уже наверняка сказал, зачем мы сюда явились, Анди все объяснил Нагурдану еще раз. Он говорил, что этот белый человек (речь шла обо мне) — билен оранг (хороший человек). Он пришел издалека, потому что любит Маклая и хочет увидеть, какую хижину построили для него люди деревни Араль. Все знают, что в деревне Араль хижина Маклая самая лучшая. Другой такой хижины нигде нет. Нагурдану это самому известно, потому что он староста деревни Араль, великий староста.

Папуас слушал невозмутимо. Можно было подумать, что слова Анди не произвели на него никакого впечатления. Потом он тем же почти грозным тоном сказал:

— Саги ке хоге´му! (Идем в деревню!)

Всей толпой мы двинулись в деревню. Нагурдан шел между мною и Анди.

— Спроси его, что он знает о Маклае, — сказал я Анди.

— Маклай Кар´ам бо´ро-бо´ро ора´нг рус (Маклай большой человек рус с Луны).

— А что такое «рус»?

— Рус, Ара´ль — ху´ди (Рус, Араль — одинаково).

— Значит, Ру сия — деревня?

— А´ти (да).

— Она где-то здесь недалеко?

Папуас отрицательно покачал головой, показывая копьем вверх.

— Ру´сия диса´на, мата´гари, Кара´м-ни´ри. Русия там, высоко, на звезде Луна.