– Да, я тоже заметил, – согласился Гуро, доставая внушительный пистолет и беря его на изготовку.

– Не засада ли?

– Сейчас поглядим.

Пассажиры отворили двери, каждый со своей стороны, и спрыгнули на землю, разминая затекшие ноги.

– Куда ты нас завез, болван? – беззлобно спросил Гуро извозчика. – Где ты видишь здесь церковь, дубина ты стоеросовая? Зачем в чистом поле стал? Глаза залил, что ли?

– Я трезвый как стеклышко, – сказал извозчик с некоторою обидой. – А только дальше невозможно ехать.

Гуро присмотрелся к нему внимательнее.

– Тебя как зовут?

– Федор.

– Судя по форме, ты урядник. Так?

– Ну, так, – признал извозчик.

– Как же ты смеешь, скотина, отказываться выполнять приказ?

– Это не я отказываюсь, ваше благородие. Это кони. Не идут, хоть плачь. Место гиблое. Они чуют.

– Ты издеваешься надо мной? – зарычал Гуро.

Урядника как ветром сдуло с козлов, он соскочил на дорогу и вытянулся в струнку.

– Никак нет, ваше благородие, – проговорил он, чуть не плача. – Попробуйте сами. Уперлись лошадки. Их теперь с места не сдвинешь. Гарью тянет, слышите? Они к Чепрановке на пушечный выстрел не подойдут.

– Чепрановка, говоришь? – уточнил Гуро.

– Ну да, Чепрановка, так ее русские люди меж собой называют, – пояснил урядник. – До нас Чепраны были. Ну а теперь одни головешки, остались. Я тут был после пожара, видел.

– И что кони? – быстро спросил Гоголь. – Тоже отказывались ехать?

– Чего не было, того не было. К самой церкви подвезли.

– Не сгорела она? – поинтересовался Гуро, озираясь с пистолетом в руке.

– Так каменная же, – сказал урядник. – Стоит себе, чего ей сделается. Только заколоченная.

– Топор есть?

– Имеется.

– Это хорошо, – сказал Гуро. – Как заколотили, так и расколотим. А ну, пусти!

Отодвинув урядника, он ловко забрался на козлы и хлестнул вожжами по конским спинам. Это не возымело эффекта. Переупрямить коней не могли ни вожжи, ни кнут, ни брань.

– Я бы выстрелил перед мордами, – произнес Гуро задумчиво, – да шуму будет много. Вот что, Федор, загоняй экипаж в кусты, чтобы с дороги не было видно. Как лошадей привяжешь, бери топор и ружье, пойдешь с нами.

– Я лучше посторожу, ваше благородие! – попытался отвертеться урядник.

Гуро как бы в задумчивости направил на него пистолет. Урядник сделался бодрым и сговорчивым.

– Хотя чего сторожить, когда вокруг ни души, – бормотал он, разворачивая упряжку посреди дороги. – Я с вами, господа! Вместе оно веселее.

– Догоняй, – обронил Гуро через плечо и медленно направился в темноту.

Помедлив секунду или две, Гоголь пристроился к нему рядом. Вскоре их нагнал запыхавшийся урядник. Втроем они двигались сквозь ночь, не зная, что она приготовила для них.

Меняя направление, ветерок доносил до путников запах гари и какой-то тухлятины. Луны не было, темнота стояла такая, что хоть глаз выколи. Поле, через которое шли трое мужчин, топорщилось стерней, так что приходилось выверять каждый шаг. Федор предположил, что Чепраны находятся сразу за возвышенностью, на которую они поднимались, но там чернел лес, а за лесом бесшумно протекала река с бревенчатым мостом шириной в одну телегу.

Пока шли, Гуро часто перекладывал тяжелый саквояж из руки в руку, но нести его Федору не доверил, сказав, что не нуждается в услугах оруженосца. Урядник, тащивший ружье и топор, настаивать не стал. Чем ближе они подходили к черным руинам, тем короче становились его шаги, тем чаще он озирался и смотрел по сторонам.

– Гиблое место, – пробормотал он. – Сказывали, сотни полторы народу в своих хатах сгорели. Теперь, небось, тут толкутся, куда ж им еще деваться.

– Что значит «толкутся»? – недовольно спросил Гуро.

А то значит, что сорока дней не прошло с пожара, – пояснил Федор. – Получается, что с местом они пока не определились, души-то. Вот и бродят. За былым скучают.

– А потом? – спросил Гоголь, угадавший какую- то очень древнюю и очень страшную правду в этих словах. – После сорока дней.

– Кто как, ваше благородие. Одни наверх, другие вниз. А третьи так и остаются скитаться. О таких говорят – неприкаянные души, которым места не нашлось ни в царстве Божьем, ни в пекле.

– Ну и почему так вышло? – осведомился Гуро, не слишком удачно имитируя скучное равнодушие.

У Федора и на это имелся ответ:

– В Писании про таких сказано, что они были ни холодны, ни горячи при жизни.

Гоголь без труда вспомнил это место из Откровения Иоанна Богослова. Там говорилось: «О, если бы ты был холоден или горяч! Но, как ты тепл и не горяч, ни холоден, то извергну тебя из уст Моих». Ему страстно захотелось перекреститься, и он сделал это, тем более что очень кстати во мраке проступили очертания церквушки с небольшой колокольней. Стены ее призрачно белели за обугленными скелетами деревьев. Купола были крыты листами обычного крашеного железа, поэтому не блестели, а сливались с ночным небосводом. При приближении людей потревоженная птица завозилась наверху, роняя на землю мусор. Каждый звук был громок и отчетлив в тишине, объявшей пустынную землю. Федор пристукнул зубами, и это прозвучало, как если бы он передернул затвор своего ружья.

– Заброшенная церковь хуже любого погоста или омута, – пробормотал он. – Для нечистой силы самое милое дело...

– Цыц! – прошипел Гуро, показывая ему кулак. – Бабу свою будешь пугать байками.

Приблизившись к двери, он подергал доски, которыми она была прибита. Ори не поддавались.

– Урядник! – позвал Гуро. – Ломай.

– Ломать не строить, – сказал Федор, положивший ружье на землю, чтобы не мешало работе. – Только лучше бы до утра подождать, ваше благородие. Больно шумно получится. Всех в округе перебудим.

– Нет здесь никого! Ломай, тебе говорят!

– Так вы же сами приказали не шуметь, ваше благородие. Цыц, мол...

Гуро, не выдержавший этих препирательств, сбежал с крыльца, ухватил урядника за шкирку, подвел к двери и ткнул в нее лбом.

– Приступай.

Федор перекрестился и поплевал на ладони, потом обхватил ими топорище и взялся за дело. Вытягиваемые гвозди ныли и скрипели, порождая зубную боль. Наконец горбатые доски были сняты и уложены на крыльцо.

– Осторожнее, господа, не наступите, – предупредил Федор, отложивший топор и отправившийся за ружьем, которое привесил на плечо. – Там полно гвоздей торчит.

– Ты куда собрался, урядник? – остановил его Гуро.

– Как куда, ваше благородие? В церкву...

Федор растерянно замигал глазами.

– В церкву тебе нельзя, Федя, – сказал ему Гуро с обманчивой лаской в голосе. – Твое дело – снаружи караулить.

– Для чего, ваше благородие?

– Для того, Федя, чтобы неприятель не подобрался скрытно и не застал нас врасплох. Помнишь, что делать в том случае, если к посту попытаются приблизиться?

– Так точно, ваше благородие, – ответил Федор. – Предупредить окриком. Выстрелить в воздух, а потом в человека, ежели не послушается.

– Помнишь, молодец, – похвалил Гуро. – А теперь забудь. Стреляй сразу, без всяких предупреждений. Понял? Если да, то просто кивни. Отлично. Какой ты понятливый, Федя... Николай Васильевич, за мной!

Подсвечивая себе шведской спичкой, он зажег несколько свечей под образами, и в церкви воцарился неверный багровый полумрак. Таинственно поблескивала позолота и серебро. Тени мужчин ползли по скудно расписанным стенам.

– Кое-чего я не учел, – пробормотал Гуро, прохаживаясь по храму.

– Чего? – спросил Гоголь.

Собственный голос показался ему незнакомым и пугающим.

– Где искать этот чертов крест? Храм-то большой. Все эти клиросы, алтари... этот, как его, престол...

– Во-первых, крест не может быть чертовым, – тихо упрекнул спутника Гоголь. – Во-вторых, в храме вообще не позволено произносить святотатства. В-третьих, я, кажется, знаю...

– Говорите, мой друг, – потребовал Гуро нетерпеливо. – Хочется поскорее выбраться отсюда.