– Артист? – предположил Багрицкий. – Что он здесь делает?

Встречать господина выбежал Баскаков и, делая это с явной неохотой, представил друзей вновь прибывшему. Им оказался помещик Адам Мирославович Верховский. Услышав фамилии Гоголя и Багрицкого, он задержался возле них, тогда как его спутница, стройная дама в черной накидке и вуали, осталась в стороне, демонстративно повернувшись к мужчинам спиной.

– Надолго к нам, господа? – спросил Верховский, переводя испытывающий взгляд с одного собеседника на другого.

– Пока не знаем, – ответил Багрицкий, прищурив глаз.

– Приятно видеть людей, которые никуда не торопятся и располагают собой и своим временем, – сдержанно улыбнулся Верховский. – Буду рад, если вы навестите меня и мою супругу в нашем имении. Вам каждый укажет дорогу.

С этими словами он взял госпожу Верховскую под руку и повел в дом. Она прошла мимо товарищей с таким видом, будто их не существовало на свете.

– Однако! – пробормотал восхищенный Багрицкий. – Какая красавица! И сколько гонору! Не удивлюсь, если в ее жилах течет кровь польских шляхтичей.

Гоголь лишь пожал плечами. Похоже, он вообще разучился удивляться.

Гостиница была как гостиница: с умеренным количеством тараканов и крыс, с комковатыми тюфяками и сплющенными в блин подушками. Багрицкий, не зная, чем себя занять, то чистил свои пистолеты, то спал, то делал вид, будто читает газету, оставленную прежними постояльцами. Гоголь начинал и бросал роман, начинающийся с ночного свидания в спальне молоденькой девушки. Работа не ладилась. Поля рукописи были усеяны закорючками, вензелями и профилями, а самого текста было мало. Однако сидение за колченогим столом позволяло как-то скрасить время, которое без этого тянулось слишком медленно.

К радости друзей, снаряжая их в путь, хозяева позаботились об их пропитании и распорядились поставить в бричку корзину с провизией. Еды хватило на два дня. Дальше предстояло питаться в трактирах, и это по понятной причине не воодушевляло наших героев. В голову Багрицкого пришла идея, которую он счел блестящей, раз решил поделиться ею с товарищем.

– Придумал! – воскликнул он, лежа на кровати с закинутыми за голову руками. – Отправим покупать еду Осипа.

Осип был кучер, приставленный к ним вместе с бричкою. В ней он и ночевал, и занимался там черт знает чем, поскольку господа никуда не выезжали, а безвылазно сидели в своем нумере. Но всему приходит конец: и хорошему, и плохому, и тому, чему даже определения подходящего не подберешь. В гостиницу явился Виктор. Когда он вошел, товарищи не сразу узнали его. Пока они не виделись, он успел повзрослеть сразу лет на пять, а то и на десять. Возле губ и между бровей обозначились морщины, которых там прежде не было. Но больше всего поразил Гоголя клок седых волос, появившийся над ухом юноши.

Багрицкий, не отличавшийся деликатностью, спросил светским тоном, как прошли похороны сестры, как будто речь шла о бале или увеселительной поездке.

Виктор дико взглянул на него воспаленными глазами и ответил:

– Гроб накрыли крышкой и закопали в землю, что же еще.

– Мой друг хотел сказать, что вы, верно, трудно пережили эту трагедию, – вмешался Гоголь. – Смерть близких всегда производит тягостное впечатление.

– Смерть? – переспросил его Виктор с неуместным смешком. – А что, если ее нет, смерти?

Товарищи переглянулись, сказав друг другу взглядами, что не стоит затрагивать тему смерти в присутствии юноши, который очевидно не в себе после выпавшего на его долю испытания.

– Вы пришли, чтобы сообщить нам фамилию одного человека... – начал Багрицкий.

– Кто знает, – перебил его юноша, – может, он не человек вовсе.

Багрицкий застыл с открытым ртом. Из глотки его вырвался сдавленный звук, как будто он подавился сливовой косточкой. Гоголь вспомнил силуэт в окне комнаты Элеоноры, вспомнил погоню. Пожалуй, он сумел бы догнать незнакомца, если бы действительно хотел этого. Но он бежал так, чтобы оставаться позади. Убегающий не проявлял особого проворства. Прояви Гоголь больше решимости, он бы безусловно настиг преступника. Но не настиг. Ему не хватило отваги. В этом не хотелось признаваться даже самому себе, но так оно и было. Его сдерживал ужас. В движениях убегающего чудилось что-то неестественное, механическое, как будто это была кукла человеческого роста.

«Может, он не человек вовсе», – сказал Виктор.

– Мы разберемся, – пообещал Багрицкий, наконец овладевший собой. – Это уже наше дело. А ваше – исполнить данное слово.

Юноша сунул руку в карман и достал оттуда сложенный вчетверо лист бумаги.

– Господа, – произнес он звонко. – Мой долг предупредить вас. Не ввязывайтесь в это дело. Садитесь в экипаж и со всей возможной скоростью уезжайте отсюда. Забудьте нас, забудьте про мертвые души, забудьте все. Это сохранит вам рассудок и жизнь.

Багрицкий подбоченился.

– Мой мальчик! – сказал он. – Не думаешь же ты, что драгун отступит от намеченной цели из-за каких-то суеверий? Я побывал на многих полях сражений и не раз находился на волосок от смерти. Так что давайте свою записку сюда и будьте уверены, зло будет наказано, в каком бы облике оно ни предстало передо мной.

– На войне вы имели дело с врагами из плоти и крови, – проговорил Виктор. – Они могли убить вас, но и вы имели такие же шансы убить их. Здесь другое.

– Магия, а как же! – воскликнул Багрицкий насмешливо и вырвал листок из пальцев юноши. – Я давно вырос из той поры, когда слушал страшные сказки на ночь. Больше я им не верю. У всего есть рациональное объяснение.

– Это ваш выбор, – бросил Виктор и пулей выскочил из комнаты, явно торопясь покинуть гостиницу раньше, чем ему будут заданы какие-то вопросы.

– Что там? – нетерпеливо спросил Гоголь, видя, как изменилось лицо товарища, развернувшего бумагу.

– Фамилия, – пробормотал Багрицкий.

– Это я понял. Что за фамилия?

– Верховский.

– Тот самый? Мирослав Адамович?

– Адам Мирославович, – поправил Багрицкий. – Тот напудренный субъект с крашеными волосами.

Гоголь медленно покачал головой:

– Он не был ни набелен, ни накрашен – я нарочно посмотрел.

– Одним своим видом способен нагнать жути на людей слабонервных.

Сказавши это, Багрицкий приосанился, давая понять, что у него-то нервы уж точно в порядке.

– Интересно, – задумчиво произнес Гоголь, – с какой целью этот тип приезжал к Черногубам?

– На похороны, – сказал поручик, пожимая плечами. – Да и на поминки, наверное, остался.

– Вспомни странные речи Виктора и его вид. Прибавь к этому мертвые души и магию.

– И что получится?

– То самое, Алексей. Ты уже знаешь отгадку, по глазам вижу!

– Хочешь сказать... – Щека Багрицкого дернулась. – Хочешь сказать, его позвали воскрешать Элеонору.

– Это ты сказал, – уточнил Гоголь. – Сам.

– Вот что, Николай. Нас прислали найти и обезвредить человека, который торгует мертвыми душами, наводнив тем самым Бессарабию преступниками всех мастей. Я допускаю, что Верховский – он и есть. Но от колдовства меня уволь. Никто не способен оживлять умерших.

– Однако же в Евангелии...

– То был Христос! – отрезал поручик, не дав товарищу закончить. – А мы имеем дело с каким-то пройдохой польского происхождения. Не удивлюсь, что он сам и распускает про себя слухи, один другого страшнее. Жулик и негодяй! Тоже мне, Калиостро выискался! Чародей из кишиневской губернии! Плюнуть и растереть.

– Вспомни покушения, Алексей, – не сдавался Гоголь. – Теперь мы почти наверняка знаем, что за ними стоял этот самый бледнолицый господин с черными очами. Каким образом он знал о нашем приближении? О том, что мы застрянем на дороге? О том, в каком трактире остановимся?

По глазам Багрицкого было видно, что доводы его проняли, однако он не захотел показывать этого.

– Я человек действия, мой друг, – сказал он. – Предпочитаю действовать, да еще о событиях вчерашних... Поехали-ка лучше к Верховскому и поспрашиваем его с глазу на глаз. Он сам нас пригласил, помнишь? Пусть только попробует отказаться принять нас. Я вызову его к барьеру!