Он остановился, определяя, кто из них главарь, с которого и следовало начать, чтобы сломать волю к сопротивлению остальных. Происходи дело в замкнутом помещении, Гуро все же сумел бы укротить незнакомцев, не прибегая к физической силе, но под открытым небом всегда существует слишком много факторов, рассеивающих внимание: игра света и теней, колыхание листвы, пролетающие птицы. Так что Гуро прибег не к магическим свойствам своего перстня, а повернул набалдашник трости и упер ее в землю, не позволяя стилету выскочить из полого ствола раньше времени.

– Желаете мне что-либо сообщить, господа? – спросил он, вкладывая особую иронию к обращению, нисколько не подходящему к отребью, что остановилось перед ним, растянувшись цепью.

«Господа» не пожелали сообщить ничего. Один выпустил из рукава гирю на цепочке. Второй вытащил из голенища сапога нож. Третий распахнул армяк, чтобы выдернуть из петли подвешенный там топор.

И снова Гуро поразила их медлительность. Он подумал, что эти трое просто вынуждены грабить прохожих сообща, потому что от одного такого увальня ничего не стоит убежать даже маленькому ребенку или женщине в юбках. Он подумал, что еще не поздно сделать это и самому. Допрыгать вниз по склону холма до самой реки, а там найти извозчика и добраться в гостиницу без приключений? Это было заманчиво, но совершенно неприемлемо. Гуро не имел привычки бегать от опасности. Идти ей навстречу – другое дело.

Он подождал, пока обладатель кистеня замахнется, уклонился от прогудевшего грузила и сделал выпад своей импровизированной шпагой. Клинок вошел в мягкое брюхо по самую трость. На одутловатой физиономии появилось изумленное выражение, которое часто можно наблюдать у людей, осознавших, что их жизнь обрывается прямо в этом месте, здесь и сейчас.

Двое других, державшихся до того в стороне, чтобы не зацепило кистенем, дружно пошли на Гуро. Вот именно что пошли, а не бросились. Времени было предостаточно, чтобы атаковать того, что размахивал топором, пока его напарник с ножом находился вне пределов досягаемости. Но на этот раз трость не достигла цели. Во время выпада разбойник отбил ее топором, а потом обрушил свое оружие на Гуро.

По счастью, удар был нанесен обухом и пришелся по руке, но она вся вспыхнула от боли, словно сквозь нее пропустили электрический ток, и выронила трость.

Гуро увидел летящий ему в грудь нож, отпрыгнул и двинул нападавшего в челюсть, применив прием английского кулачного боя. Несмотря на то что бить пришлось левой рукой, она сшибла противника с ног, оставив его катиться на дно крепостного рва. В наступление пошел обладатель топора. Гуро в падении схватил трость и выставил ее на манер рогатины, которую упирают тупым концом в землю, предоставляя медведю с размаху насаживаться на острия. Разбойник крякнул и рубанул топором воздух. Открылся его красный рот, и борода тоже сделалась красной.

Гуро вырвал левой рукой трость из грузного тела и побежал вниз, чтобы не позволить уйти третьему участнику нападения. Тот перестал искать оброненный нож, лег на спину и всем видом своим просил пощады. Лицо его было таким жалобным, что, может, кто другой и простил бы его, но только не Гуро. Он зашел к лежащему сбоку и со второй попытки поразил его в сердце, прерывая тем самым бесполезные мольбы.

Расправившись с троицей, он поднял голову и внимательно осмотрел весь склон перед крепостью, крепостные стены, башни и дорогу. Похоже, никто не увидел ни нападения, ни расправы. «И славно», – подумал Гуро, которому совершенно не хотелось давать объяснения полицейским чинам.

Убрав клинок в трость, он быстрым шагом направился прочь, но не вверх по дороге, где можно было столкнуться с кем-нибудь, а в сторону рощи, за которой торчали купола с крестами. Не для того, чтобы молиться за упокой душ собственноручно убитых рабов Божьих. Просто там было легко затеряться в толпе.

По пути Гуро пощупал правую руку и установил, что у него перелом лучевой кости. Это означало, что придется терпеть разного рода неудобства два или три дня, пока кости срастутся. Неприятно. Но не смертельно.

– Все ж таки в слугах определенный смысл есть, – рассудил Багрицкий, прохаживаясь по гостиничному нумеру, где было достаточно сделать пять шагов от кровати до окна, чтобы приходилось поворачивать обратно. – И пахнут черт-те чем, и воруют, и глупы, однако пользы, приносимой ими, получается больше вреда.

К такому выводу он пришел, когда выяснил, что вода в бак не налита, а спички и свечи закончились, и чтобы раздобыть их, нужно куда-то идти – хоть даже и спуститься вниз, чтобы купить у содержателей гостиницы.

– Без извозчика беда, – вздохнул Гоголь, – не станем же всякий раз нового нанимать. Хлопотно. И дорого, наверное, обойдется.

– Извозчика, допустим, найдем, – рассуждал Багрицкий вслух. – А кто станет вещи носить, сапоги чистить, с поручениями бегать?

– Завтра придумаем что-нибудь.

– Завтра... А за свечами сегодня идти.

Ругаясь себе под нос, поручик отправился вниз, грохоча ступенями деревянной лестницы. Гоголь разделся и лег, натянув одеяло до подбородка. Они добрались до Бендер лишь под вечер. Полиция сильно задержала их расспросами, да и подходящий экипаж удалось найти не сразу.

Сквозь подступающий сон Гоголь слышал, как вернувшийся товарищ гремит стульями, топает по комнате и шепотом клянет клопов и гостиничный народ. Наконец он улегся. Пружины взвизгнули и угомонились.

На рассвете Гоголь проснулся первым и сел за письма Плетневу и Пушкину. И тут ему пришло в голову, что лучше этого не Делать. А вдруг почта вскрывается по пути? Гоголь встал и посмотрел в окно. После двух покушений его нервы были натянуты, как гитарные струны, закрученные цыганом. Таинственная Анка, подсыпавшая в пищу яд, так и не нашлась, а если бы и так, то это никак не вязалось с выстрелом на дороге. Кто он, могущественный враг, предвосхищающий каждый шаг Гоголя? Необходимо выявить его, чтобы обезопасить себя, прежде чем будет нанесен очередной удар. На этот раз, возможно, смертельный.

Прогнав мысли из головы, Гоголь с некоторой завистью поглядел на похрапывающего товарища и отправился прогуляться, чтобы набраться впечатлений, которые никогда не бывают лишними для писателя. Задумавшись, он не заметил, как спустился к реке и забрел на пристань, где рыбаки распродавали улов, выхватывая со дна лодок то карпа, то сома, то пригоршню плотвички. Весь берег, камни и мостки блестели от чешуи. Переступая через мокрые сети и пахнущие рыбой лохани, Гоголь дошел до котла, подвешенного над костром. Вода внутри бурлила, и нетрезвые рыбаки ссыпали туда пучеглазых раков, моментально перестающих грозить своими клешнями и меняющими буро-зеленую окраску на нарядную, ярко-красную. Вареных уже раков поедали тут же, взламывая с хрустом панцири и высасывая сок из лап.

– Попробуй, барин! – предложил один мужик с перекошенной бородой и совершенно мутными глазами.

Гоголь чуть ли не бегом поднялся по откосу и направился в центр города. Когда он проходил мимо гостиницы, куда более шикарной, чем та, где остановился он с товарищем, ему бросилась в глаза мужская фигура за окном второго этажа. Увидев поднятую голову прохожего, мужчина отступил за занавески. По неизвестной причине это произвело на Гоголя тягостное впечатление. Вернувшись к себе, он тоже встал у окна, пытаясь понять, что его взволновало. Полузакрыв глаза, он долгое время стоял неподвижно и вздрогнул, когда его окликнул товарищ.

– Не спится? – Багрицкий зевнул и с хрустом потянулся. – Мне тоже, брат. Матрас заменить надобно будет. Настоящий клоповник! Не забыть бы порошку купить.

– Мне кажется, за нами следят, – произнес Гоголь не оборачиваясь.

– Кто?

– Может, даже Гуро.

– Откуда знаешь?

– Не знаю. Чувствую.

– Чувства барышням оставь, – посоветовал Багрицкий. – Мы – мужчины. Нам присущ холодный разум.

«Это у тебя разум холодный, Алексей Иванович? – спросил Гоголь мысленно. – Чуть что, за оружие хватаешься или кулаком норовишь заехать!»