— Да, в социальной сфере, помогаю людям.

— Так ты социальный работник?

— Да.

— Прекрасно. Нужное дело. — Хофмейстер сделал большой глоток. И еще один. Его стакан снова опустел. Неожиданно быстро. Он все еще крепко обнимал Тирзу. Как будто она могла сбежать, стоило ее отпустить. — Для этого не нужно учиться в университете, ведь нет? Чтобы стать социальным работником. Туда принимают и без университетского диплома, правда? Для этого вообще нужно хоть какое-то образование?

— Образование нужно, — кивнул молодой человек. — Но в университет для этого ходить не обязательно, вы правы.

— Не все рождены для университетов, — сделал вывод Хофмейстер. — У некоторых людей нет никакого интереса к науке, у кого-то просто нет таланта, чтобы заниматься наукой. Таким нечего искать в университете.

— Пап, — сказала Тирза и засмеялась так, как умела только она, мило, но строго, наигранно, но искренне, вежливо, но дерзко. Она погладила отца по щеке. — Не сейчас, ладно? Давай не будем начинать разговоры о науке.

— Не будем, — кивнул он. — Не сейчас. В другой раз. Когда ты придешь к нам на ужин. Тогда мы от души поговорим о науке. — Он посмотрел на парня своей дочери, и у него уже не возникло ни капли сомнений — он точно видел его раньше. Он его знал. Вот только откуда он его знал, Хофмейстер никак не мог вспомнить.

— Скажи, пожалуйста, — спросил он. — Не мог ли я видеть тебя по телевизору? Тебя показывают по телевизору?

Молодой человек покачал головой:

— Я занимаюсь музыкой, но я не знаменитость. По телевизору меня не показывают.

— Но мы ведь уже встречались, не так ли? Мы же знакомы.

Парень покачал головой:

— Нет, мы не знакомы. Я никогда раньше вас не видел.

— Пап, перестань, не веди себя так странно. Вы с Шукри никогда не встречались. И нигде ты его не видел.

— Может, где-то на улице в нашем районе?

— Шукри никогда тут не бывает. Он живет совсем в другой части города.

— В какой части?

— Недалеко от Центрального вокзала, — сказал парень. — На одном из островов.

Хофмейстер кивнул. На одном из островов. Он сделал еще два «Кир-рояля», для этого человека и для своей младшей дочери. Сам он снова взял белое вино.

— А вот это, — сказал он, когда стаканы снова были наполнены, — место, где мы с вами находимся, это лучшая часть улицы Ван Эйгхена. Чуть дальше, от улицы Якоба Обрехта, район уже не такой престижный. Тоже очень приличный, но я бы не хотел там жить. На самом деле это место, эти несколько квадратных метров, это лучшее место в Амстердаме, а значит, и в Нидерландах.

Он чокнулся своим стаканом с бокалом молодого человека, а потом легонько коснулся им и бокала Тирзы.

— За этот вечер, — сказал он. — За этот праздник. За ваше счастье и за счастье всех людей. Спиноза считал, что нельзя быть счастливым, если твое счастье делает других людей несчастными. Ты ведь знаешь, кто такой Спиноза, я полагаю?

— Пап, давай сегодня обойдемся и без Спинозы. И без Достоевского с Толстым. Не сейчас, ладно? Пожалуйста, пап?

Он осушил свой бокал и немедленно снова его наполнил.

— Видишь, — сказал он. — Видишь, Шукри, я под каблуком у моей дочери. Моя дочь — мой босс. С самого начала, как только она родилась. С первой минуты. И знаешь почему? — Он перешел на шепот, как будто собирался поведать им тайну, которую не должен был услышать никто другой. — Потому что она — царица солнца. Тирза — моя солнечная королева. Смотри, осторожней, скоро и ты окажешься у нее под каблуком.

Хофмейстер сделал большой глоток, поставил стакан на столешницу, выхватил у Тирзы ее бокал, залпом осушил его, тоже поставил на столешницу и поднял Тирзу на руки.

Он поднял свою дочь так высоко, как только мог. И с огромным усилием, сдавленным голосом, потому что дышать было ужасно тяжело, сказал:

— Видишь, я все еще могу тебя поднять, моя царица солнца. Если надо, я могу пронести ее хоть до середины Амстердама. Правда, Тирза?

Он стал кружиться с Тирзой на руках, еще и еще. Он кружил ее по кухне, как драгоценный трофей, как божество. Он кружил ее, пока не выбился из сил.

Он поставил ее на пол. Голова ужасно кружилась, и ему пришлось ухватиться за столешницу. Кухня продолжала вертеться у него перед глазами. Собственная дочь кружилась у него перед глазами.

Все замолчали. Никто не знал, что сказать. Тирза схватила Шукри за руку.

Так они и стояли, втроем на кухне.

Хофмейстер почесал затылок. Кухня постепенно замедлила вращение. Он пришел в себя.

Но они до сих пор не знали, что сказать.

Тишина затянулась. Тишина становилась болезненной.

— Пойдем в комнату, — наконец сказала Тирза своему другу. — Пойдем веселиться. Моя мать тоже здесь. Чтобы ты был в курсе на всякий случай. Но лучше мне тебя с ней не знакомить.

— Было приятно познакомиться, господин Хофмейстер, — сказал молодой человек. — Мы ведь еще обязательно увидимся?

— О, ну разумеется, мы увидимся, — отозвался отец Тирзы. — Сегодня попозже. Или в другой раз.

Она прошла вперед, его дочь, молодой человек за ней, рука в руке. Тирза напоследок махнула отцу и подмигнула ему. И он остался один на кухне.

И в этот момент его осенило, что он забыл. Суши! Он же не предложил им суши.

Он посмотрел на часы. Почти без четверти одиннадцать.

Хофмейстер сунул голову под кран с холодной водой и снова почувствовал, как в голове что-то гудит, это было похоже на глухое жужжание насекомого, но он знал, что это на самом деле. Это была молитва.

Он не стал вытирать лицо и остался стоять посреди кухни, пока с него капали капли. Он снова был в полном порядке, он освежился. Тирза вернулась. Можно было начинать праздник.

Он достал из холодильника поднос с сашими, снял с него пленку и разложил рыбу на специально приобретенное по этому случаю блюдо.

— В одиннадцать я начну жарить сардины, — сказал он вслух самому себе.

Его супруга прижала к стенке парня, чье имя Хофмейстер не мог вспомнить, и что-то громко ему говорила. Стол передвинули, свет притушили, но сашими имели успех. Гости ели и пили с жадностью. Голод и жажда шли рука об руку.

Тирза и ее молодой человек разговаривали с юфрау Фелдкамп. Какая-то девочка, как ее зовут, он тоже не помнил, окликнула его: «Пойдемте танцевать, господин Хофмейстер!» Он решительно помотал головой и сказал с самой милой улыбкой: «Нет, сегодня я — служба кейтеринга».

Она его даже не слушала. Эта девица уже забыла, что звала его, и потащила танцевать учителя экономики. Ханс охотно дал себя утащить.

Хофмейстер стоял с блюдом посреди гостиной. Ему казалось, что он невидимый, и нельзя сказать, чтобы это было неприятное чувство. Как будто он был здесь и не был. Человек, на которого не обращают внимания, вот как можно было его назвать. И как ни странно, теперь он этим гордился. Раньше такого не случалось. Тогда кто-то из коллег говорил: «Я тут недавно был на одной презентации, и знаешь, что там произошло?» И только через несколько минут, если вдруг возникала пауза, Хофмейстер вставлял: «Я в курсе, я же там был».

Он был там, он присутствовал, но его никто не замечал.

Хофмейстер наблюдал за происходящим в гостиной. Тирза и ее парень все еще беседовали с юфрау Фелкамп. Он никогда бы не подумал, что юфрау Фелдкамп может вести такие бурные беседы, Она совершенно расслабилась. Госпожа Ван Делфен, похоже, тоже от души веселилась. Точно, пришло время, когда все расслабились и развеселились, а значит, Хофмейстеру было пора угостить всех сашими. К встрече со своими тайными и глубже всего запрятанными страстями и странностями лучше быть готовым не на пустой желудок. Он посмотрел на парня своей младшей дочери. Он следил за ним.

Кто-то врезался в него и спросил:

— А тунец еще остался?

Он словно в трансе показал на кусок рыбы и снова уставился на парня своей младшей дочери.

Он не сводил с него глаз.

И тут Хофмейстер вдруг понял, почему его лицо показалось ему таким знакомым. Он понял, кого напоминает ему этот мальчишка. Как же он не увидел этого в первую же минуту? Но теперь все стало ясно. Мохаммед Атта. Как две капли воды. Тот же подбородок, та же прическа. Родной брат Мохаммеда Атты. Его двойник. Мохаммед Атта собственной персоной, Хофмейстер готов был поклясться, что это он, если бы не знал с почти стопроцентной уверенностью, что этот человек мертв.