Он быстро осушил и второй бокал.

— Тирза! — крикнул он. — Тирза!

Никакой реакции не последовало.

Он схватил блюдо с суши и сашими и в третий раз отправился с ним в сад. Он надеялся, что в саду полно гостей. Он представится всем молодым людям, которых раньше не видел, скажет, что он отец Тирзы, а потом будет с интересом выслушивать их истории. Как знать, может, он даже в шутку исподтишка ткнет кого-нибудь из них в живот и скажет коварным шепотом: «Не тебя ли я видел однажды утром у нас в ванной?» Ничто не сможет вывести его из равновесия. Он будет идеальным гостеприимным хозяином. Когда они все отправятся домой, эти дети, то станут думать: до чего же классный отец у Тирзы.

Прогулявшись с блюдом по саду, он вернулся на кухню, накрыл закуски пленкой и поставил в холодильник. Тяжело дыша, он остановился у раковины. Эта прогулка с сырой рыбой почему-то вымотала его. Он налил себе еще бокал.

Нет, книжных презентаций ему больше не стоило бояться. В издательстве прошла реорганизация. Сначала его хотели уволить, но потом выяснили, что из-за возраста сделать это уже невозможно. Закон этого не позволял, закон встал между ним и его увольнением, а в таких случаях закон был безжалостен. В начале апреля его вызвали к директору, который в основном занимался финансами и исполнением желаний головного офиса. Недостижимый и непостижимый верховный бог — головной офис.

Сначала они мило беседовали о повседневных мелочах, директор и Хофмейстер. О детях. О климате. Климате на бирже, климате в обществе и климате в метеорологическом смысле. Глобальное потепление тоже мельком вклинилось в беседу. А потом стали говорить о менее повседневных делах. О смертельном заболевании начальника отдела маркетинга. О марокканцах, из-за которых возникало столько проблем. О пробках на дорогах. Особенно эта тема взволновала директора, он жил в Наардене.

Обсудив проблему с пробками, директор удобно развалился в кресле, как будто разговор уже был закончен, и тут он вдруг спросил:

— Йорген, а какого успешного автора ты открыл для нашего издательства за столько лет работы здесь? Ты вообще открыл для нас хоть одного автора?

Этот вопрос совершенно обескуражил Хофмейстера, потому что минуту назад они еще говорили о марокканцах и пробках.

Он посмотрел в окно, потом на директора, потом на его стол и потом снова глянул в окно. За окном росло дерево. Оно как раз осторожно начинало зацветать.

— Я же в основном занимался переводной художественной литературой, — покашлял Хофмейстер. — Я занимаюсь переводной художественной литературой, — исправился он. — Германия, Восточная Европа, Кавказ, в этих регионах сейчас выходит много интересного. И еще некоторое время я работал с книгами о спорте, но, признаюсь честно, к ним у меня не очень-то лежала душа.

— Да уж, — сказал директор. — Спортивные книги тебя не слишком увлекали. Но ты ведь мог отыскать для нас достойного автора в Германии или в Восточной Европе? Понимаешь, проблема в том, что все авторы, которых ты к нам привел, в результате стоили нам больших денег, но при этом никаких денег нам не принесли, мы на них только потратились. — Он откинулся на спинку кресла. — Видишь ли, Йорген, — продолжил он, — ты не поверишь в то, что я тебе сейчас скажу. Мы хотели уволить тебя, но наш юрист обнаружил, что это невозможно по причине твоего возраста. И знаешь, что нам теперь придется сделать? Мы заплатим тебе за те два с половиной года, или сколько тебе там осталось до пенсии, за два года и восемь месяцев. Мы выплатим тебе все, включая отпускные, страховку, всю эту канитель. Но только не приходи сюда больше. Тебе больше не нужно приходить в это издательство. Ты совершенно свободен.

После этого директор встал и с приклеенной улыбкой протянул Хофмейстеру руку, так что Хофмейстер тоже был вынужден встать. При этом директор выглядел как ведущий телешоу, который вручал участнику главный приз. Но Хофмейстеру не верилось, что директор и на самом деле считал это главным призом. Никто бы не назвал подобное главным призом.

— Что ты на это скажешь? — спросил директор. — Что скажешь, Йорген?

Хофмейстер изо всех сил старался выглядеть вежливым и впервые за долгие годы вспомнил о своих родителях и том времени, когда он еще учился в средней школе. Оказывается, не было никакой разницы, сколько тебе исполнилось лет, пятьдесят четыре, пятьдесят восемь, шестьдесят два, но если в тебе однажды поселился побитый школьник и ты не смог его вовремя выгнать, он останется в тебе навсегда. Унижение — это был неизменный фактор в его жизни, то, что всегда связывало его с тем, кем он был в тринадцатилетнем возрасте. Олицетворением унижения. И возможно, это чувство было еще ужаснее, чем настоящее унижение.

— Я не знаю, что сказать, — произнес Хофмейстер и осторожно вытащил ладонь из руки директора. У него всегда были теплые и влажные ладони из-за вечного страха, что его на чем-то поймают, но вот на чем, он и сам не знал. Ведь на самом деле его не на чем было ловить. За все эти годы он не стащил из конторы даже скрепки. — Я, конечно, хотел бы продолжить у вас работать, но и так тоже хорошо, — сказал он и тут же подумал: почему у него не получилось сказать, что, на его взгляд, это вовсе не хорошо, почему он не смог это произнести? Почему ему непременно надо было делать вид, что все хорошо. Что все всегда получалось именно так, как ему и хотелось.

Но на этот раз для разнообразия довольный вид ему не слишком удался. Он был огорчен и даже не сомневался, что это огорчение четко читалось у него на лице, пусть и против его воли. Может быть, даже больше, чем огорчение, — на его лице был смертельный страх.

Чтобы как-то умерить этот страх и придать их разговору вполне мирное настроение, как предположил Хофмейстер, директор пару раз по-дружески похлопал его, как будто почти не уволенного сотрудника, по плечу и сказал:

— Разве не об этом мы все мечтаем? Чтобы нам платили, а работать было не надо? Наслаждайся! Отправляйся путешествовать. Или займись греблей. Ты же всегда хотел заниматься греблей. Так что давай, освобождай свой рабочий стол и делай теперь, что хочешь. Я тебе даже завидую, старик, честно тебе скажу, я тебе завидую, Йорген.

Директор второй раз пожал Хофмейстеру руку, и тот почувствовал себя марионеткой, которой управляли. Не он сам, а кто-то за него контролировал его движения, слова, даже его мысли. Что-то было сильнее его собственной воли. Страх, стыд, боязнь создать лишние проблемы.

Ведь была же какая-то гордость в человеке, который принимал все, что с ним происходило, ни за что не цеплялся. Гордость человека, который после падения спокойно поднимается на ноги и идет дальше как ни в чем не бывало.

— Мы, конечно, не забыли, сколько всего ты сделал для нашего издательства, — сказал директор. — Очень много всего, и тебе не всегда было легко и просто, мы это знаем. Так что мы, конечно, хотим официально с тобой попрощаться, все как положено. Когда скажешь, только дай знать, чего бы тебе самому хотелось. Может, скромно отметим все вместе? За ужином? Или хочешь подарочную карту? Но уже сейчас я хочу сказать тебе: мне было приятно с тобой работать, и всего хорошего тебе, Йорген. Наслаждайся жизнью! Знаешь…

Он наклонился еще ближе к Хофмейстеру, как будто хотел поведать ему тайну, которую больше не мог хранить в себе.

— Наверное, странно слышать это от человека, который всю жизнь проработал с книгами. Но самое прекрасное в этой жизни — не книги, Йорген, самое прекрасное — это наши дети. Поезжай к своей дочке во Францию. Скоро у тебя и внуки появятся. Как прекрасно. Займись с ними греблей, ходите на лодке под парусом, купи им водные велосипеды. Дети обожают воду.

Хофмейстер вдруг почувствовал во рту косточку. Маленькую косточку, наверное виноградную. За обедом он ел фруктовый салат. Он судорожно сглотнул и проглотил ее.

Директор сказал все, что хотел.

Хофмейстер в задумчивости направился к двери. На пороге он обернулся и спросил: