– А ты? – склонил голову Генриор.

– А я в кабинетах сидеть не привык. Не люблю я бумажки перебирать. Значит, к королю придется пойти, – вдруг запросто сказал он, будто решил заглянуть к старому другу. – Он молодой, должен меня понять.

– К королю? – пораженно переглянулись граф и Генриор.

– Ну да.

– А что, ты с ним знаком? – широко раскрыл глаза граф.

– Немного… Вы не думайте, что хвастаюсь, но он мне однажды награду вручал. А как-то раз, когда он был еще принцем, меня назначили его телохранителем. Мы и на корабле вместе ходили, и даже на лыжах катались. Это можно рассказывать. Мне показалось, что он хороший человек. Мой ровесник.

– Берри… – тихо сказал граф. – А ведь я тоже собрался к королю. У нас в Розетте некрасивый случай произошел. Вот теперь думаем, как всё это распутать.

– Что за случай?

Граф тяжело вздохнул, коротко и устало рассказал историю Элли.

– Я обязательно поговорю с королем. Он обещал принять меня послезавтра. Думаю, всё будет хорошо, – Берри помолчал и произнес с улыбкой. – Но сначала я всё-таки хочу увидеть не короля, а маму!

Глава 39. Что такое любовь?

– Элли! Элли, я приготовила тебе пудинг.

– Спасибо, мама, я не буду.

– Твой любимый, малиновый.

– Не хочу.

– А сырный суп? Шоколадное пирожное? Или пирожок?

– Нет.

– Тогда просто выпей чаю. Милена заварила свежий чай с листочками ежевики. Такой ароматный!

– Нет.

– Но ты второй день ничего не ешь! Что это такое?! Так нельзя, заболеешь!

Элли промолчала – она сидела на высоком стуле, опершись локтями о подоконник, и равнодушно глядела в окно, за которым расстилался зеленый квадратный сквер. С улицы доносились голоса ребятни, игравшей на детской площадке.

Трехкомнатная квартира в центре шумного города, в которой Элли жила с матерью (а прежде и с мужем матери) ничем не напоминала дворянский замок. Никакой мебели из красного дерева, тяжелых портьер и колонн. Никаких пушистых ковров, бархатных диванов и напольных часов с боем. В просторных комнатах было светло, свежо и солнечно. Вот только настроение у Элли было мрачным.

– Мама, оставь ее в покое, – в комнату, залитую желтым солнечным светом, шагнула Милена. Она собрала вьющиеся волосы в простой хвостик, надела пижаму с розовым слоником на груди, а тяжелые серьги заменила серебряными гвоздиками. Тоненькая, симпатичная, без высокой прически, модного наряда и макияжа она выглядела лет на десять моложе своего возраста и походила на старшеклассницу. – Ничего страшного не случится, если Элли немного поголодает.

– Как это – не случится? – нахмурилась Эмилия. – Ты только посмотри на нее! Тонкая, бледная, от ветра качается. Надо же как-то приходить в себя, в конце концов!

– Мама, от того, что ты настаиваешь, Элли не станет лучше, – спокойно возразила Милена. – Разрешишь нам поговорить?

– Пожалуйста, говорите, секретничайте! – с досадой пожала плечами Эмилия, взявшись за дверную ручку. – Но я не понимаю, что происходит. Ну да, случилась отвратительная история. Но ведь надо жить дальше! У меня тоже чего только не было… Да и у тебя тоже. Ничего же, пережили! Ладно, девочки, ухожу.

– Обиделась… – проговорила Милена, когда за матерью захлопнулась дверь.

– Я ее не обижала, – равнодушно сказала Элли. – Какая может быть обида, если я просто не хочу есть?

– Ты объявляешь голодовку? Тогда, как положено, выдвигай требования.

– Я хочу только одного – чтобы выпустили Дена.

– Но причем же тут мама? Как она-то может на это повлиять?

– Не знаю. Мама ни при чем. Я просто не хочу никакой еды, вот и всё.

– Ну, вот с чего начали, к тому и пришли… – вздохнула Милена.

Сестры замолчали. Милена подумала, что Элли раньше походила на беспечного мотылька, а теперь напоминает заводную куклу с пугающим стеклянным взглядом. Холодная, мрачная, молчаливая, она закрылась, как безлюдный дом. Впервые в жизни Милена не могла подобрать к ней ключа. Уж лучше бы сестренка плакала, возмущалась, настаивала на своём, как той ночью в управе! Тогда, по крайней мере, всё было понятно. А от ледяного безмолвия Милена впадала в отчаяние.

В глубине квартиры затрезвонил неуместно веселой трелью телефон, приглушенно зазвучал голос матери, но девушки не придали этому никакого значения.

– Неужели такая любовь? – пробормотала Милена. Она сказала это скорее для себя, чем для Элли, но сестренка неожиданно отозвалась:

– Да.

– Что – да?

– Любовь.

– Элли, ну… – Милена хотела было выложить логичные доводы. Мол, это увлечение, а не любовь (они ведь с Деном едва знакомы), что у Дена мог быть и финансовый интерес (может, надеялся на графское состояние), что у парня в деревне есть невеста. Но, глянув на белое лицо Элли, Милена поспешила уцепиться за ее слова, как за веревочку:

– А что ты имеешь в виду, когда говоришь про любовь, Элли? Что для тебя – любовь?

– А для тебя?

Милена собралась было заметить, что она первая спросила, и вообще вопросом на вопрос не отвечают. Но сдержалась и проговорила, радуясь возможности завязать разговор:

– Любовь – это доверие, привязанность, влечение, нежность, дружба, желание обнять и поцеловать – всё вместе.

– И ты всё это испытываешь к мужу? – холодно поинтересовалась Элли.

– Да, – просто сказала Милена.

– Но ведь он тоже не граф и не герцог, обычный человек, да еще намного тебя старше. За что ты его любишь?

– Он хороший, умный, честный, – не задумываясь, проговорила Милена, не понимая, к чему клонит сестра. – К тому же прекрасный врач.

– А я люблю Дена не потому, что он хороший. Мне даже неважно, хороший он или нет. Просто люблю – и всё, – Элли отвернулась к окну и глухо произнесла: – Из-за меня он оказался в тюрьме, а я ничем ему не помогла.

– Не из-за тебя. И чем ты могла ему помочь?

– Хоть чем-то. Если бы я вышла за Криса, я бы упросила его пойти к королю. Но папа…

– Папа поступил правильно. Никому такие жертвы не нужны. К тому же, он обещал заняться этим вопросом.

– Он сказал это, чтобы меня успокоить. Я преступница, Милена. Я предала Дена, – еле слышно сказала Элли и снова тягостно замолчала.

Милена не успела возразить. Дверь распахнулась так резко, что сестры вздрогнули. На пороге появилась встрепанная Эмилия – вид у нее был странный, а взгляд безумный. Пожалуй, с таким выражением лица полководцы объявляют о начале атаки. Она выпрямилась, вскинула подбородок, откашлялась, будто собралась исполнить оперную арию, поправила воротник синего домашнего платья.

Но не запела. Зарыдала. Села на Эллину кровать, покрытую тонким серебристым покрывалом, – и принялась всхлипывать, закрыв лицо руками.

– Боже мой, что?! – вскрикнула Милена, кинувшись к матери. – Что еще случилось? С кем? Андреас? – это первое, что пришло ей в голову – брат всегда бешено гонял на автомобиле. – Или плохо с отцом?!

Элли тоже подошла, тихо села рядом.

Но мать оторвала ладони от лица, улыбнулась сквозь слезы и проговорила, крепко обняв дочерей, точно у нее не руки, а крылья:

– Девочки мои! Папа позвонил. Наш Берри нашелся! И он едет к нам!

***

Эмилия и Милена не знали, за что браться, нервничали, от волнения всё валилось из рук. Но они всё же пожарили курицу, покрошили салатик с мягким сыром, томатами и оливками и испекли заливной пирог со сливами (он получился кособоким, но, когда его присыпали сахарной пудрой, стал выглядеть более-менее прилично).

Потом Эмилия, всхлипнув, вспомнила, что Берри в детстве обожал мороженое, и, накинув плащ, бросилась в магазин, хотя Милена говорила, что она может сбегать сама. «Нет, ты не знаешь, какое он любит!» – возразила мать.

Элли тоже участвовала в общих хлопотах: порезала сливы для пирога, помыла посуду (кухарок в квартире Эмилии никогда не было, только для уборки она иногда приглашала женщину из компании «Чистота»). Но непонятно было, радуется ли она грядущей встрече. Элли и самой казалось, что одна часть ее сердца весело волнуется (брат, который когда-то строил с ней башни из кубиков, играл в мяч и катал на плечах, – возвращается!), а другая по-прежнему леденеет и умирает. И этот холод пробирается на другую половину, сковывает душу, замораживает мысли.