Берри был так привязан к Генриору, что Андреас однажды назвал его «лакейским любимчиком», за что тут же поплатился – получил от брата крепкую оплеуху. Андреас, схватившись за покрасневшее ухо, громко разревелся, Берри наказали, хотя даже граф сказал, что за такие слова наказать следовало бы Андреаса. Но разве графиня-мать позволит обижать белокурого внука? Мальчикам было лет по десять-одиннадцать, но братья не дружили, не играли вместе, а если и оказывались рядом, только ссорились – шумно и бестолково.

Когда Берри подрос, начал отдаляться от Генриора. Друзья, книги, спорт стали важнее бесед с дядей Генри. Генриор понимал, что это неизбежно, – парень взрослел. Теперь он часто смотрел на Берри издалека – как тот играет с крошечной Элли, как исступленно подтягивается на турнике и поднимает гири, как читает старинные книги, не замечая ничего вокруг.

Так бы всё и шло – просто и обыденно. Но вдруг графиня-мать, у которой к старости стало совсем нехорошо с головой, опять завела подзабытую волынку о том, что Берри – не её внук, и всё чаще повторяла, не стесняясь даже прислуги, что Эмилия родила кучерявого мальчишку неизвестно от кого. Может, от князя Ардена – у того вьющиеся волосы. Или от барона Вернелли – у того, как у Берри, тоже только морские путешествия на уме. А может, даже от Генриора. А что это Эмилия пьет с ним кофе?! О чем это они болтают?! Друзья? Да какая может быть дружба между молодой графиней и дворецким, привлекательным еще мужчиной средних лет? Не смешите!

Услыхав это, Генриор единственный раз в жизни вышел из себя, собрал вещи и едва не покинул замок – и непременно уехал бы, если б граф не убедил его, что не верит ни единому слову матери, и не упросил остаться.

А Берри было уже пятнадцать – он всё видел, всё слышал и всё понимал, и мрачнел с каждым днем всё больше, как облако, которое наливается темной дождевой водой.

Глава 34. По-другому я не могу

Генриор помнил, что в те годы Берри потерял детскую кипучую живость, стерлась с губ лихая улыбка. Он вырос, вытянулся, но стал незаметным, замкнутым. Не ввязывался больше в ссоры и драки, подолгу молчал, ни с кем не обсуждал то, что его тревожит, даже с Генриором. Родители – те, пожалуй, были даже рады, что непослушный сын вдруг успокоился, перестал бродить по окрестностям, болтаться с деревенскими мальчишками.Только по-прежнему подтягивался на турнике, поднимал гантели да всё рисовал в блокнотах старинные парусники.

Берри взялся за учебу – начал с маниакальным упорством изучать иностранные языки и иногда бродил по замку, тихо повторяя незнакомые слова и запутанные фразы. Генриор, глядя на угрюмого паренька, скрывающего от всех, что творится в его душе, тревожился, но отгонял нехорошие мысли.

В ту пору пришлось задуматься о продолжении образования. В Лесном имелся лицей, но обучали там только восемь лет, потом родители определяли детей в другие заведения. Андреаса и Берри было решено отдать в разные школы – парни с годами так и не подружились.

Отец с матерью записали Берри в старинный мужской лицей-пансион «Северитас», считавшийся в дворянской среде очень престижным. Образование там давали достойное, солидное, правда, нравы были суровые, о чем и говорило название, означающее «строгость». Посещать воспитанников разрешалось не чаще раза в месяц, а домой отпускали всего только два раза в год.

…Потом не было дня, чтобы Генриор не вспоминал, как промозглым октябрьским днем он приехал в «Северитас». Прибыл один – граф был занят конторскими делами, Эмилия осталась с приболевшей маленькой Элли. Берри вызвали по громкой связи, тот пришел не сразу – потом угрюмо объяснил, что заставили переписывать упражнения.

Генриор увидел Берри издалека, когда он шагал по коридору, но не сразу узнал. Мрачный, бледный, в мешковатой форме мышиного цвета, тот походил на собственную тень. Буйные русые кудри больше не вились – парня остригли почти наголо. Из-под непомерно большой фуражки беззащитно торчали розовые уши. Генриор знал, что Берри стесняется оттопыренных ушей, всегда прикрывает их вьющимися волосами. А тут – вот что. И ведь не мальчик уже, а подросток – непростой, сложный, закрытый. Зачем так его унижать?

Воспитатель, тощий, сухой, в светло-сером мундире, с желтым пористым лицом и деревянным скрипучим голосом, сообщил, что на свидание («Свидание! Как в тюрьме!» – отметил тогда Генриор) дается ровно полчаса.

Они вышли в сад, сели на зеленую крашеную скамью с неудобной прямой спинкой – было зябко, неуютно, ветрено. Генриор поставил на скамейку увесистый картонный пакет с шоколадом и фруктами.

– Ну, как ты здесь? – неловко спросил Генриор, запахивая пальто и с тревогой глядя на мальчика. Он хотел было снять с себя теплый шарф и накинуть на тонкую неприкрытую шею Берри – и отчего-то не решился. Достал из шуршащего пакета самое красивое красное яблоко, тщательно вытер его салфеткой, протянул подростку.

– Я здесь нормально, – пожал плечами Берри. Желтый ажурный лист плавно опустился на форменную куртку, Берри равнодушно его смахнул.

– Не обижают тебя?

– Кто? Лицеисты? Нет. Попробовали бы обидеть, – Берри с хрустом откусил яблоко.

– Друзья появились?

– Нет. Зачем они мне? Мои друзья остались в Ключах.

– Сельчане...

– Да, ну и что?! – с вызовом сказал Берри, крепко сжав яблоко в кулаке. Он как будто специально хотел позлить Генриора. – Зато они нормальные парни, а не эти одинаковые пешки.

Генриор сделал вид, что не заметил выпада, спокойно спросил:

– А учителя как?

– Учителя как учителя… – Берри подумал, решил поделиться: – Вчера вот получил за то, что не поздоровался с директором. А я просто его не заметил.

– Как – получил? – нахмурился Генриор.

– Обыкновенно – тростью по ладоням. Здесь все получают. Интересно, отец знал, что за правила в этом лицее, когда меня сюда отправлял? Знал, наверное.

– Граф определил тебя сюда, так как отзывы о «Северитасе» в дворянской среде очень хорошие. После него лицеисты без экзаменов переходят в элитный университет и получают достойную профессию, – проговорил Генриор, ненавидя себя за сухие казенные фразы. Но ведь что-то надо было говорить!

– Чтобы дать достойную профессию, обязательно бить палкой по рукам? – прищурился Берри.

– Конечно, нет. Мне казалось, таким образом уже нигде не воспитывают. Я и не думал, что здесь так.

– Да. Здесь так, – коротко отозвался Берри.

Они замолчали, глядя на красивые, не облетевшие еще деревья. Берри снова пару раз хрустнул яблоком. Поводил ногами в черных ботинках по желто-коричневой листве, пошуршал, сообщил равнодушно:

– Сегодня, наверно, снова к чему-нибудь придерутся. Так и будут доставать.

– Ну почему, Берри? – Генриор попытался его обнять, но тот как бы невзначай тряхнул плечами. – Ты умный сильный парень. Сообразительный, любознательный. Учишься хорошо. Ты будешь здесь на хорошем счету.

– Дядя Генри, какой ты наивный! – горько усмехнулся Берри, пряча мокрые ресницы. – Умный, любознательный… Скажешь тоже! Здесь это никому не нужно. Просто надо делать, что велят.

Берри вздохнул и вдруг посмотрел Генриору в глаза – решился, видно, сказать, что давно хотел:

– Послушай, дядя Генри! Хочу честно предупредить тебя, а заодно и родителей. Я не буду учиться в лицее. Я уйду.

– Как – уйдешь? – Генриор обеспокоенно посмотрел на Берри. – Среди учебного года? – он хотел было добавить, что отец уже выложил за обучение круглую сумму, излишне весомую даже для дворянского бюджета, но промолчал.

– Да, – очень серьезно кивнул Берри. – Мне обязательно надо поскорее уйти. Иначе я кого-нибудь здесь убью.

– Берри!

– Просто поверь, я говорю правду. Вчера, когда меня лупили по рукам, я запросто мог выдернуть палку и сломать пополам, но сдержался. Но я только первый раз сдержался, потом не буду! В следующий раз я этой же палкой дам тому уроду по голове. Я больше никому не позволю меня унижать, как вчера. Нет. Ни за что. Я уйду… чтобы никого здесь не покалечить.