– А что? Сегодня ты был хорош! – внезапно произнесла Эмилия, и тут же осеклась, проговорила сухо: – Я хотела сказать, что вы, граф, совершенно правильно отказали этому мальчику из числа золотой молодежи. Нам такие женихи не нужны.

– Правильно?! Вы считаете, это правильно?! – в комнату вихрем ворвался Андреас, глаза его были сумасшедшими. Он склонился над графом, взмахнул руками. – Да что ты натворил, отец? Да ты понимаешь, что всё разрушил?! Все складывалось идеально, сказочно! Уже завтра Элли стала бы герцогиней, а мы – добропорядочным семейством. И что же? По твоей милости мы снова позорище, посмешище и так далее!

– Далее все будет в порядке! – голос графа снова окреп. – Я за свою жизнь уже довольно наделал чудовищных ошибок! Но сейчас – не-ет! Хватит. Что, твоя сестра – игрушка, чтобы так ею распоряжаться? Фату он подарит, видишь ли. Щенок! И что это за свадьба – за один день? Пошлость, издевательство над нами! Как он посмел вообще такое предложить, этот мальчишка? Я понял бы еще, если бы между ним и Элли случился роман. Тогда – да, я не стал бы препятствовать. Но ведь Элли его не любит! Скажу больше, и он ее тоже не любит. Не наигрался в мишек и зайцев! Подавай ему Элли на блюдечке!

– Ты за деревенщину, видно, готов Элли выдать, лишь бы по любви! – колко проговорил Андреас, ноздри его раздувались от гнева.

– Да, пусть выходит по любви, но только когда подрастет! Когда мозги появятся! ­– стукнул кулаком по столу отец. Элли отняла от лица руки, посмотрела на графа широко распахнутыми мокрыми глазами. А тот продолжал горячиться. – Элли – не разменная монета! Она еще девочка. Пусть взрослеет, учится. А ты думай не о семейной, а о своей личной чести, Андреас!

– Что?!

– То! Слухи разные ходят. А о Розетте тебе переживать нечего, пусть пишут, что хотят, замок от этого не развалится.

– Но меня… то есть всех нас!.. не пустят теперь ни в один приличный дом! – истерично закричал Андреас. – Это ты понимаешь?!

– Не пустят в приличный? А ты иди в неприличный, – холодно порекомендовала мать. – Дорогу ведь знаешь. С кем только ни путаешься.

В бешенстве стукнув кулаком о кулак, Андреас выбежал из столовой – тяжело хлопнула дверь с вычурными узорами – стебельками с бутонами роз.

– Мне всё надоело, – медленно сказал граф, тяжелым взглядом окидывая дочерей и бывшую жену. – Второй день в этом доме творится нечто безумное. Пора это прекращать. Эмилия, отправляй Элли в город. Милена, и ты уезжай, устраивай свою судьбу.

– Устали вы от нас, понимаю, – заметила Эмилия. – Ничего, разъедемся, будете снова наслаждаться одиночеством.

Граф посмотрел на нее долго и печально. Сказал просто:

– Детям надо жить своей жизнью. Но если бы ты осталась, я был бы очень рад.

Глава 30. Журнал "Альбатрос"

Конечно, Эмилия не осталась в замке и не стала искать отговорок. Только посмотрела на графа странно, дернула плечом и промолчала. Графу подумалось, что она хотела сказать: «Сейчас не время это обсуждать, всё так сложно, а вот когда-нибудь потом…» Но, может быть, ему это только показалось.

Уже к обеду замок опустел. Милена отправилась в город Кэбвиль вместе с матерью и Элли, решила провести там несколько дней, прежде чем вернуться к мужу. Андреас исчез, ни с кем не попрощавшись: бросил сумку с вещами в модный спортивный автомобиль и укатил в Тисс, где у него была просторная квартира. Считалось, что там он пишет диссертацию о ледяных драконах. Впрочем, все понимали, что в скучном Тиссе он не задержится, – найдет очередную красотку и укатит в горный кемпинг или на взморье.

Граф с тяжелым сердцем бродил по гулким коридорам замка и не мог найти себе места. Снова и снова мысленно он прижимал к сердцу маленькую Элли и с горечью думал, что та на прощание не обвила его шею тонкими руками, не поцеловала в щеку, а просто равнодушно кивнула, и глаза ее были ледяные, пустые, жутковатые. Вот Милена крепко обняла, пообещала, что, как выдастся время, непременно приедет в Розетту с мужем. Переживал граф и о том, что Андреас даже не соизволил сказать отцу короткое «до свидания». Но, может, хоть в чем-то сын и прав? Горячо радеет за традиции, за достоинство семьи, за дворянскую честь. Вот только не понимает, молод еще, что счастье детей превыше чести. «Но Андреас, каким бы он ни был, тоже мой ребенок! – с тоской думал граф. – И похож на меня, и глаза у него голубые, как у матери…»

С Эмилией граф попрощался церемонно, как с давней доброй приятельницей. Она протянула руку, украшенную рубиновым перстнем, и он задержал ее в ладони чуть дольше, чем полагается.

Граф вспоминал глаза Эмилии, в которых всегда отражалось небо, её вьющиеся волосы и прямой характер, и горько сожалел, что не смог сохранить семью с этой женщиной. А ведь она много лет назад настаивала: «Мишель, давай оставим замок твоей матери, а сами возьмем детей и уедем хоть куда: на море, в столицу, да хоть в Тисс! Неужели тебе так нужны эти каменные стены, эти балы, салоны, сплетни? Скучно, тоскливо, противно!» Он тоже был упрямым, не согласился: «А как же мать – разве останется одна? А как же Розетта?» Граф вздохнул. Что ни говори, а Розетта была ему по-прежнему дорога. Но Эмилия… Эмилия гораздо дороже. Эх, вернуть бы всё назад...

Устав от бессмысленной ходьбы, граф спустился по витой лестнице в холл, сел в низкое кресло, машинально взял с журнального столика газету. Увидел, что это тот же красочный «Дворянский вестник», – и бросил с брезгливостью, точно схватился за дохлую мышь. Что-нибудь новое почитать бы!

Подошел Генриор, в его руках был красочный журнал. «И как только ему удается предугадывать то, что я желаю?» – вновь удивился граф.

– Свежая пресса? – пробормотал граф, вынимая из кармана лилового сюртука золотые очки. – Ну, давай. Из столицы прислали? Почитаем.

Граф поднял глаза – и обомлел. На Генриоре, его хладнокровном, невозмутимом Генриоре, лица не было! Помощник был белым, как фарфоровая чашка, руки его дрожали, но на худом лице с вечной морщиной меж бровей особым светом сияли зеленые глаза.

– Генриор! О небеса, что еще стряслось?! – граф выпрямился, схватился за сердце. – Что там, в этом журнале? Он же из столицы? Там все-таки напечатали про наш скандал?

– Нет, скандал ни при чем и журнал не из столицы, – медленно проговорил Генриор. Он сделал паузу, кое-как справился с собой и присел на кресло напротив графа, хотя обычно дожидался приглашения. Но, видно, ноги его не держали. – Вы не беспокойтесь. Это вовсе не плохая новость. Это, может быть, и не новость даже… Но я не могу скрыть от вас… И жаль, что Эмилия… То есть госпожа Эмилия… Уже уехала. Хорошо бы, если б она тоже посмотрела.

– Что там, Генриор?! Что ты лепечешь, как младенец?! Ты здоров? Ты меня пугаешь!

Генриор открыл журнал, полистал его, покусывая пересохшие губы, наконец нашел, что искал. Помедлил, вглядываясь в глянцевую страницу, потом осторожно, будто драгоценность, передал графу.

Граф долго смотрел и ничего не мог понять. На странице красовалась замечательная фотография, из тех, что хочется долго разглядывать, – большая, живая, яркая. На фоне ослепительного синего моря возле красавца-фрегата позировал парень в голубой обтягивающей рубашке с короткими рукавами – молодой, загорелый, симпатичный, с родинкой на щеке. Он глядел не в объектив, а в сторону, немного щурился и улыбался. Крепкий, спортивный: руки какие мускулистые! Дворяне точно поморщились бы: «Как у простолюдина! И кожа-то как прожарена! Будто с пахоты пришел!» Русые волосы, кудрявые, давно нестриженые, весело путаются на ветру – за такую небрежную прическу в Лесном тоже непременно бы осудили…

– Я не пойму, Генриор, – наконец сказал граф. От волнения он то и дело поправлял очки. – Что это ты мне показываешь? Что это за человек? Твой знакомый? Кто это?

– Да, кажется, знакомый. Хорошо знакомый. Полагаю, что это ваш сын, – тихо сказал Генриор, – Граф Бенджамин. Берри.

Граф снял очки, надел снова, приблизил журнал к глазам, потом, наоборот, отодвинул. Чуть не выронил – руки его мелко дрожали. Посмотрел на обложку, зачем-то пробормотал нелепо: