Видимо, она хотела сказать «не встретимся», но договаривать отчего-то не стала.

Глава 25. Вспоминаете прежние годы?

Рано утром Генриор занялся повседневными хлопотами: дал поручения садовнику и двум приходящим служанкам. Внес в блокнот список дел из двенадцати пунктов, подчеркнув двойной чертой запись о том, что нужно поскорее найти новую горничную взамен Раниты: хозяйство-то немаленькое. Утвердил с поварихой Мартой меню на день, велел водителю купить на рынке свежую зелень, овощи и домашнюю колбасу.

Он выглядел так, как всегда: подтянутый, безупречно одетый, подчеркнуто аккуратный. Только круги под глазами – коричневые, как поджившие синяки, да болезненная желтоватая бледность выдавали его утомление. Генриор долго не мог заснуть ночью, ворочался с боку на бок, а когда все-таки сморил сон, привиделся, будь он неладен, высокий рыжеватый парень, с которым связалась глупая Элли. Руки парня были скованы наручниками, но он смотрел прямо, а в глазах птицей бился упрек: «Вы сломали мою жизнь!» «Да нет, дорогой, ты сам ее сломал!» – ответил во сне Генриор, и слова прозвучали до отвратности фальшиво. На том он проснулся – и больше уже не смог сомкнуть глаз. Что ни говори, а возраст.

Время подходило к восьми, господа еще спали. Генриор знал: к тому времени, как они проснутся, их будет ждать аппетитный завтрак: овсянка с клубникой, яичница с беконом, поджаренные тосты, оладьи, сливочный сыр, свежий творог, самодельные конфеты из сухофруктов. Граф поднимался не раньше девяти, дети и того позже. Но, во сколько бы они ни встали, каждый получал свежую, горячую и полезную еду, Генриор лично об этом заботился. В прежние годы старая графиня не допускала разнобоя – все принимали пищу в строго отведенное время. Но потом супруги разошлись, графини-матери не стало, дети разлетелись… Всё изменилось.

Позаботившись о первых утренних делах, Генриор позволил себе пару минут отдыха. Спустился на первый этаж, заглянул на кухню – не в тот просторный кафельный «дворец», где хозяйничала пышнобокая Марта, а на другую, с почти игрушечной плитой и таким же крохотным шкафчиком для посуды. Снял с полки любимую белую чашку – высокую и простую, без единого рисунка, поставил на круглый, без скатерти, стол. Достал из шкафчика медную узорчатую турку и банку с кофе. Горьковатый аромат разлился по длинному коридору.

– Доброе утро, Генриор!

Генриор вздрогнул – тесная кухонька была его маленьким царством, как и находившийся за соседней дверью просторный зеленый кабинет, в котором он вел конторские книги и занимался хозяйственными подсчетами; из кабинета дверь вела в узкую, как пенал, спальню. В этот дальний уголок замка редко кто приходил.

Генриор обернулся – и увидел Эмилию. Она была тщательно одета и причесана, будто и не ложилась вовсе; поблескивали шпильки в ее вьющихся волосах. И стильный брючный костюм, и бежевая шелковая блуза навыпуск выглядели свежо и модно. Но макияж, смытый вечером, Эмилия пока не нанесла заново, и от этого выглядела не такой боевой, уверенной в себе, как вчера, и даже немного беззащитной.

– Доброе утро, госпожа Эмилия! – приветствовал Генриор, подвигая ей белый табурет. Будто и не удивился, что она появилась так рано в его скромных владениях. – Присаживайтесь. У меня тут, как всегда, по-простому. Хотите кофе?

– Да, налейте, я ведь за этим сюда и пришла, – сразу же согласилась она. И пожаловалась: – Голова разболелась. Видимо, давление упало, у меня так бывает. Может, после кофе будет лучше.

Генриор достал из шкафчика еще одну белую чашку, нашел вазочку с конфетами и печеньем, поставил перед Эмилией.

– Угощайтесь, пожалуйста. А вот насчет давления – с этим бы не шутил. Лучше провериться у врача.

– Ах, какие там врачи, Генриор! – отмахнулась Эмилия. – Где на них найти время?

– Слышал, вы работаете учителем?

– Да, пытаюсь обучить школьников тому, что им никогда в жизни не пригодится… – вздохнула Эмилия, поднеся чашку к губам. – Но не жить же на деньги графа! Ни за что! ...Ах, кофе у вас, как всегда, замечательный! …Я ведь очень люблю науку, свою химию, все эти колбы, реторты, кислоты, щелочи, даже смешно. А передать эту любовь детям не умею – ни своим, ни чужим. Знаете, так хочу уйти из школы на косметическую фабрику! А может быть, даже заняться химической магией, это интересно. Но сомневаюсь.

– Почему же? – Генриор сел напротив Эмилии. – У вас получится.

– Так ведь возраст! Никуда от него не денешься.

– Да вы еще молоды, госпожа Эмилия, – не кривя душой, сказал Генриор. – Подумаешь, сорок девять! Пробуйте, действуйте. Вы еще успеете. Всё успеете!

– Вы так считаете? А мне иногда кажется, что жизнь уже прошла. Дети выросли, личная жизнь не сложилась.

– Но у вас, насколько мне известно, молодой муж.

– Муж? Его уже нет… – махнула рукой, Эмилия, и Генриор отметил, как она сникла, как не походила на вчерашний фейерверк. – Мы расстались. Он ведь младше меня, я сама предложила ему найти другую, которая будет мягче, моложе, родит детей… Вот он и ушел. И правильно. Не стоило снова выходить замуж – это была ошибка. Знаете, Генриор, я ведь думала, что у меня, несмотря на годы, во втором браке будет еще ребенок. Но не сложилось. Да и к лучшему. Эти-то выросли неприкаянными. Ни на что я не гожусь.

– У вас хорошие дети, госпожа Эмилия, – мягко сказал Генриор. И осторожно добавил: – Я очень рад, что вы посетили замок, пусть и повод невеселый.

– А вот это вы зря! – Эмилия встрепенулась, отставила чашку. – Я в замке вообще не должна была появляться! Сказала, что ноги здесь моей не будет, а слова не сдержала!

– Жизнь непредсказуемая… – развел руками Генриор. – Но я рад вас видеть. Уверен, что и граф тоже.

Эмилия помолчала, пригубила кофе, положила на блюдце печенье. Сказала негромко:

– Как странно. Я снова здесь, на этой крошечной кухне. Снова пью ваш изумительный кофе. Здесь, в замке, мои дети. И будто ничего не изменилось. А на самом деле, изменилось всё.

Генриор ничего не ответил. Ему тоже казалось, будто перед ним сидит прежняя Эмилия ­– нетерпеливая, откровенная, немного вздорная, но простая, честная и добрая.

С первых дней он относился к Эмилии не как владелице замка, супруге работодателя, а как к младшей сестре, взбалмошной, но ранимой. Как забыть, какой он впервые увидел ее – бледную, хрупкую, с кудрявыми встрепанными волосами, с красными глазами. В ее тонких руках вертелась и кричала во все горло маленькая Милена. Эмилия забрала малышку у няньки, которая никак не могла ее успокоить, но и сама не сумела утихомирить голосистую кроху. Генриор тогда не выдержал: шагнул к молодой матери, очень вежливо спросил: «Вы позволите?» Та, отчаявшись, кивнула. Генриор взял Милену, прижал к груди, забормотал что-то невнятное, монотонное, успокаивающее… И та затихла, заулыбалась, заснула.

А потом перед глазами Генриора пронеслась другая картина – как Эмилия, не юная девочка уже, а многодетная мать, рыдала здесь, на тесной кухоньке, прикрывая лицо распущенными вьющимися волосами, точно плотным платком. Он чувствовал неловкость, не знал, как ее успокоить, и просто по-дружески держал за руку, а она повторяла что-то обрывистое, но Генриору понятное: «Он меня не любит! Он верит только матери! Она внушила ему! А это неправда, неправда, неправда!»

«Да не обращайте вы внимания, пусть старая графиня говорит всё, что пожелает, она уже выжила из ума! – выпалил с досадой Генриор; он тогда единственный раз позволил себе недобро отозваться о матери графа. – Все знают, что вы порядочная женщина и верная жена». «А он уверен, что я лгала ему все эти годы!»

Генриор понимал, о чем идет речь. Старой графине взбрело в голову, что Берри, который родился через полтора года после Андреаса, – не сын графа Мишеля. Она считала, что беспокойный лопоухий мальчик, ничем не напоминающий белокурого ангелочка Андреаса, родился от кого угодно, только не от хозяина Розетты. Ведь совсем не похож! Уверения Эмилии, что и у нее, и у Милены русые вьющиеся волосы, а похож мальчик на деда, ни к чему не привели.