Граф (тогда еще молодой, бодрый, но замотанный) решал с начальником конторы деловые вопросы, а Генриор уныло щелкал счетами и не прислушивался к чужой беседе. Но когда граф восторженно воскликнул: «Как у вас всё логично, чётко, цифра к цифре – и всё как на ладони!», начальник с гордостью заявил: «У нас хороший счетовод – господин Ларос» – и представил Генриора графу. «Вот бы мне такого человека в мою Розетту… – мечтательно пробормотал граф и оживился: – Послушайте, господин Ларос, а не хотите ли вести счета моего замка? Это достойная подработка, я хорошо заплачу. Но скажу сразу, хлопот много. Прежний управляющий оставил после себя полный беспорядок в бумагах». «Если начальник не будет возражать, могу попробовать…» – равнодушно пожал плечами Генриор. Он заваливал себя работой, чтобы забыться.

Так Генриор впервые переступил порог Розетты, потом приехал еще раз и еще – и, наконец, остался в замке, взяв на себя обязанности управляющего, дворецкого, экономиста, водителя, компаньона и Бог знает, кого еще. Жить одному было невмоготу, о другой жене он и помыслить не мог. А здесь – хоть чужая, да семья.

Милена тогда была крошечной девочкой. Генриор по доброй воле стал помогать няньке – тихонько щелкал счетами возле колыбели, присматривая за тем, как спит беспокойная малышка. Так и ожил немного. Всех детей помогал растить, кроме первого мальчика – Андреаса. Тогда еще была жива мать графа Мишеля – ох и непростая дама! Она настояла, чтобы Андреаса, наследника Розетты, с первых дней воспитывали не мать с отцом, не няньки, не Генриор, а лучшие педагоги – причем в истинных дворянских традициях. Вот и воспитали, черт бы их побрал!

Генриор прикипел к Розетте и был здесь по-своему счастлив. Но очень переживал за графскую семью, хотя и не показывал вида. Каждый день думал о пропавшем мальчике Берри – это терзало, изматывало душу. А теперь вот маленькая Элли прибавила хлопот.

– Генриор, да ты совсем меня не слушаешь! – сварливо проговорил граф, и Генриор тряхнул головой – он и правда погрузился в воспоминания. – Ну, скажи, почему ты лично не сообщил о поездке? Мне кажется, я впервые за тридцать лет напоминаю тебе об обязанностях. Что за день! Что за жизнь!

Генриор не стал оправдываться, сказал равнодушно и сухо:

– Верно. Я был обязан. Полагаю, что за нарушение должностных инструкций на меня следует наложить штраф – вычесть не менее двадцати процентов из оклада. Это будет справедливо. По крайней мере, я бы именно так поступил с нарушителем правил.

Граф промычал что-то невнятное, поставил чашку с недопитым чаем на ночной столик, сказал с укоризной:

– Генриор, ну хватит тебе, какие еще штрафы? Зачем? К тому же... Должен признаться, что я тебе даже благодарен. Если бы ты не поехал, моя сумасбродная Милена наверняка сама бы села за руль. От моих девочек, к несчастью, всего можно ожидать. А то, что я наговорил тебе... Так ты уж не обижайся, так положено.

– Я понимаю, – кивнул Генриор. – День был тяжелый.

– Так значит, того парня все-таки посадили в тюрьму... – вдруг задумчиво проговорил граф. – Ну что же. Закон есть закон. По крайней мере, Элли его больше не увидит. А что ты сам думаешь по этому поводу, Генриор? Только давай без этого: «Я всего лишь дворецкий, разве вам нужно мое мнение…» Да, раз спрашиваю, значит нужно!

– Мое мнение таково: парень виноват, но не настолько, чтобы идти на плаху, – угрюмо ответил Генриор. – Между ним и Элли ничего дурного не было. Конечно, мне приходится верить на слово, но я чувствую, что Элли не обманывает. Конечно, парень тоже не так прост, и невеста есть у него в деревне... Но наказание чрезмерно.

– Стало быть, он обманывал мою девочку, а ты за него заступаешься?

– Да не заступаюсь я. Говорю, как есть.

– А я полагаю иначе: то, что он за решеткой, – так и надо. Нечего ему приближаться к моей малышке! – граф говорил громко, будто не Генриора, а себя пытался убедить. – Голову на плечах нужно иметь. Он взрослый.

– Это верно. Голову на плечах иметь нужно… А похлопотали бы вы за него! – неожиданно даже для себя предложил Генриор. – Ведь мать у парня, сестра. Он работящий, семью кормит. Нет, если надо, пусть побудет за решеткой! – добавил Генриор, столкнувшись с изумленным взглядом графа. – Месяц, другой, может, и заслужил. Но не двадцать же лет! Не на плаху же! За убийство иной раз такое не присуждают.

– Что это ты за него просишь? – сморщился граф. – Он нам жизнь сломал! Я больше слышать о нем не хочу. Давай лучше об Элли поговорим. Я рассказал тебе о ночном визите. Как по мне, Крис – прекрасная партия, а Андреас так и вовсе загорелся. Видно, пришло время отдавать Элли замуж. Ты тоже так думаешь?

Генриор помолчал, потом сказал осторожно:

– Я полагаю, Элли сейчас не до женихов. У нее беда, сердце разбито. Вряд ли она захочет замуж даже за короля. Мне кажется, не стоит ее заставлять.

– Ах, Элли-Элли... А вот Андреас полагает, что девочку нужно именно заставить, надавить на нее.

– Ну как вы собираетесь давить? – удивился Генриор. – Вы сейчас готовите строгие слова, а завтра увидите Элли – и растаете. И это правильно, я считаю! – внезапно заключил он. – Детей надо любить, какими бы они ни были.

– Но мысль о свадьбе отвергать нельзя! Нет! – покачал головой граф. – Я верю, что Элли может быть счастлива с Крисом, ведь он так в нее влюблен...

– Как по мне, странная любовь, – холодно заметил Генриор. – По вашему рассказу это похоже на то, как капризный ребенок решил заполучить дорогую игрушку. Влюбленные добиваются взаимности, а не берут желаемое силой. Так было в наше время. Уж извините, граф, за прямоту.

– Эх, Генриор, в наши ли годы рассуждать о чувствах? Откуда нам знать, как принято у молодежи? Да, я добивался Эмилии и женился на ней по большой любви, и что? Жили, детей нажили и разошлись. А все-таки жаль, что мы с Эмилией семью не сохранили. Были бы вместе, может, и дети выросли благополучными.

– Да, мне тоже очень жаль, – вежливо проговорил Генриор.

Они замолчали. Генриор ждал, что граф скажет наконец: «Ты так устал сегодня. Иди, отдохни». Ведь, что бы ни происходило, а в шесть утра Генриор снова должен быть на посту – руководить прислугой, разбираться с бумагами и счетами, решать многочисленные вопросы.

А граф даже себе не хотел признаваться, что боится остаться в одиночестве. Вместе с бессонницей навалятся тяжелые думы, горькие переживания о судьбе Элли и всей Розетты. Придет в голову печальная мысль об Андреасе («ну почему старший сын такой? Жесткий, недобрый... А ведь он – главный наследник, будущий владелец замка...»). Потом о Милене («тридцать лет красавице, а как была бестолковым мотыльком, так и осталась»). А когда явятся думы о Берри – том сыне, что исчез, когда ему было пятнадцать лет, и вовсе захочется завыть на луну.

Граф знал: когда за Генриором закроется дверь, все эти мысли сожмут голову железным обручем, опутают паутиной, будет трудно дышать. И снова пойдет перед глазами карусель: голубые, огромные, испуганные, но полные отчаянной решимости глаза Элли, когда она вцепилась в руку деревенского парня. Скривившиеся лица дворян, выражающие презрение, отвращение и грязное, сальное любопытство. Ехидная усмешка Криса.

Может быть, попросить Генриора почитать на ночь газету? Не хочется, чтобы он уходил. Ах, какая уж там газета...

Мысли о газете перетекли к «Дворянскому вестнику», где назавтра со смаком, с мелкими солеными деталями распишут скандал в Розетте. Как пережить позор? Как смотреть в глаза соседям? Наверное, прав Андреас – выдать Элли замуж поскорее и все утрясется.

Граф тяжело вздохнул, потер виски, сцепил пальцы.

– Есть ли у вас еще вопросы? – наконец не выдержал Генриор. – Если нет, прошу позволения удалиться.

– Да... То есть нет, Генриор... Ночь, надо спать. Иди, иди, конечно, – неохотно проговорил граф.

Но Генриор не успел подняться – дверь в покои распахнулась и на пороге появилась красивая женщина в длинном, мокром от дождя лиловом плаще: не молодая, но моложавая, не полная, но в теле. Ее кудрявые волосы, взбитые в высокую прическу, встрепались, и выглядела дама по-боевому. Даже ручку зонта – яркого, фиолетового с желтыми ромбами и квадратами, – она сжимала крепко, как рукоятку шпаги, и говорила громко и решительно.