— Не говори таких ужасных слов, — попросил Вильно Луц. — Вспомни о своём отце.
— Я помню об отце, — сказал Питер.
Он и правда о нём помнил. Он помнил, каким отец был в саду, какие у него были руки. Помнил он и о том, что отец умер на поле боя, истёк кровью и умер.
Глава 10
Погода ухудшилась. Похолодало ещё больше — хотя казалось, что холоднее уже не бывает. Небеса стали ещё мрачнее — хотя казалось, что мрачнее уже не бывает.
А снег всё не шёл.
В холодной угрюмой спальне «Приюта сестёр вечного света» Адель видела слониху во сне каждую ночь. Сон возвращался настойчиво, и через некоторое время Адель уже могла повторить слово в слово всё, что слониха говорила сестре Мари на пороге приюта. Особенно её завораживала одна фраза — она была так красива и сулила так много, что девочка стала твердить её про себя целыми днями: «За девочкой пришла я, вы Аделью её зовёте, туда уведу, где место ей». Она повторяла это как стихи, как благословение, как молитву: «За девочкой пришла я, вы Аделью её зовёте, туда уведу, где место ей; за девочкой пришла я, вы Аделью её зовёте, туда уведу, где место ей…»
— С кем ты разговариваешь? — спросила девочка постарше, по имени Лизетта.
Они сидели вдвоём на приютской кухне и, склонившись над ведёрком, чистили картошку.
— Ни с кем, — ответила Адель.
— Но ты шевелила губами. Я видела. Ты что — то говорила, — настаивала Лизетта.
— Я повторяла слонихины слова, — призналась Адель.
— Чьи слова?
— Слонихины. Из моего сна. Она говорящая.
Лизетта фыркнула.
— Ну ты напридумывала! И что она говорит?
— Слониха стучится и говорит, что ей нужна я, — объяснила Адель и добавила почти шёпотом: — Я думаю, она хочет меня отсюда забрать.
— Забрать? — Лизетта недоверчиво прищурилась. — Интересно, куда?
— Домой, — ответила Адель.
— Ха! Вы только её послушайте! — воскликнула Лизетта. — Домой! — Она снова фыркнула. — Сколько тебе лет?
— Шесть. Почти семь.
— Ну, для почти семи лет ты непроходимо глупа. И тупа. — Лизетта поджала губы.
Тут в кухню кто — то постучал с чёрного хода.
— О, слышишь? — издевательски сказала Лизетта. — Стучатся. Наверно, твоя слониха.
Она встала и распахнула дверь.
— Смотри — ка, Адель, — проговорила Лизетта с мерзкой ухмылкой. — Смотри, кто к нам пожаловал. Это же слониха! За тобой пришла! Домой сейчас тебя отведёт.
Никакой слонихи на пороге, разумеется, не было. Там стоял городской нищий с чёрной собакой.
— Нечего нам тебе подать, — грубо сказала Лизетта. — Мы сироты. Это сиротский приют. — И она топнула ногой.
— Здесь сиротский приют, голод зол, холод лют, — подхватил нищий, — но слониха пришла за тобой. Прочь по снегу уводит с собой. Ах, Адель, погляди, поспеши, не проспи…
Адель посмотрела в глаза нищему и поняла, что он очень хочет есть.
— Жди чудесную весть, расчудесную, — тянул нищий. — Расчудесная весть станет песнею… Все изменится враз, и слониха твоя про…
— Хватит выть! — оборвала его Лизетта и, захлопнув дверь, уселась возле Адели. — Ну теперь — то ты понимаешь, кто тут на самом деле ходит и в двери стучится? Слепые собаки. И нищие со своими бессмысленными песенками. Неужели ты думаешь, что нас хоть кто — нибудь заберёт домой? Они сами бездомные.
— Он голодный, — вымолвила Адель, и по её щеке покатилась слеза, потом еще одна… еще…
— Ну и что? — Лизетта пожала плечами. — Все голодные. Ты знаешь хоть кого — то, кто не хочет есть?
— Не знаю, — честно ответила Адель, потому что она и сама всегда хотела есть.
— Вот именно. Мы тут все голодные. И что из этого?
Адель не знала, как ответить. Единственные слова, которые пришли ей на ум, были слонихины. Их было не очень много, но они были оттуда, из её сна, и Адель снова принялась повторять их про себя: «За девочкой пришла я, вы Аделью её зовёте, туда уведу, где место ей; за девочкой пришла я, вы Аделью её зовёте, туда уведу, где место ей…»
— Перестань шевелить губами, — строго сказала Лизетта. — Пойми ты уже, никто за нами не придёт.
Глава 11
В первую субботу месяца весь город Балтиз устремился поглядеть на слониху. Очередь тянулась по улицам и переулкам от дворца графини Квинтет вниз под гору и терялась вдали. Кого тут только не было: молодые люди с нафабренными усами и напомаженными волосами; чистенькие морщинистые старушки в пышных, взятых взаймы нарядах; свечных дел мастера, от которых пахло пчелиным воском; прачки с красными, стёртыми пальцами и надеждой в глазах; младенцы, ещё не отнятые от материнской груди, и старики, грузно опиравшиеся на суковатые палки.
Шляпницы стояли с гордо поднятыми головами, водрузив на них свои последние творения. Фонарщики с красными от постоянного недосыпа глазами стояли возле дворников, державших метлы наперевес, точно мечи перед боем. Священники и гадалки стояли бок о бок и украдкой бросали друг на друга негодующие взгляды.
В этой очереди собрались все, весь город выстроился, чтобы посмотреть на слониху. Одни верили, другие надеялись, третьи жаждали мести. Все мечтали о любви. Люди стояли и ждали.
Они знали, что чудес не бывает, но каждый всё — таки втайне рассчитывал, что чудо свершится, что достаточно просто взглянуть на слониху, как все их чаяния сбудутся.
Мужчина, стоявший в очереди перед Питером, был весь в чёрном — вплоть до шляпы с широченными полями. Беспрестанно покачиваясь с носка на пятку, он бормотал: «Размеры слонов потрясают воображение. Размеры слонов бесконечно потрясают воображение. Сейчас я сообщу вам истинные размеры слонов…»
Питер навострил уши. Ему ужасно хотелось узнать про размеры слонов. Это, должно быть, очень полезные сведения. Но человек в чёрном так ни разу и не дошёл до цифр. Посулив сообщить размеры слонов, он выдерживал эффектную паузу, набирал в лёгкие воздух — и, раскачиваясь с носка на пятку, начинал всё сызнова: «Размеры слонов потрясают воображение.
Размеры слонов бесконечно потрясают воображение…
Очередь продвигалась медленно, в час по чайной ложке. К счастью, к концу дня бормотание стоявшего впереди человека стало не так слышно, поскольку появился нищий и заглушил его своим пением. Он стоял, как всегда, с протянутой рукой, а у его ног сидела большая чёрная собака.
Песня была сладкой, щемящей. Питер слушал, закрыв глаза. Эти звуки помогали сердцу биться и усмиряли его бешеный стук. Они утешали и вселяли надежду.
— Ах, Адель, погляди, — пел нищий, — поспеши, не проспи…
— Адель?
Питер обернулся, посмотрел на нищего, а тот — о Господи! — снова пропел её имя.
Адель!
— Пусть он возьмёт её на руки, — сказала мама повивальной бабке в ту ночь, когда родилась его сестра, в ту ночь, когда умерла его мама.
— Боязно мне что — то, — ответила повитуха. — Он же сам от горшка два вершка.
— Нет — нет, дайте ему ребёнка, — повторила мама.
Питеру вложили в руки запелёнутую девочку.
— Запомни, — говорила ему мама. — Это твоя сестра. Её зовут Адель. Она — твоя сестра, а ты — её брат. Вы друг другу родные, запомни. Запомнил?
Питер кивнул.
— Ты будешь о ней заботиться?
Питер опять кивнул.
— Обещай мне, Питер! Обещаешь?
— Да, — ответил он, а потом повторил это чудесное и ужасное слово «да», эту клятву, на случай если мама его не расслышала: — Да.
И Адель, точно поняв, что речь о ней, тут же перестала плакать.
Питер открыл глаза. Нищего не было, а бормотание стоявшего впереди мужчины снова стало явственным:
— Размеры слонов потрясают…
Питер снял шапку, потом снова надел, снова снял. Он еле сдерживал слёзы. «Значит, я дал маме обещание! Я дал клятву».
Тут его ткнули в спину, и грубый голос спросил:
— Эй! Ты шапкой жонглируешь или в очереди стоишь?
— В очереди стою, — ответил Питер.
— Тогда не зевай, продвигайся.
Питер надел шапку и лихо, по-солдатски, сделал шаг вперёд. Ведь прежде он собирался стать солдатом. Очень хорошим солдатом.
