— Вот оно как, — сказал К. и низко опустил голову.

— Что же ты намерен предпринять дальше по своему делу? — спросил

священник.

— Буду и дальше искать помощи, — сказал К. и поднял голову, чтобы посмотреть, как к этому отнесется священник. — Наверно, есть неисчислимые

возможности, которыми я еще не воспользовался.

— Ты слишком много ищешь помощи у других, — неодобрительно сказал

священник, — особенно у женщин. Неужели ты не замечаешь, что помощь эта

не настоящая?

— В некоторых случаях, и даже довольно часто, я мог бы с тобой согласиться, — сказал К., — но далеко не всегда. У женщин огромная власть. Если бы

я мог повлиять на некоторых знакомых мне женщин и они сообща поработа-ли бы в мою пользу, я многого бы добился. Особенно в этом суде — ведь там

сплошь одни юбочники. Покажи следователю женщину хоть издали, и он готов перескочить через стол и через обвиняемого, лишь бы успеть ее догнать.

Священник низко наклонил голову к балюстраде. Казалось, только сейчас

свод кафедры стал давить его. И что за скверная погода на улице! Там уже был

не пасмурный день, там наступила глубокая ночь. Витражи огромных окон ни

одним проблеском не освещали темную стену. А тут еще служка стал тушить

свечи на главном алтаре одну за другой.

процесс

161

— Ты рассердился на меня? — спросил К. священника. — Видно, ты сам

не знаешь, какому правосудию служишь.

Ответа не было.

— Конечно, я знаю только то, что меня касается, — продолжал К.

И вдруг священник закричал сверху:

— Неужели ты за два шага уже ничего не видишь?

Окрик прозвучал гневно, но это был голос человека, который видит, как другой падает, и нечаянно, против воли, подымает крик, оттого что и сам испугался.

Оба надолго замолчали. Конечно, священник не мог различить К. в темноте, сгустившейся внизу, зато К. ясно видел священника при свете маленькой

лампы. Но почему же он не спускается вниз? Проповеди он все равно не читает, только сообщил К. сведения, которые, если подумать, могут скорее повредить, чем помочь ему. Правда, К. ничуть не сомневался в добрых намерениях

священника. Вполне возможно, что он сойдет вниз и они обо всем договорят-ся; вполне возможно, что священник даст ему решающий и вполне приемле-мый совет, например расскажет ему не о том, как можно повлиять на процесс, а о том, как из него вырваться, как обойти его, как начать жить вне процесса.

Должна же существовать и такая возможность — в последнее время К. все

чаще и чаще думал о ней. А если священник знает про эту возможность, то, быть может, если его очень попросить, он откроет ее, хотя и сам принадлежит

к судейскому кругу, — накричал же он на К. вопреки своей кажущейся кро-тости, когда К. задел правосудие.

— Не сойдешь ли ты вниз? — спросил К. — Проповеди все равно уже читать не придется. Спустись ко мне.

— Да, теперь, пожалуй, можно и сойти, — сказал священник. Должно

быть, он раскаивался, что накричал. Снимая лампу с крюка, он добавил: —

Сначала я должен был поговорить с тобой отсюда, на расстоянии. А то на

меня очень легко повлиять, и я забываю свои обязанности.

К. ждал его внизу, у лесенки. Священник еще со ступенек, на ходу протянул ему руку.

— Ты можешь уделить мне немного времени? — спросил К.

— Столько, сколько тебе потребуется! — сказал священник и передал

К. лампу, чтобы он ее нес. И вблизи в нем сохранилась какая-то торжествен-ность осанки.

— Ты очень добр ко мне, — сказал К., и они вместе стали ходить взад и вперед по темному приделу. — Из всех судейских ты — исключение. Я доверяю

тебе больше, чем всем, кого знал до сих пор. С тобой я могу говорить откровенно.

— Не заблуждайся! — сказал священник.

— В чем же это мне не заблуждаться? — спросил К.

— Ты заблуждаешься в оценке суда, — сказал священник. — Вот что сказано об этом заблуждении во Введении к Закону. У врат Закона стоит привратник. И приходит к привратнику поселянин и просит пропустить его к Закону. Но привратник говорит, что в настоящую минуту он пропустить его

162

ф. кафка

не может. И подумал проситель и вновь спрашивает, может ли он войти туда

впоследствии? «Возможно, — отвечает привратник, — но сейчас войти нельзя». Однако врата Закона, как всегда, открыты, а привратник стоит в стороне, и проситель, наклонившись, старается заглянуть в недра Закона. Увидев это, привратник смеется и говорит: «Если тебе так не терпится — попытайся войти, не слушай моего запрета. Но знай: могущество мое велико. А ведь я только самый ничтожный из стражей. Там, от покоя к покою, стоят привратники, один могущественнее другого. Уже третий из них внушал мне невыносимый

страх». Не ожидал таких препон поселянин, ведь доступ к Закону должен

быть открыт для всех в любой час, подумал он; но тут он пристальнее взглянул

на привратника, на его тяжелую шубу, на острый горбатый нос, на длинную

жидкую черную монгольскую бороду и решил, что лучше подождать, пока не

разрешат войти. Привратник подал ему скамеечку и позволил присесть в стороне, у входа. И сидит он там день за днем и год за годом. Непрестанно добивается он, чтобы его впустили, и докучает привратнику этими просьбами.

Иногда привратник допрашивает его, выпытывает, откуда он родом и многое

другое, но вопросы задает безучастно, как важный господин, и под конец непрестанно повторяет, что пропустить его он еще не может. Много добра взял

с собой в дорогу поселянин, и все, даже самое ценное, он отдает, чтобы подкупить привратника. А тот все принимает, но при этом говорит: «Беру, чтобы ты не думал, будто ты что-то упустил». Идут года, внимание просителя

неотступно приковано к привратнику. Он забыл, что есть еще другие стражи, и ему кажется, что только этот, первый, преграждает ему доступ к Закону.

В первые годы он громко клянет эту свою неудачу, а потом приходит старость

и он только ворчит про себя. Наконец он впадает в детство, и, оттого что он

столько лет изучал привратника и знает каждую блоху в его меховом воротнике, он молит даже этих блох помочь ему уговорить привратника. Уже мерк-нет свет в его глазах, и он не понимает, потемнело ли все вокруг или его обманывает зрение. Но теперь, во тьме, он видит, что неугасимый свет струится

из врат Закона. И вот жизнь его подходит к концу. Перед смертью все, что

он испытал за долгие годы, сводится в его мыслях к одному вопросу — этот

вопрос он еще ни разу не задавал привратнику. Он подзывает его кивком —

окоченевшее тело уже не повинуется ему, подняться он не может. И привратнику приходится низко наклониться — теперь по сравнению с ним проситель

стал совсем ничтожного роста. «Что тебе еще нужно узнать? — спрашивает

привратник. — Ненасытный ты человек!» — «Ведь все люди стремятся к Закону, — говорит тот, — как же случилось, что за все эти долгие годы никто, кроме меня, не требовал, чтобы его пропустили?» И привратник, видя, что

поселянин уже совсем отходит, кричит изо всех сил, чтобы тот еще успел услыхать ответ: «Никому сюда входа нет, эти врата были предназначены для тебя

одного! Теперь пойду и запру их».

— Значит, привратник обманул этого человека, — торопливо сказал К.

Его всерьез захватил этот рассказ.

процесс

163

— Не торопись, — сказал священник, — и не принимай чужих слов на

веру. Я рассказал тебе эту притчу так, как она стоит во Введении. Там ничего

не говорится про обман.

— Но ведь это же ясно, — сказал К., — и первое твое толкование было совершенно правильно. Привратник только тогда открыл спасительную правду, когда этому человеку уже ничем нельзя было помочь.

— А раньше его не спрашивали, — сказал священник. — И не забывай, что он был только привратником и свой долг выполнял честно.

— Почему ты считаешь, что он выполнял свой долг? — спросил К. —

Вовсе он его не выполнял. Может быть, его долг был не пускать туда посторонних, но уж того человека, для которого вход был предназначен, он обязан