о нем хороший отзыв! Может быть, у него и есть какие-то задние мысли, но

все равно никакого оправдания в глазах своего ближнего он не заслуживал.

Эта оценка даже зрителя унижала. Значит, таков был метод адвоката (и какое счастье, что К. попал в эту атмосферу ненадолго!) — довести клиента до

полного забвения всего на свете и заставить его тащиться по ложному пути

в надежде дойти до конца процесса. Да разве Блок клиент? Он собака адвоката! Если бы тот велел ему залезть под кровать, как в собачью будку, и лаять

оттуда, он подчинился бы с наслаждением. К. слушал внимательно и сосредоточенно, словно ему поручили точно воспринять и запомнить все, что тут говорилось, и доложить об этом в какой-то высшей инстанции.

— Чем же он занимался весь день? — спросил адвокат.

— А я его заперла в комнате для прислуги, чтобы он мне не мешал работать, — сказала Лени. — Он всегда там сидит. Время от времени я заглядывала

в оконце, смотрела, что он делает. А он стоит на коленях на кровати, разложил на подоконнике документы, которые ты ему выдал, и все читает, читает.

Мне это очень пришлось по душе: ведь окошко выходит во двор, в простенок, оттуда и свету почти нет. А Блок сидит и читает. Сразу видно, какой он покорный.

— Рад слышать, — сказал адвокат. — А он понимает, что читает?

Во время их разговора Блок непрестанно шевелил губами, очевидно заранее составляя ответы, которые надеялся услышать от Лени.

— Ну, на этот вопрос, — сказала Лени, — я, конечно, в точности ответить

не могу. Во всяком случае, я видела, что читает он очень старательно. Целый

день перечитывает одну и ту же страницу и все водит и водит пальцем по стро-кам. Заглянешь к нему, а он вздыхает; видно, чтение ему очень трудно дается.

Должно быть, документы ты ему дал очень непонятные.

— О да! — сказал адвокат. — Они и вправду нелегкие. Да я и не верю, что

он в них разбирается. Я их для того только и дал, чтобы он понял, какую труд-нейшую борьбу мне приходится вести за его оправдание. А ради кого я веду

эту трудную борьбу? Ради… нет, просто смешно сказать — ради Блока! Пусть

он научится это ценить. А он занимался без перерыва?

— Да, почти без перерыва, — ответила Лени. — Только раз попросил по-пить. Я ему подала стакан воды через оконце. А в восемь часов я его выпустила

и немножко покормила.

процесс

149

Блок покосился на К., словно ему давали похвальные отзывы и они не могли не произвести впечатления. По-видимому, в нем пробудилась надежда, он

двигался свободнее, даже поерзал на коленях по полу.

Тем резче показалась перемена: он буквально окаменел от слов адвоката.

— Ты все его хвалишь, — сказал адвокат, — а мне от этого еще труднее

говорить. Дело в том, что судья неблагоприятно отозвался и о самом Блоке, и о его процессе.

— Неблагоприятно? — переспросила Лени. — Как же это возможно?

Блок посмотрел на нее таким напряженным взглядом, словно верил, что она

еще и сейчас способна обратить в его пользу слова, давно уже сказанные судьей.

— Да, неблагоприятно, — сказал адвокат. — Его даже передернуло, когда я заговорил о Блоке. «Не говорите со мной об этом Блоке!» — сказал он.

«Но ведь Блок мой клиент», — сказал я. «Вами злоупотребляют», — сказал он. «Но я не считаю это дело безнадежным». — «Да, вами злоупотребляют», — повторил он. «Не думаю, — сказал я. — Блок прилежно занимается процессом и всегда в курсе дела. Он почти что живет у меня, чтобы

постоянно быть наготове. Такое старание редко встретишь. Правда, лично

он весьма неприятен, привычки у него отвратительные, он нечистоплотен, но к своему процессу относится безупречно». Я нарочно сказал «безупречно» — разумеется, я преувеличивал. На это он мне говорит: «Блок просто

хитер. Он накопил большой опыт и умеет затеять волокиту. Но его невежество во много раз превышает его хитрость. Что бы он сказал, если бы узнал, что

его процесс еще не начинался, если бы ему сказали, что даже звонок к началу

процесса еще не прозвонил?»

— Спокойно, Блок! — сказал адвокат, когда Блок попытался подняться на дрожащих коленях, очевидно с намерением просить объяснения.

И тут адвокат впервые решил дать объяснение непосредственно самому

Блоку. Он посмотрел усталыми глазами не то на Блока, не то мимо него, но

Блок под этим взглядом снова медленно опустился на колени.

— Для тебя мнение судьи никакого значения не имеет, — сказал адвокат, — и не пугайся при каждом звуке. Если ты начнешь так себя вести, я тебе

вообще ничего передавать не буду. Нельзя слова сказать, чтобы ты не делал такие глаза, будто тебе вынесли смертный приговор! Постыдился бы моего клиента! К тому же ты подрываешь доверие, которое он ко мне питает. Да и что

тебе, в сущности, нужно? Ты пока еще жив, пока еще находишься под моим

покровительством. Что за бессмысленные страхи! Где-то ты вычитал, что бывают случаи, когда приговор можно вдруг услыхать неожиданно, от кого угодно, когда угодно. Конечно, это правда, хотя и с некоторыми оговорками, но

правда и то, что мне противен твой страх и в нем я вижу недостаток необхо-димого доверия. А что я, собственно, сказал такого? Повторил высказывание

одного из судей. Но ты же знаешь, что вокруг всякого дела создается столько

разных мнений, что невозможно разобраться. Например, этот судья считает

началом процесса один момент, а я — совершенно другой. Просто разница

150

ф. кафка

во мнениях, ничего более. На определенной стадии процесса, по старинному

обычаю, раздается звонок. По мнению этого судьи, процесс начинается именно тогда. Не стану тебе излагать сейчас все, что опровергает эту точку зрения, да ты все равно и не поймешь, скажу только, что возражений много.

Блок смущенно пощипывал меховой коврик у кровати; как видно, его так

напугало мнение судьи, что он на время забыл свое унижение перед адвокатом

и помнил только о себе, со всех сторон обдумывая слова судьи.

— Блок! — сказала Лени предостерегающе и, взяв его за ворот, подтянула

кверху. — Не щипли мех, слушай, что тебе говорит адвокат.

9. В соборе

К. получил задание: надо было показать некоторые памятники искусства приезжему итальянцу, связанному давнишней деловой дружбой с банком, где его чрезвычайно ценили. В другое время К., без сомнения, счел бы такое

задание весьма почетным, но теперь, когда сохранять свой престиж в банке

ему стоило огромного напряжения, он согласился с неохотой. Каждый час, проведенный вне стен кабинета, был для него сплошным огорчением, хотя

и служебное время он проводил уже далеко не так продуктивно, как раньше.

Иногда часы тянулись в какой-то жалкой видимости настоящей работы, но

тем сильнее он бывал озабочен, когда приходилось отсутствовать. Тогда ему

казалось, что он видит, как заместитель директора, который и без того всегда

его выслеживал, заходит к нему в кабинет, садится за его стол, роется в его бумагах, принимает клиентов, с которыми К. уже годами связан и даже дружен, и восстанавливает их против него, да еще, пожалуй, находит у него какие-то

ошибки, а в последнее время К. чувствовал, как ему со всех сторон угрожают

эти ошибки и он нипочем не может их избежать. И если ему теперь поручали

какие-нибудь даже весьма почетные деловые визиты и небольшие поездки —

а в последнее время, может быть чисто случайно, такие поручения подвора-чивались все чаще, — то ему постоянно мерещилось, будто его нарочно хотят

удалить на время из кабинета, чтобы проверить его работу, или, во всяком случае, считают, что можно легко обойтись и без него.

От многих поручений можно было отказаться без труда, однако на это он

не решался; если его подозрения имели хоть малейшее основание, то, отказываясь, он как бы признавался в своих страхах. Поэтому он с видимым безраз-личием принимал все такие поручения и однажды даже умолчал про серьезную простуду, когда нужно было отправиться на два дня в очень нелегкую служебную командировку, чтобы, упаси бог, ее не отменили, сославшись на сквер-ную осеннюю погоду и дожди.