по делам, и, уже радуясь, что может хоть какое-то время целиком посвятить

своему делу, вышел из банка.

Не задерживаясь, он поехал к художнику, который жил на окраине, в конце города, противоположном тому, где находились судебные канцелярии.

Эта окраина была еще беднее той: мрачные дома, переулки, где в лужах талого

снега медленно кружился всякий мусор. В доме, где жил художник, было открыто только одно крыло широких ворот; в другом крыле внизу был пробит

люк, и навстречу К. оттуда хлынула дымящаяся струя какой-то отвратительной

желтой жидкости, и несколько крыс метнулось в канаву, спасаясь от нее. Внизу

у лестницы, на земле ничком лежал какой-то младенец и плакал, но его почти

не было слышно из-за оглушительного шума слесарной мастерской, располо-женной с другой стороны подворотни. Двери в мастерскую были открыты,

108

ф. кафка

трое подмастерьев стояли вокруг какого-то изделия и били по нему молотка-ми. От широкого листа белой жести, висящего на стене, падал бледный отсвет

и, пробиваясь меж двух подмастерьев, освещал лица и фартуки. Но К. только мельком взглянул туда, ему хотелось как можно скорее уйти, переговорить

с художником как можно короче и сразу вернуться в банк. И если он хоть че-го-нибудь тут добьется, то это хорошо повлияет на его сегодняшнюю работу

в банке.

На третьем этаже ему пришлось умерить шаг — он совсем задыхался, эта-жи были непомерно высокие, а художник, видимо, жил в мансарде. К тому же

воздух был затхлый, узкая лестница шла круто, без площадок, зажатая с двух

сторон стенами — в них кое-где, высоко над ступеньками, были пробиты узкие оконца. К. немного приостановился, и тут из соседней квартиры выбе-жала стайка маленьких девочек и со смехом помчалась вверх по лестнице.

К. медленно поднимался за ними, и, когда одна из девочек споткнулась и от-стала от других, он нагнал ее и спросил:

— Здесь живет художник Титорелли?

У девочки был небольшой горб, ей можно было дать лет тринадцать; в ответ она толкнула К. локотком в бок и взглянула на него искоса. Несмотря на

молодость и физический недостаток, в ней чувствовалась безнадежная испор-ченность. Даже не улыбнувшись, она вперила в К. настойчивый, острый и вы-зывающий взгляд.

К. притворился, что не заметил ее уловок, и спросил:

— А ты знаешь художника Титорелли?

Она кивнула и тоже спросила:

— А что вам от него нужно?

К. решил, что не мешает разузнать еще кое-что о Титорелли.

— Хочу, чтобы он написал мой портрет, — сказал он.

— Портрет? — переспросила она и, широко разинув рот, шлепнула К. ладонью, словно он сказал что-то чрезвычайно неожиданное или несообразное, подхватила обеими руками свою и без того короткую юбчонку и во всю прыть

побежала догонять остальных девочек, чьи крики уже терялись где-то наверху.

За следующим поворотом лестницы К. опять увидел их всех. Горбатень-кая, очевидно, уже выдала им намерения К., и они дожидались его. Прижавшись к стенкам по обеим сторонам лестницы, чтобы дать К. свободный проход, они стояли, перебирая пальцами фартучки. В их лицах, в том, как они

стояли рядком у стенок, была смесь какого-то ребячества и распутства. Горба-тенькая пошла вперед, остальные со смехом сомкнулись за спиной К. Только

благодаря ей К. сразу нашел дорогу. Он хотел было идти прямо наверх, но

она сказала, что к Титорелли можно попасть только через боковую лестницу.

Лестница, ведущая к нему, была еще уже, еще длиннее, шла круто вверх и кон-чалась у самой двери Титорелли. По сравнению со всей лестницей эта дверь

хорошо освещалась небольшим, косо прорезанным в потолке окошечком, она была сколочена из некрашеных досок, и на ней широкими мазками кисти

К тому же воздух был затхлый, узкая лестница шла круто, без площадок, зажатая с двух сторон стенами — в них кое-где, высоко над ступеньками, были

пробиты узкие оконца.

110

ф. кафка

краской было выведено имя Титорелли. К. со своей свитой еще только поднялся до середины лестницы, как вдруг наверху, очевидно услышав шум на

лестнице, приоткрыли двери, и в щель высунулся мужчина, на котором как

будто ничего, кроме ночной рубахи, не было.

— Ох! — воскликнул он, увидев толпу, и сразу исчез. Горбунья от радости

захлопала в ладоши, другие девочки стали подталкивать К. сзади, торопя его

наверх.

Но не успели они подняться на самый верх, как дверь распахнулась и художник с низким поклоном попросил К. войти. Однако девочек он впустить

не захотел и оттеснил их от дверей, сколько они ни просили и сколько ни

пытались проникнуть к нему против его воли, не добившись разрешения.

Только горбунье удалось проскользнуть у него под рукой, но художник по-гнался за ней, схватил за юбки, закружил ее вокруг себя и выставил за дверь, к другим девчонкам, которые не посмели переступить порог, даже когда художник отошел от двери. К. никак не мог взять в толк, как отнестись к тому, что происходит; тут как будто царили самые дружеские отношения. Вытянув

шейки, девочки весело кричали художнику какие-то шутливые слова, которых

К. не понимал, художник смеялся, и горбунья в его руках чуть ли не взлета-ла в воздух. Потом он закрыл дверь, еще раз поклонился К., пожал ему руку

и представился:

— Художник-живописец Титорелли.

К. показал на дверь, за которой перешептывались девчонки, и проговорил:

— Как видно, в этом доме вас очень любят!

— Ах уж эти мне мартышки! — сказал художник, тщетно пытаясь застег-нуть ночную рубашку у ворота.

Он стоял босой, теперь, кроме рубахи, на нем были широкие штаны из

желтоватого холста, они держались только на ремне, и длинный конец его свободно болтался.

— Мне от этих мартышек житья нет, — сказал он и, бросив попытки за-стегнуть рубаху, так как и последняя пуговица отлетела, принес кресло и пригласил К. сесть. — Как-то я написал портрет одной из них — ее сейчас тут не

было, — и с тех пор они меня преследуют. Когда я дома, они заходят только

с моего позволения, но, стоит мне уйти, сюда непременно проберется хоть

одна. Они подделали ключ к моей двери и передают друг дружке. Вы просто

не представляете себе, как они мне надоели. Например, прихожу сюда с да-мой, которую я собираюсь рисовать, открываю дверь своим ключом и вижу: за столом сидит горбунья и красит себе губы моей кисточкой, а ее братцы

и сестрицы, за которыми ей велели присматривать, бегают по комнате, пачка-ют во всех углах. Или, например, вчера: вернулся я очень поздно — поэтому

вы уж простите меня за костюм и за беспорядок в комнате, — значит, вернулся я домой поздно, хотел лечь в постель, и вдруг кто-то щиплет меня за ногу.

Лезу под кровать и вытаскиваю одну из этих негодниц! И почему их так ко мне

тянет — понять невозможно. Вы сами видели, что я их не очень-то поощряю.

процесс

111

Они мне и работать мешают. Если бы это ателье не досталось мне бесплатно, я бы давно отсюда выехал.

И тут же за дверью нежный голосок боязливо пропищал:

— Титорелли, можно нам войти?

— Нет! — ответил художник.

— Даже мне одной нельзя? — спросил тот же голосок.

— Тоже нельзя! — сказал художник и, подойдя к двери, запер ее на ключ.

К. уже успел оглядеть комнату; никогда в жизни он не подумал бы, что эту

жалкую каморку кто-нибудь называет «ателье». Двумя шагами можно было

измерить ее и в длину, и в ширину. Все — полы, стены, потолок — было дере-вянное, между досками виднелись узкие щели. У дальней стены стояла кровать с грудой разноцветных одеял и подушек. Посреди комнаты на мольберте

видна была картина, прикрытая рубахой с болтающимися до полу рукавами.

За спиной К. было окошко, в нем сквозь туман виднелась только крыша соседнего дома, засыпанная снегом.