в день первого допроса. Может быть, он и ошибался, но все же директор канцелярии удивительно походил на участников собрания — тех стариков с жид-кими бородами, которые стояли в первых рядах.

Вдруг все встрепенулись — из прихожей послышался звон разбитой

посуды.

— Посмотрю, что там случилось, — сказал К. и не торопясь пошел к двери, словно хотел дать остальным возможность задержать его.

Но как только он вышел в прихожую и попытался сориентироваться в темноте, на его пальцы, державшие ручку двери, легла маленькая рука, куда меньше, чем его рука, и тихо притворила дверь. Это была сиделка, ждавшая тут же.

— Ничего не случилось, — шепнула она, — я нарочно бросила тарелку об

стену, чтобы вызвать вас сюда.

К. растерялся и сказал:

— Я тоже о вас думал.

— Тем лучше, — сказала сиделка. — Пойдем!

Они сделали несколько шагов и очутились перед дверью с матовым стеклом. Сиделка распахнула ее перед К.

— Ну входите же! — сказала она.

Это явно был рабочий кабинет адвоката. Насколько можно было разглядеть в лунном свете, освещавшем только небольшой квадрат пола у трех окон, вся комната была заставлена тяжелой старомодной мебелью.

процесс

85

— Сюда, — сказала сиделка, указывая на темный ларь с резной деревянной спинкой.

Прежде чем сесть, К. огляделся: комната была высокая, большая; наверно, бедняки из клиентуры адвоката чувствовали себя в ней затерянными. К. представил себе, как они мелкими шажками семенят к огромному письменному

столу. Но он тут же позабыл обо всем, кроме сиделки, — та оказалась настолько близко от него, что почти прижимала его к боковой ручке ларя.

— А я думала, что вы сами выйдете, — сказала она, — и мне не придется вас вызывать. Удивительное дело. Сначала вы, только успели войти, уже

глаз с меня не сводили, а потом заставляете себя ждать. Зовите меня просто

Лени, — торопливо и непосредственно добавила она, словно не желая терять

ни минуты на объяснения.

— Охотно, — сказал К. — Но знаете, Лени, все это ничуть не удивительно

и вполне объяснимо. Во-первых, мне надо было выслушать болтовню этих стариков, нельзя же было уйти ни с того ни с сего, а во-вторых, я человек несме-лый, скорее застенчивый, да и вы с виду вовсе не из тех, кого можно завоевать

одним махом.

— Не в том дело, — сказала Лени и, положив руку на спинку ларя, посмотрела на К. — Просто я вам не понравилась, да и сейчас, вероятно, не нравлюсь.

— Нравитесь — не то слово, — сказал К. уклончиво.

— О-о! — с улыбкой сказала Лени.

Этим восклицанием в ответ на слова К. она словно утверждала за собой какое-то превосходство. Поэтому К. промолчал. Привыкнув к темноте, он уже

различал некоторые детали обстановки. Особенно бросилась в глаза большая

картина, висевшая справа от двери, и он подался вперед, чтобы лучше ее рассмотреть. На картине был изображен человек в судейской мантии, он сидел на

высоком, как трон, кресле; там и сям на резьбе выступала позолота. Но самым

необычным было то, что поза судьи не выражала ни покоя, ни достоинства, напротив, левой рукой он схватился за подлокотник у самой спинки кресла, а правую вытянул вперед, вцепившись пальцами в поручень, будто в следующую секунду он с силой, может быть даже с гневом, вскочит с места, чтобы

сказать решительные слова, а возможно, и объявить приговор. Обвиняемый, очевидно, стоял внизу на лестнице — на картине были видны только верхние

ступени, покрытые желтым ковром.

— Может быть, это и есть мой судья, — сказал К., указывая пальцем на

картину.

— Да я его знаю, — сказала Лени, — он сюда часто приходит. Эту картину

с него писали в молодости, но он и тогда был ничуть не похож, ведь он совсем

крошечного роста. А на картине он велел изобразить себя таким вот высочен-ным — и все от тщеславия. Впрочем, все они тут такие. Я ведь тоже тщеслав-ная и ужасно недовольна, что я вам не нравлюсь.

В ответ на эти слова К. только обнял Лени и притянул к себе, а она молча

положила голову ему на плечо. А про картину он спросил:

86

ф. кафка

— А в каком же он чине?

— Он следователь, — сказала Лени и, взяв К. за руку, обнимавшую ее, стала перебирать его пальцы.

— Всего только следователь! — разочарованно сказал К. — А высшие

чины прячутся. Но ведь он же сидит на троне!

— Это все выдумки, — сказала Лени и прильнула щекой к руке К. —

На самом деле он сидит в кухонном кресле, на которое накинута старая попона.

Неужели вы постоянно думаете о своем процессе? — медленно добавила она.

— Нет, вовсе нет, — сказал К., — наоборот, я, наверно, слишком мало

о нем думаю.

— Ваша ошибка не в том, — сказала Лени. — Я слыхала, что вы чересчур

упрямы.

— Кто это вам сказал? — спросил К., он чувствовал, как она прижимается

к его груди, видел ее пышные, темные, скрученные тугим узлом волосы.

— Я слишком много выдам, если скажу кто, — сказала Лени. — Пожалуйста, не спрашивайте меня, лучше исправьте свою ошибку, не будьте таким

упрямым, все равно сопротивляться этому суду бесполезно, надо сознаться

во всем. При первой же возможности сознайтесь! Только тогда есть надежда

ускользнуть, только тогда. Впрочем, и это невозможно без посторонней помощи, но тут вам беспокоиться нечего, я сама вам помогу.

— Однако вы много знаете об этом суде и обо всех плутнях, которые там

нужны, — сказал К., но тут она прижалась к нему так крепко, что пришлось

посадить ее к себе на колени.

— Вот и чудесно! — сказала она и, угнездившись поудобнее, одернула

юбку и поправила блузку. Потом обхватила его шею руками, откинулась назад

и долго смотрела на него.

— А если я не сознаюсь, вы мне не можете помочь? — испытующе спросил К.

«Однако я вербую себе помощниц, — подумал он удивленно, — сначала

фройляйн Бюрстнер, потом жена служителя суда, а теперь эта маленькая сиделка, — непонятно, почему ее ко мне так тянет? Ишь как расселась у меня на

коленях, будто только тут ей и место!»

— Нет, — сказала Лени и медленно покачала головой, — тогда я вам помочь не смогу. Но ведь вы и не хотите от меня никакой помощи, она вам не

нужна, вы упрямец, вас не переубедишь!.. А у вас есть возлюбленная? — спросила она, помолчав.

— Нет, — сказал К.

— Неправда! — сказала она.

— Впрочем, есть! — сказал К. — Подумайте только, я чуть от нее не отрек-ся, а сам всегда ношу ее фотографию при себе.

Лени стала его просить, он вынул фотографию Эльзы, и девушка, свернув-шись у него на коленях, стала разглядывать карточку. Это была моменталь-ная любительская фотография, где Эльзу сняли во время танца — она любила

процесс

87

танцевать в своем ресторанчике. Еще летели складки юбки на повороте, а она

уперлась руками в крепкие бока и, откинув голову, со смехом смотрела куда-то

в сторону: на фотографии не было видно, кому она так улыбалась.

— Слишком сильно зашнурована, — сказала Лени и показала то место, которое, по ее мнению, было слишком перетянуто. — Мне она не нравится, она груба и неуклюжа. Правда, может быть, с вами она кроткая и нежная; судя

по этой карточке, и это возможно. Такие крупные, высокие девушки иногда

оказываются очень кроткими и ласковыми. Но может ли она пожертвовать

собой ради вас?

— Нет, — сказал К., — она и не кроткая, и не ласковая, и собой ради

меня не пожертвует. Правда, до сих пор я от нее ничего такого и не требовал.

По совести сказать, я и фотографию эту никогда не рассматривал так внимательно, как вы.

— Выходит, что для вас она совсем ничего не значит, — сказала Лени, —

и вовсе она не ваша возлюбленная.

— Но это так, — сказал К., — я от своих слов не отпираюсь.

— Ну, пусть она сейчас ваша возлюбленная, — сказала Лени, — но вы даже

скучать по ней не будете, если потеряете ее или возьмете взамен другую.