***

Не пустили. Это его-то! Чьи протёртые на коленях джинсы и красная рубаха, торчащая из-под узкого пиджака с короткими рукавами, слыли душой танцпола!

Вопреки фамилии, Хромой ходил ровно, твёрдо ступая и пленяя женские взгляды: два метра росту, кость широкая, волосы дыбом и весь будто прямоугольный.

У входа в двухэтажное здание с фиолетовым фасадом без окон, две гориллы из охраны клуба тщетно преграждали Хромому дорогу. Он с бесшабашной улыбкой напирал на них и кричал в синюшные от неонового света лица:

– Вы чего?! Это ж я! Да меня тут все знают! – Хромой простёр ладонь к потупившей взгляды очереди, послушно ровняющей строй по лееру ограждения.

Из чёрных стеклянных дверей на подмогу гориллам выскочили два здоровенных толстяка в жёлтых рубашках и коричневых брюках. Цедя сквозь зубы: «Хватит с ним цацкаться!», они ловко развернули Хромого и легко, будто он ничего не весил, вытолкали на проезжую часть.

Ловя равновесие, Хромой упёрся руками в асфальт. Пуговица на пиджаке оторвалась, а вслед за ней из-за пазухи выпали с гулким металлическим цоканьем и покатились по дороге мимидосы.

– И сигары свои подбери! К нам с табаком вообще нельзя! – огрызнулись здоровяки, шаркая начищенными штиблетами.

Хромой ринулся подбирать разбросанные мимидосы и не видел мужчину, сказавшего густым баритоном:

– Минуточку! На каком основании вы его не пускаете? Что вы себе позволяете?!

– Вернитесь в очередь, будьте любезны! – одна из горилл видимо хотела выглядеть вежливее бульдозера.

– Руки уберите! – возмутился баритон. – Я – Краковский…

– Да хоть докторский! Как вы все надоели! – Раздался характерный хлёсткий звук удара.

Из соседних переулков донеслась полицейская сирена. «Нашёлся сердобольный – вызвал». – Хромой сунул в карман джинсов последний мимидос и заметался, соображая, откуда подкатит полиция. Сзади взвизгнули покрышки, и Хромой услышал знакомый баритон:

– Давай сюда!

Хромой обернулся и, не заставляя себя упрашивать, нырнул в открытую дверцу чёрного универсала.

– Мне полиция тоже не нужна. – Баритон промокнул платком кровоточащий нос на круглом лице с пышными бакенбардами до уголков губ. – Бова, – протянул он руку Хромому.

– Паша. – Хромой пожал руку Краковского.

Бова хлопнул водителя по плечу:

– Едем в «Бурбин», пивка хоть попьём. – И развалившись на диване, вновь приложил платок к носу. – Чего они к тебе прицепились? – покосился Бова на Хромого, комкая побагровевший кусок белой ткани.

– Да-й, – отмахнулся Хромой, – сынок хозяина клуба рассопливился, что все девки только со мной танцуют, папаша и дал отмашку меня не пускать. Неделю бухтели, а сегодня, видишь… Видите.

– Давай на «ты». Мы ж ровесники с тобой примерно. Это меня баки старят и полнота. – Бова покрутил пухлой ладошкой. – Да, хозяйские сынки – они такие, проблемные.

***

Пока ехали, пошёл дождь. На слякотную стоянку перед рестораном к вечеру набилась уйма машин. Хромой пригорюнился, мол, мест нет, и сюда тоже не пустят. Но Бову как родного встретил приветливый управляющий. Он лично провёл их на второй этаж в укромный закуток с мягкими скамейками вокруг деревянного стола и, получив зелёненькую, откланялся. За мокрым окном, под узким балконом вокруг этажа, перемигивалась жёлтыми и красными огнями дорожная развязка на выезде из города. Наискосок через зал, на крохотной сцене, не включая ни света, ни аппаратуры, два патлатых гитариста, любовно переглядываясь, наигрывали блюзовые импровизации.

На дубовые доски стола встали четыре кружки густого янтарного пива, две белые до рези в глазах тарелки, стеклянная бадейка с водой для рук, блюдо с дымящимися креветками и два ведёрка сырных шариков. Бова трижды жадно глотнул из кружки, крякнул и выгрузил себе на тарелку изрядную порцию креветок.

– Что за бирюльки ты там растерял? – Бова отломил креветке голову. – Впрямь сигары? Покурим?

Хромой смущённо засуетился, неловко пристраивая руки то на скамейке, то на коленях. Толкнул стол мощным торсом и, неуклюже ухватив кружку лапищей, осушил её залпом. Бова, орудуя во рту зубочисткой, не скрывал удивления:

– Ты чего растерялся-то, здоровяк? Публика помнит тебя молодым и дерзким. Закусывай, Паша, давай вот. – Бова подтолкнул Хромому шарики.

– Сейчас… – Хромой пыхтел и путался в карманах. – Наконец извлёк металлический цилиндр, похожий на сигарный футляр, длиной с пол-локтя и диаметром с большой палец. Отдающую желтизной матовую поверхность «футляра» испещряли блестящие дорожки – узкие и пошире, идущие то параллельно друг другу, то пересекающиеся под всевозможными углами. – Вот, остальные жирдяи поломали, уж больно крепко толкались. – Хромой покрутил крошечный лимб у основания цилиндра и спрятал его в нагрудном кармане рубашки. – Сейчас… – вновь пообещал Хромой, осушил вторую кружку, закинул в рот сырный шарик и грациозно подлетел к сцене: – А ну, братва, развеселились!

Гитаристы охотно перешли на страстные ритмы Фламенко. Хромой дал знак Бове и растворив слипшееся окно вылез на балкон. Сделав сальто назад, Хромой запрыгнул на перила из тонких труб. Бова открыл рот и привстал. Хромой прошёлся взад-вперёд, встал на руки, развернулся и перекувырнулся. Музыка стихла. Посетители гудели и вскакивали с мест. Хромой вытянулся в полный рост и принялся бить чечётку прямо на перилах. Бова осел на скамейку и сглотнул. Хромой спрыгнул и влез в окно. Раздались робкие аплодисменты. Хромой поклонился, состроил управляющему гримасу: «Прошу прощения!» и плюхнулся за стол.

– А чего тебе полиция не угодила? – фамильярно скривился Хромой, придвинул к себе блюдо с креветками и крикнул в зал: – Человек! Ещё креветок и пива Краковскому!

Бова промокнул шею салфеткой.

– Лишние вопросы-то мне зачем. – Он кашлянул, прогоняя нервную сиплость.

– А что, к тебе много вопросов? – Хромой чавкал, наслаждаясь хрустом креветок. – Чего-то мутишь тёмное?

– Да какое тёмное! – Бова упёрся кулаком в стол. – Рапсом я занимаюсь. Масло, корма, топливо, шрот. «Рапсодия» у меня фирма. Может, слышал?

– Бизнесмен – это гуд! – Хромой отпил пива из новой кружки, рыгнул и закинулся сырным шариком. – И что ж у тебя про масло спрашивают?

– Не про масло… Бывает, спрашивают, не растёт ли чего ещё на полях? Да что это ты, Павлик, опять так переменился? И что за цирк? – Бова показал рукой на окно.

«Такая удача не приходит дважды, надо многое успеть, пока действие мимидоса не закончилось», – сообразил Хромой и гаркнул:

– Человек!

– Хватит! – Бова жестом остановил бегущего к ним официанта. – На вот! – Краковский поставил свою кружку Павлу под нос.

Хромой вытер ладони об джинсы и пересел на сторону Бовы. Тот слегка отстранился и недоверчиво следил за Павлом.

– Бова, дорогой, – доверительно наклонился к нему Хромой, – если кто-нибудь узнает, меня засекретят, и я сгину в подвалах оборонки. Поэтому, как это ни парадоксально, я сам засекретил всю свою работу.

Слушая свой пьяный голос, Хромой пожалел себя и всхлипнул.

– Старик, да ладно, не надо, не рассказывай… – Бова молитвенно сложил ладони.

– Нет, ты послушай! – воодушевился Хромой. – Я работал в институте тонких энергий ещё с универа. ИТЭ, знаешь, при академии наук. – Бова явно не знал, но кивнул утвердительно. – И я, – Хромой ткнулся в Бовино ухо, – нашёл душу. – Он отстранился с гордо поднятой головой и смотрел на собеседника свысока.

Бова кликнул официанта:

– Водки, будьте добры! И форель с картошкой несите!

– А мне панна-котту на десерт! – Хромой махнул рукой и снова навис над Бовой. – Короче, Краковский! Если эти примочки, – он оголил краешек мимидоса, – попадут к военным, никакого веселья не будет. Будет скука, а потом война. Ты меня понял?

– Но…

– Тсс, не перебивай! Смотри, – Павел опять показал цилиндр, – это называется «мимидос». В каждой такой, как ты назвал, бирюльке, хранятся качества личности. И их можно… Ну, ты понял. В этой сейчас – бесстрашие и чувство равновесия. Ты не представляешь, какой я брейк с ним отжигаю на танцульках. – Хромой довольно хрюкнул.