Тут речь боярина была прервана жутким нечеловеческим воплем. Странный звук шел из угла под образами, нарастал, ширился, дошел до пронзительного крещендо. Никита Андреевич и Варя испуганно воззрились на Прасковью Тимофеевну. Боярыня выла. Она выла отчаянно, самозабвенно, отдавая этому делу весь жар души. Бессловесный вопль перемежался жалобным речитативом: "Ой, бедные мы, бедные! Ой, пропали наши головушки-и-и-и! Отдаем единственную дочь на поругание-е-е, подлому люду на потеху-у-у!"

Даже для привыкшего к жениным глупостям боярина это было слишком. В ярости он поднял руку, намереваясь ударить Прасковью, но сдержался и лишь крепко тряханул ее за ворот. У боярыни лязгнули зубы и она смолкла так же внезапно, как и возопила.

- Ты в уме ли, Прасковья? - голос Никиты Андреевича нервно подрагивал, - Не в татарский полон ее гонят, и не в гроб кладут. Не дело, конечно, православной девице в безбожные наряды рядиться, с чужими людьми лясы точить, но и поругания никакого над ней не будет. Явится один раз на люди, царя умилостивит, а там, глядишь, более и не понадобится, - Никита Андреевич перевел неодобрительный взор с жены на дочь, оглядел ту с головы до ног, мрачно процедил, - Не было печали, так черти накачали. Хлопот с тобой не оберешься. Надо поскорее жениха сыскивать, здесь или на Москве. Пусть твой муж сам решает, спорить ли, мириться ли с новыми порядками, чтобы бабы и девицы заместо рукоделия по ассамблеям таскались.

Варя кусала губы и часто хлопала ресницами, чтобы не разреветься. Сызмальства ее учили, что отец есть глава семьи, господин над жизнями и судьбами детей, его слово - закон, и никто не смеет прекословить. Вызвать его неудовольствие - величайшая беда и стыд. Только она никак не могла понять, чем провинилась сейчас. В ассамблею она не просилась, являться туда требовали от всех дворянских дочек, и царю на глаза не лезла. Неужели вся ее вина в том, что родилась на свет девицей, что живет в отцовском доме и тем уже причиняет беспокойство? А ведь есть на свете края, где быть девицею вовсе не беда, где за один девичий взгляд кавалеры на шпагах дерутся.

- Ко дню потешной баталии обеим быть готовыми, - распорядился боярин, - Попросите совета у Натальи, а меня сим пустым делом более не тревожьте.

Никита Андреевич вышел, Варя села и крепко задумалась. Обида на отца и страх перед предстоящим испытанием не дали ей сразу сообразить, насколько важную вещь сказал Никита Андреевич. Сейчас, в тиши и покое, его слова предстали во всей значимости. Потешная баталия учиняется, чтобы царь мог поглядеть в деле англицкие пушки, а значит, и хозяин пушек тоже там будет. Подавленные, задушенные мысли о красавце англичанине воскресли вновь, с еще большей силой.

Варе вспомнился давний разговор, когда покойница бабушка рассказывала попадье об их соседе по имению, блудившему с дворовыми девками, а попадья при этом гневно ахала. Обе замолчали сразу же как заметили, что Варя их слушает, но кое-что она все же успела для себя уяснить. Она поняла, что бывает любовь, обходящаяся без церковного венца, тайная, ото всех скрываемая и как правило, недолговечная. Возможно, в теткином доме она была свидетельницей именно такой любви. Вертлявая иноземка - мужняя жена, с английцем ее связывает только краткий час общего греха, ничего более у них быть не может.

Варя подошла к стенному зеркалу, откинула узорчатую завесу и так же как женщины ее сна, вгляделась в свое отражение. Что там ее заморскому королевичу в девицах нравилось? Наряды, танцы, разумные речи? С танцами худо, но здесь, сам того не ведая, батюшка оказал ей услугу. Уговорив царя позволить дочери появиться не в ассамблее, а среди зрителей потешного сражения, он избавил ее от необходимости показать всем свое незнание танцевальной науки. Наряд ей подберет тетка Наталья. Варвара представила себя в теткином лазоревом платье с кружевами у ворота, мысленно уложила волосы в затейливую прическу, оценивающе прищурилась. Уж всяко будет выглядеть не хуже распутной иноземки. Что до разговоров, так ведь не полная же она дура, обучена кое-чему, и по-немецки говорит много лучше разряженных купеческих дочек, встреченных ею в доме тетушки. Только бы он к ней хоть словечко молвил, а уж она не сплошает. Варя радостно улыбнулась: все складывалось как нельзя лучше. Мелькнувшая было мысль, что не следует благонравной девице обдумывать как привлечь внимание мужчины была безжалостно подавлена. Беспокоиться о чести она будет тогда, когда возникнет хоть какая-то угроза для этой самой чести, то есть когда иноземец обратит на нее внимание.

Предвкушая предстоящий праздник, Варя весело закружилась, отворачиваясь от зеркала, позвала: - Матушка!, - но в углу под образами уже никого не было. Тихонько напевая, Варя побежала искать боярыню. Обнаружила она ее в столовой палате. Солидно усевшись на лавку, Прасковья Тимофеевна потягивала горячий сбитень, до которого была большой охотницей.

- Маменька, а когда мы к тетушке за нарядами пойдем? - с порога спросила Варя.

Боярыня Прасковья лукаво поглядела на дочь сквозь клубящийся над чашкой ароматный парок и отчеканила:

- Не пойдем мы к ней вовсе!

Варя недоуменно воззрилась на мать:

- Но как же, ведь батюшка велел...

- Батюшка твой одного желает - чтобы царская прихоть минулась быстро и без урона для нашей чести. Раз уж случилась такая беда, что рядиться нам с тобой в безбожные платья, так к распутной сестрице за помощью мы не пойдем и заголяться как она не станем. Слыхала я от перехожих людей, что живет неподалеку старая шведка, здесь осталась, когда Петр Алексеевич сии земли на шпагу взял. В прошлые времена она прислуживала в знатных семействах и скопила полный рундук хозяйских платий. Наряды у нее старинные, а в прежние времена даже немцы-еретики все ж таки стыд имели, бабы их прикрывались, прелести свои всем на глаза не казали. Вот у нее-то я пару приличных платьиц нам и прикуплю, не русская одежа, конечно, но хоть не такое паскудство как твоя тетка щеголяет.

С каждым матушкиным словом Варя чувствовала как ее праздничное настроение куда-то улетучивается, сменяясь чувством весьма неприятным:

- Когда же мы к ней пойдем?

- Кто это мы? Нечего тебе по улицам шататься! Я с собой пару девок возьму, выберу, что надо, а ты дома примеришь, - боярыня покровительственно улыбнулась, - Не бойся, дитятко, я позабочусь, чтобы все пристойно было. Ступай к себе и не беспокойся. Ступай, ступай, мне передохнуть надо, уморилась от сегодняшних волнений.

Не решаясь перечить, Варя вышла. Весь следующий день она провела в тревоге. Из окошка она наблюдала как маменька в сопровождении ключницы и двух девок отбыла за нарядами и со страхом ожидала ее возвращения. Больше всего ей хотелось обратиться к отцу, просить его отменить матушкино решение и все таки позволить одеться к празднику с помощью тетушки. Но запрет боярина тревожить его столь неприятным ему делом был ясен и Варя не осмелилась ослушаться.

Наконец, матушка вернулась и Варя была звана к ней. Первое, что она увидела, войдя в горницу, была Прасковья Тимофеевна, с довольной улыбкой взирающая на два распяленных перед ней платья. Варя вгляделась в купленные наряды и ахнула. Тяжелое черное сукно порыжело от старости, некогда белый плоеный воротник сейчас был неопределенного серого цвета, необъятные фижмы и прорезные буффастые рукава делали платье огромным:

- Вот это для тебя, доченька, - как Варя и боялась, боярыня показывала именно на платье с воротником, наиболее страшное из двух, - Рада?

- Да ведь они же старые, матушка! - вырвалось у Вари.

- Ишь ты, привередница какая! - изобиделась боярыня, - Твой батюшка прадедовский кафтан нашивал и похваливал, у меня по сей день прабабкины уборы в полной сохранности. Вот оно, твоей бабушки воспитание! Если бы отец тебя к ней не отослал, уж я бы тебя научила бережливому хозяйствованию, знала бы как добро не расточать, а сохранять.

Обозленная столь грубым поминанием любимой бабушки, Варя хотела высказать свои сомнения насчет сохранности старинных уборов, ведь судя по идущей из непроветриваемых рундуков вони, от них мало что осталось. Однако она заставила себя сдержаться. Взяла верх привитая все той же бабушкой почтительность к старшим, да и возражения не могли избавить ее от жуткого платья: