Джеймс брезгливо отряхнулся и обратился ко Льву Кирилловичу:

- Вы бы, боярин, подобрали остатки, подлечили и отправили обратно в Бранденбург. Его появление там без орудий, без денег и с поротым задом здорово обеспокоит тех благодетелей, что ему пушки подсунули.

- Ты, сударь мой, мне не указывай, указчик нашелся, - взвился Нарышкин, но Петр осадил его.

- Не шуми, дядя, а радуйся, что сам легко отделался. Парень дело говорит, ты эту дрянь на Русь притащил, тебе ее и выпроваживать. Теперь пошли хлебнем на дорожку и в Москву. вели, милорд, выгружать свои пушки в Петербурге, я пошлю весточку Брюсу, чтобы принимал. Денег, сам знаешь, у меня нет, получишь из казны всякого товару, лен там, пеньку, еще что, Никита Андреевич тебе в том пособит.

Вся компания двинулась к шатрам. На полдороги Варя заступила Джеймсу путь. Глаз ее гневно сверкали.

- Вы просто зверь, сударь, безжалостное животное! - воскликнула она.

- Прекрасная боярышня видно считает, что попасть в подвалы Преображенского приказа было бы для подленького дурачка лучше, чем пережить мое наказание за его многочисленные пакости?

- Пусть и не лучше, но порядочные люди не устраивают собственноручных порок!

- Естественно, упомянутые вами порядочные люди просто отдают приказы палачу и делают вид, что они не имеют отношения к мучениям жертвы. Очень удобно. - Джеймс отвесил короткий поклон и зашагал дальше.

Варвара зло и смятенно глядела ему в спину. Ну почему ей никогда не удается его переспорить? И вообще, что он за человек такой? Способен рискуя жизнью броситься спасать совсем чужого ему мужика и учинить зверскую экзекуцию над бедолагой немцем, в негоциациях до мелочей честен, интерес компаньона как свой родной блюдет и тут же к дочке этого самого компаньона под юбку лезет. Вроде бы как за дела свои да контракты кого хошь со свету сживет, а полгода тому в бой со шведами влез без всякого профиту, и сегодня вот чуть себе все не испортил, когда за нее, Варю, испугался (она ведь прекрасно поняла, чего он вдруг ее ухватил, не иначе как убрать от пушки подале хотел). Любопытно, а ведь ни отец, ни брат за нее так не пугались, и Петр Алексеевич, хоть и глядит на нее масляными глазками, тоже спокойно на возможную погибель послал. Что бы значило подобное поведение сэра Джеймса? Впрочем, Варя тут же вспомнила, что он уже раз спасал ей жизнь и в тот раз это ничего особенного не значило, все она тогда себе придумала. Не понять ей английца, никак не понять. Не иначе как сумасшедший, говорят, на их острове все с придурью. Придя к сему логичному выводу, Варя соизволила обратить внимание на увивающихся вокруг кавалеров и решительно выкинула Джеймса из головы (вот только если бы он еще на нее так смотреть перестал, а то куда глаз ни кинешь, на его взгляд натыкаешься).

Занятые собственными переживаниями, Варвара и Джеймс не обратили внимания, что за ними внимательно и с интересом наблюдал Лев Кириллович. После первой волны облегчения, когда он понял, что за свою дурость и, что скрывать, за жадность, придется расплачиваться деньгами, а не чем подороже, душу боярина заполонила досада. Дяде царя хватало ума, чтобы в первую очередь обвинять в сегодняшней беде пройдошливого немца и собственную доверчивость. Больше всего боярина злило, что немчура рассчитывал на двадцатикратную прибыль, а ему, боярину Нарышкину, говорил только о трехкратной и ею же обещал поделиться. Однако роль Фентона в своих неприятностях Лев Кириллович тоже считал не последней. Мало того, что чертов англиец разрушил его план с похищением пушек, так еще и углядел, что кропфовы орудия из Швеции прибыли. Ишь, знаток выискался, совсем в глазах племянника очернил, когда теперь удастся помириться.

Эти мысли заставляли Льва Кирилловича пристально следить за Джеймсом и от него не ускользнула ни перепалка с Варварой, ни взгляды, которые Фентон кидал на девушку, ни то, как вспыхивая румянцем, Варя тщательно делала вид, что взглядов его не примечает.

- "Эге, - подумал боярин. - а англиец-то на девку глаз положил и она его не совсем уж без внимания держит. Не знаю, что ты там на ее счет измыслил, милорд хренов, но я твою задумку поломаю, умоешься". Племяннику все едино придется остепениться и выгоднее будет в это вмешаться. Не так уж и плоха Варька Опорьева, род древний, богатый, из себя девица видная и модное обхождение знает, а главное - не злобная и Петрушу утишить умеет. Жаль только умна больно и с сильной родней, по кривой ее не объедешь. Так ведь Петр Алексеевич на дуре не жениться, а лучше своя, знакомая умница, чем какая пришлая, вроде Анны Монс или новой полюбовницы государя, что прошлогодь из-под Меншикова взята была. Если к делу как след подойти, можно и с племянником помириться, и с боярином Никитой в дружбу войти (глядишь, в дела свои возьмет). Царица будущая тоже свату спасибо скажет. А уж англиец проклятый всяко на девку только облизнется и восвояси отправиться. Надо, надо Александру Даниловичу словечко обронить про такой марьяж, пусть Петра настроит, а с Никитой Андреевичем поговорим сурьезно.

Придерживая под локтем малый жбан соленых огурчиков Варя мрачным взглядом сверлила затылок брата. Его замурзанный алонжевый парик валялся на ларе с мукой. Варя с брезгливой жалостью окинула взглядом судорожно ходящие под мятой рубахой лопатки, торчащую из ворота изжелта-бледную шею. Физиономии видно не было, поскольку голову по самые уши Алешка засунул в бадейку с рассолом, которую, жалостливо вздыхая, держала перед ним сердобольная стряпуха. Тощий Алешкин зад отклячился, перегородив вход в поварню.

Варя, спустившаяся с верхнего житья терема, где она ублажала огурцами мучавшегося похмельем отца, прикинула, не выронить ли изрядно тяжелый жбан братцу на ноги. Ведь видит же, что она стоит за спиной, что ей тяжело, и даже не пошевелится! Нет, кажется, не видит. Когда он вообще кого-нибудь кроме себя видел! Пуп земли, Алешка Опорьев!

Впрочем, предпринимать какие-либо действия было... скажем так, муторно. После вчерашнего празднования Варе следовало быть обиженной, оскорбленной, быть в ярости, но сквозь слой усталости на поверхность пробивалось лишь вялое раздражение.

Вчера у Опорьевых гуляли. Напряжение предшествующих дней вылилось в развеселое, хотя и несколько истеричное буйство. Одно блюдо сменяло другое, чадящие свечи выхватывали из полумрака то торжественную физиономию пьяненького Никиты Андреевича, то глуповато-радостную Алешкину рожу, то усмешку Джеймса, иронично поглядывающего поверх граненого бокала на захмелевших компаньонов.

Призрак опалы отлетел, возвращая в опорьевский дом спокойную уверенность знатных и богатых. И потому в тесном кругу участников пушечного предприятия звенели, сталкиваясь, бокалы, и здравница летела за здравницей.

Отец и брат провозгласили здоровье государя, друг друга и англицкого гостя, выпили за ошалелую морду Льва Кирилловича и поротый зад немца, поименовали все пять пушек и всех тащивших их матросов Фентона, даже дядька Пахом удостоился доброго слова. Вот только сидящую у стола Варю они старались не замечать. Не глядели на нее, отводили взгляд, а уж если сталкивались глазами, то смотрели сквозь нее. Варя грустно улыбалась: подобного можно было ожидать.

С каждым здравием лицо Джеймса выражало все большее недоумение. Он несколько растерянно поглядывал на Никиту Андреевича и Алешку, переводил взгляд на Варвару, снова на боярина с сыном и, наконец, не выдержав, поднялся сам:

- Я хочу пить здоровье прекрасной и отважной женщины, без чьих ума и мужества я был бы сейчас на грани разорения, а вы, судари, обживали избенку на северной границе царства.

Джеймс выпил свое вино среди гробового молчания. Варя не поднимая глаз ковырялась в тарелке. Никита Андреевич смущенно откашлялся:

- Конечно, дочкина заслуга велика, милорд, но сейчас всем нам след о том забыть и не поминать, а то неровен час кто прознает как боярышня Опорьева, забыв стыд, с мужиками таскалась.