Спасение пришло с совершенно неожиданной стороны. Отец Пафнутий, полностью потерявший разум и осторожность как от долгой перепалки, так и от зрелища оскверненной святыни, преградил им путь у самых ворот.

- Безбожники, бесовское отродье! - кричал он, размахивая крестом. - Святыню в дьяволов вертеп везете, на поругание! Прислужники антихристовы! Анафема вам! Анафема и царю вашему, главному бесу, погубителю земли Русской и веры православной!

Вошедший в роль драгунского поручика Ванька на эти слова среагировал почти невольно. Он побелел, бешено вытаращил глаза и люто гаркнул:

- Государя хулишь, поповская рожа! Своим поганым ртом помазанника Божьего лаешь! Ответишь за это, долгополый, да не спиной - головой ответишь! Взять его! - двое солдат соскочили с коней, заломили отцу Пафнутию руки за спину и швырнули его на телегу. Ванька обернулся, ожег взглядом притихших монахинь, и рявкнул:

- Ну, кто еще государевой воле противиться?

Монахини отпрянули, кавалькада беспрепятственно миновала ворота.

Потрясенная Аграфена, рыдая, опустилась прямо в весеннюю грязь. Черницы в молчании застыли вокруг, слышались только судорожные всхлипы игуменьи. Через несколько минут мать Аграфена подняла залитые слезами глаза и оглядела своих дочерей. Печаль, ужас, потрясение читались на всех лицах, кроме одного. Сестра Марфа, вечная соперница, не могла скрыть злой торжествующей улыбки. Ясно, как отражение в тихом пруду, Аграфена увидала, что будет дальше. Она, казалось, читала строки письма, которое Марфа непременно пошлет епископу, а то и самому митрополиту, письма, где будет сказано, что она, Аграфена, не сберегла святыню православной церкви, письма, после которого ей уже не быть игуменьей, а возможно, и коротать свой век в отдаленном скиту. Надо было действовать и действовать немедленно.

- Не попущу! - казалось, пружина подбросила Аграфену с земли. - Не попущу погибели святыни. Ненила, беги к стражникам, скликай всех кто есть, пусть садятся на коней. Настасья, - она ткнула пальцем во вторую монахиню, - Выводи лошадей, седлай! Пусть царь гневается, пусть опала, но не отдам чудо наше на горькую погибель. Ну-ка, шевелитесь, чего встали, дурищи! - прикрикнула она на застывших в ошеломлении монахинь. - А ты, сестра Марфа, тоже бери коня, со мной поедешь! - Аграфена глянула на злобно перекосившуюся Марфу и почувствовала удовлетворение. "Ништо! - подумала она. - Ужо отобью я твой зад о седло, толстомясая."

Через полчаса шума, криков и бестолковой суеты кони были оседланы, два десятка стражников с пиками и мушкетами собраны, и игуменья, неприлично поддернув подол, уселась верхом на старого мерина-водовоза.

- За мной! - лихо крикнула она, взмахивая сухонькой ручкой. - Спасем святую Варвару!

Спасательная экспедиция вылетела за ворота самым бешеным галопом, на который только оказались способны тяжеловесные монастырские кони, привыкшие не к скачке, а к плужной упряжке. Однако их яростный бег длился недолго. За первым же поворотом дороги, у скрытого за купой деревьев небольшого озерца, им пришлось сдержать коней. Открывшееся зрелище наполнило душу Аграфены ликованием. Кони, все так же впряженные в знакомую дьяволову телегу, мирно паслись, тянулись к ветвям кустов. Опрокинутый, но совершенно целый колокол св. Варвары лежал рядом, поблескивая медью в свете луны и факелов. Вокруг было тихо и пустынно, никаких следов ни солдат, ни их офицеров, ни отца Пафнутия. Аграфена с радостным криком соскользнула с седла.

- Радуйтесь, радуйтесь, люди! - кричала она. - Господь услышал мои мольбы! Колокол вернулся к нам, а дьяволовы слуги провалились в преисподнюю.

Она упала на колени в благодарственной молитве. Рядом грузно плюхнулась Марфа, опустились на колени мужики. Через несколько минут молитвенного молчания Аграфена развила бурную деятельность. На вопрос Марфы, почему дьявол, забрав своих приспешников, прихватил заодно и монастырского исповедника и не следует ли все таки поискать отца Пафнутия, Аграфена с достоинством ответила, что Господь лучше знает, кого можно отдавать врагу рода человеческого, а кого нельзя. Про себя она подумала, что если единственной потерей сегодняшнего безумного дня станет скандальный священник, монастырь от этого только выиграет. Затем были вызваны все сестры и собраны деревенские мужики. Всю ночь в деревне, на дороге, в самом монастыре мелькали факелы, горели костры, стучали конские копыта, заходились лаем напуганные суетой псы. Колокол с молитвами и песнопениями грузили на телегу, везли в монастырь, вновь крепили к позабытым солдатами блокам. Наконец, к середине следующего дня колокол занял свое законное место.

После торжественного благодарственного молебна измученная игуменья присела возле трапезной и огляделась. Первая, кого она увидела была сестра Ненила, одна из тех, что должны были оберегать племянницу. Аграфена грозно нахмурилась, собираясь спросить, как та осмелилась оставить порученное ей дело, но тут же вспомнила, что сама все это время гоняла и Ненилу, и вторую сестру - Настасью, с самыми разными поручениями.

- Все, Ненила, - сказала игуменья, - ступай теперь к Варваре Никитичне.

Ненила поклонилась:

- Да мы бы уже давно пошли, матушка, но никак не сыщем боярышню. И на молебствовании она быть не изволила.

- Ой, нехорошо такую службу пропустить, стыдно. - покачала головой Аграфена. - Возьми Настасью, еще кого, найдите боярышню, велите ко мне прийти, я ее пожурю.

Ненила убежала. В ожидании племянницы игуменья задремала на ласковом весеннем солнышке. Блаженная дрема была прервана деликатным покашливанием. Игуменья открыла глаза и увидела переминающуюся поодаль Настасью.

- Матушка игуменья, мы уж ищем, ищем, и в трапезной, и в кельях, и в саду были, в каждую щель заглянули, нет нигде боярышни.

- Как это нет? - грозно вопросила Аграфена.

Через минуту монастырь вновь кипел как потревоженный улей. Монахини кричали, звали, они облазили каждый закоулок, заглянули в каждую щель. Были посланы гонцы в деревню, обшарены все избы, мужиков отправили обследовать ближайшие рощи. К вечеру обезумевшая от треволнений прошлого и нынешнего дня Аграфена убедилась в исчезновении племянницы.

- Ненила, Настасья, когда вы Варвару Никитичну в последний раз видели, хоть помните?

- А как же, матушка, как вы велели боярышне с тем немецким офицером на его бесовском наречии поговорить, она к нему пошла, так с тех пор ее никто и не видал.

Тревожные мысли заскакали в голове Аграфены: "Иноземный офицер и с ним сплошь иноземцы..., а если княгиня Наталья правду говорила и был какой-то немец-англиец, а если эти вчерашние были вовсе и не от царя?" Ее растерянный взор шарил по двору и задержался на телеге с креплениями для колокола, которую еще не успели убрать прочь. Холодея от понимания, она поднялась и сделала несколько шагов к телеге. Сооружение, похожее на кресло, привлекшее ее внимание еще при первом появлении солдат - это сооружение и было креслом! Крепким и безопасным убежищем, в котором в течении недолгого времени могла просидеть спрятанная под колоколом девушка. Времени короткого, но как раз достаточного, чтобы скрыться из глаз обитателей монастыря. А там колокол набок, девушку на коня, и только их и видели.

Второй раз за последние сутки и, наверное, второй раз за всю жизнь, игуменья Аграфена при всем честном народе плюхнулась наземь и залилась слезами. Она рыдала, ясно, словно наяву слыша, как боярин Никита Андреевич, получив весть об исчезновении дочери, говорит: "Думал я, в вашей семье дурость одной Прасковье досталась, а выходит - на всех хватило".

Десятый день они уходили к Балтике. Державшиеся позади Аллен и Ла Жубер сообщили, что погони не было, значит, уловка удалась и монахини занялись своим ненаглядным колоколом, не обращая внимания ни на что другое. Вернуть его на место займет у них не меньше дня. Можно надеяться, что и потом игуменья не сразу хватится племянницы. Пока убедятся, что ее нет в монастыре, пока решатся на погоню... Итого два, в лучшем случае три дня форы. Мало, ничтожно мало в стране, где облик, речь, все явственно выдавало в них чужаков. Поэтому Джеймс безжалостно гнал отряд вперед. Кони шли спорой рысью, лишь изредка переходя на шаг. Сейчас, пока они еще опережали известие о похищении английскими моряками знатной девицы, можно было безопасно двигаться по проезжему тракту, но ночевать Джеймс все же предпочитал забравшись поглубже в лес. Они отдыхали ровно столько, сколько нужно было лошадям и снова мчались вперед. Несмотря на все старания сохранить силы лошадей великолепные резвые ахалтекинцы, купленные Джеймсом специально для нелегкого пути, уже превратились в бледные тени самих себя. Люди еще держались, а вот кони начинали сдавать.