Тоня рассказывала, что весной тоже повадился было к ним самолет. Прилетал почти каждый день. Сперва бомбил и обстреливал, а потом рассыпал листовки: сдавайтесь. По нему стреляли из винтовок, из автоматов. И хотя летал он низко, никак не могли сбить. Только вынырнет из-за леса с одного конца деревни и тут же прячется за лесом в другом конце. Тогда партизаны выбрали высокий дуб на отшибе, втащили на него несколько досок, оборудовали площадку. На ней бронебойщик с противотанковым ружьем поджидал фашиста. А тот - словно почуял опасность - не прилетал. Партизан несколько дней дежурил на площадке и под дубом. И самолет все же прилетел, и тот пэтээровец сбил его.
В последний раз, едва кончилась бомбежка, дети с учительницей вылезли из блиндажа. Фашист ничего не поджег - нигде не горело. Только с корнем вывернуло сухой вяз на огороде за школой. На вязе была буслянка - гнездо аистов. И пара бездомных, аист и аистиха, кружили над тем местом и не знали, куда им сесть...
Учебников и тетрадей в школе не было. Широкую черную доску разделили мелом на четыре части - по числу классов. В первой колонке - первый класс. Там были написаны буквы, и малыши вместе с учительницей заучивали их: "А-а-а", "Б-э-э", "В-э-э"... Во второй колонке второй класс решал задачки. В третьем было письмо, а в четвертой колонке рисовали - в четвертом классе шел урок рисования.
Урок пения был общий для всех. И уроки истории и географии тоже. Учительница рассказывает о далеких странах. О теплых морях, о пальмах, о том, что там никогда не бывает зимы.
Кто-то из младших поднимает руку. Учительница поначалу не замечает, и рука тянется из широкого рукава рубахи все выше и выше - до самого локтя. Но вот учительница заметила.
- А там немцы есть? - спрашивает первоклассник.
Вся мелкота так и покатывается со смеху: ну где это видано, чтоб не было немцев?!
В конце уроков кто-нибудь из старших начисто вытирает доску, и учительница пишет на ней слова, а все хором повторяют: "Ма-ма", "Ро-ди-на". Последнее предложение длинное, целых три слова, но его знают наизусть даже первоклассники. Учительница только начинает писать первые буквы - а пишет она быстро, сам, кажется, никогда так не научишься, - как дружный хор декламирует: "Смерть немецким оккупантам!" И восклицательный знак в конце.
Чем дольше Толя находился в отряде, тем сильнее его брала тоска. У всех есть дело и занятие, а он, как ему показалось, чужой здесь, сам по себе. Помогал по кухне, по просьбе Петра Стежки разыскивал кого-нибудь в лагере. Рыгор научил его разбирать и собирать винтовку, и он теперь проделывал это с завязанными глазами. Были и другие поручения и занятия. Но все это такая мелочь, что не хотелось вспоминать. И все это было не постоянное, случайное - просто он, Толя, случайно оказывался у кого-нибудь под рукой или перед глазами. А он же не ради этого шел в партизаны. Он вспоминал отца, который где-то сражается изо дня в день на фронте. Еще чаще приходила на память мать. Было жутко слушать рассказы партизан об издевательствах фашистов над пленными, над теми, кого угнали в Германию. Там и его мать. Стоило подумать о матери перед сном, как ночью она непременно снилась. Изможденная и почерневшая. Искусанная овчарками. Она тянула руки навстречу Толе, просила защиты, из глаз у нее лились слезы...
А он здесь сидит без дела.
Он, бывало, радовался, когда в хату к ним заходил Денисов Рыгор. Радовался, как старшему брату. Смотрел, как на чудо, как на человека оттуда, куда рвался сам.
И вот он здесь и ничего не делает.
Толя заводил об этом разговор с Рыгором, когда они встречались в лагере, когда Рыгор учил его разбирать и собирать винтовку. Говорил и два дня назад, когда Рыгор сам нашел его на кухне. Рыгор вроде бы прятал глаза от Толи. Спросил между прочим, не хочет ли он, Толя, полететь на Большую землю. Самолеты оттуда прилетают часто. На это Толя ответил, что он скорее пристанет к другому отряду, чем полетит на Большую землю. Рыгор обозлился: "Это в примы пристают, а у нас дисциплина". Умолк, задумался. Видно, припомнил разговор с тем или с теми, по чьему поручению он сейчас разговаривал с Толей. А Толя чувствовал, что душою Рыгор на его стороне, только не знает как, каким способом уговорить того или тех - Стежку, комиссара, а может, и командира Ружева, - чтобы Толю оставили в отряде и поручили ему какое-нибудь серьезное дело.
Беседа, в общем, не получилась. Ни о чем не договорились. Рыгор на прощание попросил Толю обождать, набраться терпения.
Толя не знал, что в тот вечер в штабной землянке Петро Стежка и Рыгор говорили о нем. Были при этом комиссар и начальник штаба. Командира отряда Ружева не было - его вызвали в бригаду.
Начальник штаба сидел в углу за столом над бумагами и вроде бы не слушал, о чем говорил комиссар с партизанами. Комиссар расхаживал по землянке, держась одной рукой за портупею, а второй размахивая в такт своим словам, как бы помогая себе говорить. Рыгор и Стежка стояли у стены, поворачивали головы вслед за комиссаром, слушали.
- ...Стало быть, зачислить к разведчикам Антона и Анатолия Ивановича? Ну, первый, по-моему, и числится в вашем отделении. А вот насчет Толи... что вам сказать...
- Да что говорить, товарищ комиссар, - у нас ему самое место! На фронте-то сыны полков есть. А почему у нашей разведки не может быть сына? настаивает Петро Стежка. - Хлопец он смекалистый. Молчун малость, так нам это и на руку, в болтунах не нуждаемся. Он к нам за мать пришел мстить, а не бульбу чистить.
- Это точно, - подал голос Рыгор. - Хлопец мировой, знаю как соседа.
- Та-ак, - произносит комиссар, - один про мать вспомнил, на чувства, так сказать, бьет, второй соседство приплел, а там, если хочешь, и родственные отношения на помощь призовет. Все мы мстим. И за мать, и за отца, за сестру и брата - за всю Родину пашу. Подчеркиваю: мы! А не дети!
- Товарищ комиссар, мы не всех детей берем и не всех возьмем. Я предлагаю зачислить в наше отделение конкретного человека - Толю Ивановича.
Вечером дядька Антон разыскал Толю на кухне. Они с Тоней только что возвратились с Сухой Мили. Принесли грибов. Тетка Матруна почистила их, помыла и бросила в котел. От кухни исходил приятный грибной запах... Наколотили целую котомку и орехов.
Толя рассказал об этом дядьке Антону. Тот поинтересовался:
- Вы одни ходили на Сухую Милю или вас кто-нибудь сопровождал?
- Сопровождал Безбородько. Ну, тот, с которым мы в отряд пришли. Хотя нет, не сопровождал...
- Сопровождал - не сопровождал?.. Как это понимать?
- Мы с Тоней уже из лагеря вышли, когда его на тропке встретили. С винтовкой. Спросил, куда мы идем. Мы ответили: на Сухую Милю. Он обрадовался. Говорит: пойду с вами. И добавил: "Хочу взглянуть на дорогу, по которой с того света пришел". Застава нас пропустила туда и обратно, ни о чем не спрашивая. Знали там, видно, что мы должны идти.
- Ладно. А теперь пошли-ка к командиру отряда. Нас обоих вызывают. Я тебя уже заждался.
А начинался тот день, как обычно.
В выцветшем небо белой паутиной дрожало бабье лето. Солнце, еще довольно яркое, вело спор с осенью - под стеною хаты или на тихой лесной прогалине можно было погреться. Но от земли уже тянуло холодом.
Дядька Антон привел к началу уроков Тоню и Толю, сказал, что у него есть в Загалье свои дела и он зайдет за ними после уроков.
Так и сделал.
По широкой улице они пошли не в сторону отряда, как обычно, а в противоположном направлении.
- Этот урок я с вами проведу, - сказал дядька Антон Толе и Тоне, когда выходили со школьного двора. Сейчас он размашисто вышагивал впереди них по улице.
Миновали сельсовет. Алый флаг над зданием едва заметно колыхался - день был безветренный. Но Толе показалось, будто он услышал упругий трепет кумача. Как под порывами ветра. Возможно, то же самое почудилось и дядьке Антону: быстрым движением правой руки - левой он придерживал за ремень перекинутую через плечо винтовку - поправил кепку и прошел чуть ли не строевым, как перед знаменем, поднятом на флагштоке в лагере. Да и Топя в своем вязаном сером джемпере словно подросла, постройнела.
