А кто, интересно, будет вторым в забеге? Хельстрём или Сибон? Один из них несомненно победит, его соперник придет вторым. Вторым придет Сибон, огненно-рыжий бегун. Для него это не имеет особого значения: много лет он был вторым, постоянно отставал от своего земляка Ройяна, иногда, правда, всего лишь на корпус. Но все же он приходил вторым. А потом Ройян ушел из спорта, чтобы закончить образование. После этого побеждать стал Сибон, он побеждал раз за разом. С тех пор как Ройян перестал выступать, Сибон проигрывал считанные забеги; он отработал рывок перед финишем и, соревнуясь с другими бегунами, показывал лучшее время, чем при беге с Ройяном, да и Ройян не показывал такого времени при беге с ним. И все же у Сибона нет шансов победить Хельстрёма. Но, быть может, он все-таки придет первым, пусть с небольшим преимуществом? Придет первым, если сделает рывок заблаговременно. С абсолютной точностью результаты предугадать нельзя. Возможны всякие неожиданности. Например, в призеры вырвется Оприс, или Муссо, или один из двух датчан. Постепенно они уменьшают разрыв, подтягиваются к группе, преследующей Берта; только Мегерлейн отстает. Впечатление такое, будто у Мегерлейна растяжение связок или, может быть, икру у него свела судорога. Трудно представить себе, что он когда-то получил бронзу в забеге на пять тысяч метров; да он бежал в то время совсем иначе! Сейчас он слегка прихрамывает, оскалил зубы, видно, что он преодолевает боль. Почему Мегерлейн не сходит с дистанции? Ему пора сойти.

Почему они вообще бегут, что заставляет их бежать? Что держит их в те минуты, когда каждому ясно их поражение? Наверное, их держит безотчетное желание продолжить то, что было начато, даже если борьба безнадежна… Что заставляет их бежать к финишу? Импульсы, исходящие от противника? Таинственные силы, которые излучает сама гаревая дорожка? А может, они продолжают бежать, не имея никаких шансов на победу, только потому, что бег — это наваждение и человек забывает обо всем, почти обо всем? Сколько сил отнимает бег у спортсмена? Какие жертвы он приносит ему?.. Однажды в Париже — кажется, это происходило во время Олимпийских игр — на стадионе «Коломб» был дан старт на дистанцию свыше десяти километров; в истории современного спорта это была самая длинная дистанция. Спортсмены бежали наискосок через поле… Воздух был раскален, асфальт плавился. В забеге участвовали сорок спортсменов. При каждом вздохе в груди полыхало пламя. Солнце нещадно палило. На старт вышел Нурми, непревзойденный Ригалар Уайд, сорок спортсменов вышли на старт и начали забег. Но из сорока бегунов только семнадцать вернулись на стадион и только пятнадцать пришли к финишу. Другим эти соревнования оказались не по плечу. Они буквально валились с ног. Никогда еще «Скорой помощи» не приходилось так много работать, как в тот день в Париже. Несколько бегунов рухнули прямо на дорожке, словно их уложили наповал снаряды. Некоторые просто упали и еще пытались доползти до финиша на четвереньках. Хуже всего было со «свихнувшимися». Казалось, «свихнувшиеся» задались целью погибнуть во время бега. Словно в трансе, они, шатаясь, бежали по стадиону. Потеряв контроль над собой, в полубессознательном состоянии мчались назад к старту, к вящему ужасу зрителей. На трибунах топали ногами, кричали, но бегуны, словно в припадке «вертячки» — болезни скота, — не слышали криков зрителей, их отчаянных призывов; несколько человек повернули назад почти у самого финиша: они забыли, куда и зачем бегут. Спортивные судьи загоняли их за линию финиша, как зверей загоняют в клетки. Только считанные спортсмены — Нурми, победивший в этом забеге, и, пожалуй, Ритола — сумели показать, как много требует спорт и скольким требованиям должен отвечать спортсмен.

…А где же Берт? Теперь он бежит так, как бежал раньше; его шаг ровен, ноги движутся почти механически, — кажется, будто он будет бежать по гаревой дорожке всю жизнь. Только колени подымаются не так высоко, как в начале, да плечи движутся не в ритме бега — пять тысяч метров сказываются! Берт бросает взгляд через плечо на своих преследователей. По этому взгляду видно, что его не оставляет мысль о противниках. Прошло то время, когда Берт сам определял быстроту своего бега, его темп… Неужели Мегерлейн не сойдет с дистанции? Он бежит все медленней, отстал от других спортсменов метров на сто, а может на все сто пятьдесят. Вот он вытягивает шею, руки его бессильно падают, теперь он хромает еще сильнее. Да, он прекратил бег. Мегерлейн сдался. Он уже сворачивает на газон. На этот раз для него все кончено. Он чуть наклоняется и, упершись руками в бедра, кашляет. К нему бежит тренер в дождевике. Тренер накидывает на спину Мегерлейна шерстяное одеяло, кладет ему руку на плечо и бережно ведет через поле. Но тут вдруг Мегерлейн останавливается, и тренер снимает с него ботинки. Мегерлейн провожает растерянным взглядом Берта, поворачивается, чтобы видеть его, чтобы видеть, как Берт преодолевает поворот и выходит на прямую. Берт, наверное, еще не заметил, что число его противников уменьшилось. Заметит ли он это вообще? Берт улыбнулся. Да, он только что улыбнулся, я явственно различил на его лице слабую улыбку. О чем она говорит? О том, что Берт верит в свои силы, или о том, что он хочет успокоить себя? Неужели он так несокрушим? А может, это прощальная улыбка? Да нет же, он еще прибавил темп, хочет увеличить разрыв! Даже на трибуне для почетных гостей зрители не в силах усидеть на своих удобных откидных стульях. Бургомистр, сам первый бургомистр, вскочил и аплодирует, хлопает в ладоши своими крепкими руками. Шквал рукоплесканий, нарастающий с каждой секундой, вдохнул новые силы в Берта, он делает рывок на дистанции… Я хочу закурить, хорошо бы закурить сигарету подлинней… Еще никогда в жизни Берт так не бежал. Никто никогда не сумел бы столь эффектно подготовить свое поражение… Да, он проиграет этот забег так же, как его проиграл на Олимпийских играх в Париже Уайд.

Уайд в тот раз лидировал, он уверенно шел впереди Нурми и Ритолы, а потом так и остался лежать на дистанции. Не выдержал темпа, который сам задал. Берт проиграет сегодня так же, как в свое время проиграл Уайд. Он уйдет из спорта, но они будут говорить о нем и сегодня и завтра; они будут вспоминать, что поверили в него, возложили на него свои надежды и поддержали как могли; будут вспоминать, что им казалось, будто от его победы зависела и их победа. А потом они решат, что он не оправдал их ожиданий, решат в следующий раз осторожней выбирать себе фаворитов. Ибо победы забываются быстро. Так что же случится, если он их разочарует? Где теперь Бенет, где Забала и Эль Квафи? Кто помнит еще об итальянце Бечали или о Супе, сухопаром японце? Имена их внесены на спортивные доски почета и почиют в бозе на этих огромных, хорошо обозримых «кладбищах». Достойны ли они большего? И как велики заслуги бегунов? Так ли они велики, что спортсменам надо всю жизнь подносить букеты?

…Смотрите-ка, Оприс! Румынский спортсмен Оприс убедительно заявляет о себе, хотя от него этого не ждали. Он делает энергичный рывок и подтягивается к Сибону, который с удивлением оглядывается и бежит теперь по внутренней кромке дорожки, намереваясь пропустить Оприса, но Оприс не желает идти впереди Сибона, до поры до времени он хочет сохранить тот же порядок. Руководители соревнований рассказывают, что Оприс был когда-то пастухом; грек Спиридон Луи, который победил в марафоне на первых современных олимпийских играх, тоже был пастухом. Луи вырвался вперед на последних километрах, когда все остальные бегуны изнемогали от жажды и усталости… Муссо и датские спортсмены бегут группкой… Репродуктор заговорил, очередное сообщение… Это мы уже знаем… Мегерлейн сошел с дистанции из-за травмы… Если Берт сумеет добиться преимущества в шестьдесят метров и удержит его до последнего круга… Да нет же, при таких противниках это невозможно! Довольно думать о всякой чепухе! Все кончено, нет смысла высчитывать его шансы на победу. Пусть оставят его далеко позади, пусть обгонят на последних кругах. Пусть ему покажется, будто на ногах у него гири! Может быть, тогда он наконец поймет, что все дело в том, умеет ли человек от чего-нибудь отказываться, чем-нибудь жертвовать. Даже для разлуки существуют хорошие и плохие мгновения; его хорошие мгновения давно прошли. Пусть гибнет, я не стану сочинять некролога. Конечно, мне придется упомянуть о нем, придется описать этот забег. Я мог бы дать такую шапку: «Все в последний раз…» Впрочем, есть еще более удачный заголовок: «Безнадежный бег. Впереди стена…»