Литмир - Электронная Библиотека

Кронерт объявил об их помолвке. Обнял их обоих. Снова начались поздравления, а Берт все еще улыбался своей бездушной улыбкой. Я рано ушел с этого празднества: мне еще предстояло написать о ходе утренних соревнований и об успехе Берта, и я незаметно исчез. Но у меня было предчувствие: в вечер их помолвки должно случиться что-то непредвиденное; я думал об этом по дороге домой и после, когда уже начал писать. Передо мной, помимо моей воли, всплывало лицо Берта, окруженное сигаретным дымом, я видел его деланую улыбку, чувствовал его беспокойство, а иногда посматривал на телефон, думая, что они позвонят мне из пивной. Но они не позвонили, а позже — нет, уже на другой день — Берт рассказал, что он весь вечер говорил с Вигандом. Ничего не случилось или, вернее, случившееся было таким естественным, что никто не обратил на это внимания. В вечер помолвки Виганд сказал Берту:

— Я больше ничем не могу быть тебе полезен, мой мальчик, с твоими данными нужен другой тренер, и если позволишь дать тебе совет, иди к Гизе. Потренируйся у него. Он уже сделал трех или четырех бегунов рекордсменами мира. Гизе был бы для тебя подходящим тренером.

Берт рассказал мне об этом на следующий день. Он хотел знать мое мнение о Гизе. Я не считал его кудесником, по-моему он превращал бегунов в роботов, но поскольку шансы роботов повышались, то, очевидно, методы Гизе были правильными, и я посоветовал Берту пойти к нему. Я хотел помочь Берту стать бегуном и поддерживал его стремление отрешиться от всего, кроме спорта. Без такого отрешения ничего не добьешься, и я неустанно советовал ему поступать именно так, хотя видел — или даже должен был видеть, — куда заведут мои советы. Конечно, я был эгоистом, мне доставляло удовлетворение, если Берт делал что-то под моим влиянием. Да, так было в ту холодную весну, когда он, получив согласие спортивного общества портовиков, поехал тренироваться к Гизе.

В то время у Гизе дела были плохи, все решительно его осуждали — не только у нас, но и в Амстердаме, в Стокгольме, в Лондоне, особенно в Лондоне, потому что своими жестокими методами тренировок Гизе, как утверждали, погубил Пэддока, самую большую надежду Альбиона в беге на тысячу пятьсот метров.

Гизе осыпали упреками, правда осторожными — ведь открыто никто не осмеливался выступить против него: на счету у Гизе было слишком много побед; некоторые бегуны называли себя его учениками; существовали ученики Гизе, стиль Гизе, тренинг Гизе, рекорды по системе Гизе, которую признавали и его противники. И когда Берт собрался к Гизе, я поехал с ним: редакция хотела получить из первых рук статью о методах тренировки Гизе. Послали меня: «Можешь написать в критическом духе, но не слишком критично. Что бы там ни говорили, а Гизе просто печет рекордсменов, так что поезжай, погляди и попробуй взять у него интервью…»

Виноградники по склонам горы, иссиня-черная полоса строевого леса, а внизу, в безветренной долине, обнесенный оградой стадион. Рядом с ним полноводная река кружила в водоворотах валежник, тащила свисавшие с берега ивовые ветки.

Я получил разрешение наблюдать за «учениками волшебника» во время их тренировок по методу Гизе. («Только в порядке исключения, ясно?») Разумеется, Гизе прежде всего посылал своих бегунов на медосмотр — легкие, сердце, кровообращение. Этим занимался Бляухорн, элегантный спортивный врач института, неоднократный победитель конкурсов бальных танцев. При лабильном сердце или недостаточной емкости легких Гизе не начинал тренировок. Он предпочитал действовать наверняка и работал в тесном контакте со своим другом Бляухорном. Программа тренировок Гизе, которую он для краткости называл «системой», была составлена самым тщательным образом. Свою роль в этой «системе» играли и медицинский осмотр, и разработанная Гизе теория классификации спортсменов, и даже психология. Четырех спортсменов, в том числе и Берта, которые бегали на длинные дистанции, Гизе все вновь и вновь с интервалом в несколько минут отправлял на спринтерскую дистанцию. Все четверо считали, что Гизе хочет сделать из них стайеров, они буквально истосковались по привычной дистанции, но вдруг он послал их состязаться именно на длинной дистанции, и Бляухорн, которой хронометрировал забег, сказал Берту, что тот показал лучшее время, чем на земельном чемпионате.

— Психологический трюк, — пояснил Гизе. — Привыкшему к спринту бегуну обычный темп кажется слишком медленным. Он нажимает и бежит быстрее.

Да, психология тоже играла свою роль в программе Гизе. С помощью учебных фильмов он показывал ошибки и преимущества того или иного приема, изображал на классных досках идеальное положение бегуна на дистанции, знакомил с естественными барьерами, с которыми приходится сталкиваться каждому спортсмену при переходе с одной дистанции на другую, а Бляухорн разъяснял все это с медицинской точки зрения. На гаревой дорожке спортсмены с небольшими интервалами бегали на короткие дистанции, чтобы отработать спурт и воспитать в себе чувство скорости.

— На коротких дистанциях, — говорил Гизе, — уже поставлены почти все рекорды. Только на длинных дистанциях рекорды еще можно улучшить. Чтобы этого добиться, стайеры должны научиться бегать на короткие дистанции. Сердце выдержит. Частоту пульса можно без всякой опасности для спортсмена снизить наполовину, а при меньшей частоте пульса у бегуна больше резервов.

К вечеру спортсмены валились с ног от усталости, а мы с Бертом совершали небольшие прогулки; шли от реки до леса и тут же возвращались обратно, чтобы Берт успел хорошенько выспаться до следующей тренировки.

Старик с зубочисткой, в шляпе каждый вечер сидел на деревянном мосту. Старик рассказывал нам о большой форели, которая жила в черном омуте у моста, о хитрой, сильной, старой форели, порвавшей множество лесок и испортившей настроение не одному рыболову. Наконец мы сами попались на удочку. Я попросил привезти мне мои рыболовные снасти, запасной спиннинг для Берта, и в очередное воскресенье мы собрались на рыбалку.

В ту пору я хотел слишком многого. Я хотел, чтобы Берт стал бегуном, хотел видеть его победителем и в то же время считал своим долгом напомнить ему, что всю жизнь оставаться бегуном нельзя. Я заговорил об этом, когда мы грелись на солнце, сидя на деревянном мосту.

— Ну вот, чемпионат страны закончился, — сказал я, а Берт, недоверчиво помолчав, произнес:

— Ну и что? Какое отношение это имеет к форелям?

— После чемпионата ты, Берт, намеревался решить свою дальнейшую судьбу. Пойти учиться. Я думаю, из тебя вышел бы неплохой ветеринар.

— Прекрати, старина. Для того чтобы учиться, одного желания мало, нужны еще деньги. А вот с деньгами у меня сейчас туговато. Если ты сможешь одолжить мне столько, сколько нужно, то к началу семестра я буду уже в Ганновере. Так как же?

— Можно учиться и работать, — возразил я. — Бегун — не профессия, Берт. Бегуном ты будешь недолго, а вот ветеринар — это на всю жизнь. Я думаю, тебе надо решиться, пока еще есть время.

Берт промолчал, передвинул удочки поближе к ивам, обнажившиеся корни которых светились в воде. Я увидел, как сверкнул пескарь, у самых корней, и перестал ждать ответа. Но Берт, покачав головой, сказал:

— Ты всегда выбираешь для своих проповедей самое неподходящее место и время. Вечно ты затеваешь этот разговор, когда мы рыбачим. Не надо, старина, я сам знаю, что мне делать. А теперь следи за своей удочкой.

Мы ждали, что клюнет форель-великан. Потом сзади нас послышался всплеск, мы обернулись: старик, стоя на коленях у самого берега, зачерпывал эмалированным котелком воду и пил. Солнце светило на нас, тени от ивняка падали теперь на черный омут. Форель-великан не клевала, хотя мы меняли наживку и предлагали что ее душе угодно: от луговых кузнечиков до пескарей. На воде не было видно ни кругов, ни всплесков, которые выдают рыбу, когда она, следуя инстинкту хищника, устремляется под водой за добычей. Мы признали себя побежденными и сложили удочки.

Тишина в виноградниках, безлюдная деревня, унылые стены домов с облупленной штукатуркой. Мы шли друг за другом через деревню к стадиону, где Берт показал мне галерею, сооруженную по проекту Гизе: высокий зал, торжественно-холодный мрамор, на стенах бронзовые мемориальные доски, обнаженный атлет опустил факел в чашу с олимпийским огнем, который никак не хотел зажечься. В зеленых вазах рос лавр, мертвыми глазницами смотрели в вечность бюсты знаменитых бегунов. Да, галерея Гизе казалась валгаллой стайеров — здесь они могли отдохнуть от мучений прошлых забегов, от выстраданных побед. В галерее Гизе их не понукал ни хронометр, ни соперник. Неужели здесь поставят бюст Берта и он мертвыми глазницами будет смотреть на посетителей? Когда мы поднимались вверх по крутой дороге к гостинице мимо нескончаемых вишневых садов, я сказал Берту, о чем подумал, и он улыбнулся…

18
{"b":"814371","o":1}